"Роберт Дугони. Возмещение ущерба " - читать интересную книгу автора

стало плохо, когда он играл в рэкетбол в Вашингтонском спортивном клубе, и
что он умер по дороге в больницу. То, что на самом деле произошло это на
квартире у секретарши отца после изрядной выпивки и во время полового акта с
ней, посчитали несущественным, неуместной подробностью, способной только
больно ранить мать.
Лицо брата - изуродованное ударами лицо - стояло у нее перед глазами, и
было понятно, что вид этого лица будет преследовать ее еще много лет.
Доктора постарались привести его в порядок. Лучше не думать, как выглядел он
до этого. Лицо брата - распухшее и в синяках - было странного
лиловато-бордового цвета. Глаза заплыли и были как щелочки, словно он еще не
протер их после глубокого сна. Лицо это показалось Дане таким чужим, что у
нее даже мелькнула надежда, что это все-таки может оказаться не он, но
надежда эта быстро улетучилась.
- Мне надо посмотреть на его руку, - сказала она.
- Которую? - осведомился медэксперт.
- Левую.
Она обошла рабочий, с жестяным покрытием стол и встала слева от тела.
На мизинце, на самом его кончике, была странной формы родинка. Точно такая
же родинка и у нее на левом мизинце. Родинка была похожа на планету Сатурн с
одним из его колец. В детстве они с Джеймсом, клянясь сохранить что-то в
тайне, соединяли кончики мизинцев - родинка к родинке. Вот она - родинка
Джеймса. Ее родинка. Их общая родинка.
Ошибки нет.
- Это Джеймс, - сказала она.
Дальше по улице залаял бигль Макмилланов - залаял невесело, как лают
старые, усталые псы. Дана помнила его щенком. Что скажет она матери на этот
раз? Чем смягчит горестное известие? И что можно сказать, кроме: "Мама,
Джеймс умер. Его убили. Не знаю почему, да это и не важно. Он умер".
- О боже... - Она зажала рукой рот. По щекам заструились слезы.
Кажется, опять она расклеилась. Она вцепилась в руль, стараясь удержаться от
рыданий. О боже, боже милостивый...
А потом, окончательно сдавшись, она разрыдалась и плакала долго и
горестно.

Утро прошло, серую пелену прорезала синева, и по синему небу поплыли
белые облака. Но утренний холодок все еще пробирал - весна никак не могла
побороть упрямую зиму. Дана шла по вымощенной камнем дорожке среди
искрящихся на солнце теней, падавших от сосен и кизиловых деревьев, слегка
раскачивающихся на легком ветру. Она прошла мимо железной дверцы, ведшую в
кладовку при кухне. В детстве они с Джеймсом входили в дом лишь через эту
дверцу. Но теперь дом этот был не ее, и уже давно как не ее. Воспользоваться
ею сейчас было бы неуместно.
В глубине души она очень хотела, чтобы матери не оказалось дома. Но
конечно, она будет дома. Где же ей еще быть? Мать никогда не работала, не
работала ни единого дня в своей жизни. В этом не было необходимости с мужем,
зарабатывавшим тысячи долларов в год и оставившим ей если не друзей, то
порядочное состояние. После его смерти мать сохранила мало кого из светских
знакомых, бросила и светские развлечения. Партнеры отца по бизнесу и их
жены, так дружившие с Хиллами, когда Джеймс Хилл-старший загребал деньги для
их адвокатской конторы, так стойко державшие язык за зубами и покрывавшие