"Владимир Дудинцев. Цвет наших одежд" - читать интересную книгу автора

- Если человек не способен на индивидуальное поведение,
он не интеллигентен. Если он слаб, значит, дрейфит, значит, он
жидок, значит, жалеет себя больше, чем дело. Тогда он не
интеллигент, а мещанин, не выдерживающий экзамена жизни. В
интеллигентном человеке решительно преобладает сила добра. Но
одного добра мало. Чтобы привести добро в движение, необходима
внутренняя свобода, то сеть твердая уверенность в том, что я
силен. Что мне не жаль пострадать за правду...
Знаете, о чем я сейчас подумал? О соотношении добродушия и
добра. Добро - сила, которая сострадает и толкает на решение.
А добродушие тоже способно к состраданию. И наверное,
большинство так называемых интеллигентов, в сущности, не
являются интеллигентами потому, что они не добры, а
добродушны.. Добро размышляет, вырабатывает тактику битвы со
злом, обеспечивающую победу. Но эта тактика путает добродушных
людей: им она страшна потому, что чревата риском. И потому люди
добродушные всегда находят себе оправдание. И тянет их в
компанию таких же приятных, единодушно осуждающих зло, но не
способных на поступок полуинтеллигентов.
Прошу прощения за личный пример, но когда началась
расправа с "Не хлебом единым", вокруг меня была масса милых,
доброжелательных, сочувствующих и абсолютно бездействующих
людей. Знаете, это любопытная история. Когда прошла первая
волна восторгов, где-то, в каких-то эмпиреях махнула
дирижерская палочка, и сейчас же во всей стране в один день
были напечатаны редакционные статьи, резко обрывающие тех, кто
полмесяца назад меня хвалил... Потом по знаку, видимо, той же
палочки в тех же газетах были напечатаны небольшие заметки, где
авторы положительных рецензий каялись в допущенной ошибке...
Разве это были не добродушные люди? Сначала они искренне
хвалили, но отказ от покаяния уже потребовал бы мужества. Хотя,
если разобраться, что им грозило? Смерть?
Когда "Не хлебом единым" был отпечатан на машинке. я,
следуя какому-то тайному голосу, разнес его в разные места. но
никому не говорил, что дал экземпляр еще кому-то. (Кстати с
"Белыми одеждами" я сделал то же самое) Роман попал в
"Октябрь". Храпченко - впоследствии он стал Героем
Социалистического Труда, - так вот, Храпчепко созвал
редколлегию, и редколлегия стоя - они почему-то стоя принимали
решение - проголосовала против моего романа. В моем
присутствии. Правда, члены редколлегии перед этим за сутки по
очереди говорили со мной и хвалили роман. Один даже письменно
выразил свое восхищение. Но когда голосовали, все подняли руку
против. Вот вам классический пример добродушия.
Теперь Казакевич. У него была "Литературная Москва".
Казакевич читал, хвалил, потом затрепетал: "Нет, не могу, не
могу..." Но я попросил: "Эммануил Генрихович, золотой! Не
говорите никому, что отвергаете роман! Возьмите сейчас под
мышку рукопись и громко скажите, что вы идете с автором
готовить рукопись к печати. И на два дня уедемте. Вино ставлю