"Александр Дюма. Папаша Горемыка (Собрание сочинений, Том 55) " - читать интересную книгу автора

малышки потекли слезы, забыл о собственном горе и пожалел, что обидел это
невинное создание.
Он сразу же воспринял всерьез материнские обязанности, выпавшие на его
долю, и ни одна женщина не проявляла больше заботы и нежности к своему
ребенку, чем Франсуа Гишар по отношению к внучке.
Вместо того чтобы и дальше предаваться скорби, он взял свои сети и
отправился на реку; однако, приступив к делу, рыбак стал терзаться тревогой,
ведь малышка Юберта осталась одна, и с ней могла случиться беда, да и дом
стоял у самой воды, где было так глубоко! Гишару казалось, что опасности
подстерегают внучку на каждом шагу, и мысль об этом приводила его в ужас, в
то же время бередя старые раны. Не прошло и десяти минут, как мучения рыбака
стали невыносимыми. В конце концов он бросил работу, вернулся домой и
принялся устраивать на корме лодки небольшой уголок для внучки, где она была
бы в безопасности в те редкие минуты, когда он не сможет присматривать за
ней.
Отныне Франсуа Гишар больше не расставался с малышкой; он отказался от
рыбной ловли по ночам; тем не менее у Юберты не было другой колыбели, кроме
той, что дед вырезал ей теслом на корме дубовой лодки.
Можно понять бесконечную любовь рыбака к своей внучке: Юберта была для
него не только жизнью и светом, но и олицетворяла все былые радости, живым
свидетельством которых она являлась. Благодаря ее присутствию Франсуа Гишар
не забывал ни о чем - девочка напоминала ему о прошлом, и это не только не
ослабляло его страданий, а облекало их в плоть и кровь, но он не променял бы
своих воспоминаний и сожалений даже на королевскую корону.
После того как рыбак потерял сыновей и дочь, его печаль выражалась в
раздражении - этой своего рода крестьянской меланхолии. Франсуа Гишар стал
угрюмым, нелюдимым и не терпел, когда его выводили из мрачного забытья, в
котором он непрерывно пребывал, находя в этом удовольствие; мало кто мог
выдержать его суровый, почти свирепый взгляд.
Впрочем, люди не часто беспокоили рыбака - вплоть до 1834 года
Ла-Варенна, паром и Франсуа Гишар пребывали почти в полном безлюдье.
Между тем обитатели Шампиньи и Кретея, к которым рыбак был вынужден
обращаться, чтобы продать рыбу, поражались постоянной молчаливой, но
мучительной скорби, отпечатавшейся на его лице, и прозвали старика "папаша
Горемыка".
В 1834 году, с которого начинается наше повествование - все
вышесказанное является предисловием к нему, - Франсуа Гишару, по прозвищу
Горемыка, было шестьдесят пять лет. Несмотря на чрезвычайно изнурительный
труд рыбака, его тело по-прежнему оставалось крепким; он слегка сутулился,
но это объяснялось исключительно тем, что он привык гнуть спину, налегая на
весла; когда же старик, увешанный сетью, вставал в полный рост, чтобы
забросить подальше свой невод, он все еще напоминал самого молодого из того
маскарада римских императоров, который Леопольд Робер назвал "Рыбаки
Адриатики".
Однако все признаки дряхлости, являя собой весьма закономерный контраст
с его фигурой, сосредоточились на лице Франсуа Гишара - там, где страдания,
превосходившие по силе тяжесть его труда, проявлялись особенно ясно.
Задубевшая от солнца кожа рыбака приобрела бурый, но не теплый оттенок и
была лишена красноватых крапинок, обычно сопровождающих загар, - это был
тусклый цвет опаленной зноем земли. Фиолетовые прожилки, которые извивались