"Александр Дюма. Инженю (Собрание сочинений, Том 48) " - читать интересную книгу автора

- Господин Метра, правда ли, что господина Сиейеса спросили о том, что
такое третье сословие, и он будто бы ответил: "Сейчас ничто, в будущем -
все"? - поинтересовался худой, с болезненным цветом лица простолюдин в
потертых штанах и грязной куртке.
- М-м-да! - промямлил Метра таким тоном, словно хотел сказать: "Я не
знаю, говорил ли это господин Сиейес, но если он это сказал, то так вполне
может быть!"
И все хором закричали:
- Какие новости, господин Метра? Какие новости, господин Метра?
- Вы требуете новостей, граждане? - спросил из толпы визгливый
голос. - У меня они есть.
Этот голос имел такой необычный акцент, такой странный тембр, что все
оглянулись, пытаясь увидеть говорящего.
Им оказался мужчина лет сорока шести - сорока восьми, чей рост не
превышал пяти футов, с кривыми ногами, обтянутыми серыми чулками в
поперечную синюю полоску, в рваных башмаках, шнурки в которых заменяла
обтрепанная бечевка; на голове у него красовалась шляпа а ля Анд-роман, то
есть с низкой тульей и загнутыми вверх полями; торс обтягивал каштанового
цвета изношенный сюртук с продранными локтями, который был расстегнут на
груди и позволял разглядеть под грязной рубашкой с распахнутым воротом и без
галстука выступающие ключицы и мышцы шеи, казалось налитые желчью.
Всмотримся пристальнее в его лицо, ибо оно того заслуживает.
Крупное, худое, костлявое лицо, слегка перекошенное у рта, было
пятнистое, словно шкура леопарда, но усеявшие это лицо пятна были цвета
крови и желчи; глаза навыкате, наглые и дерзкие, моргали словно у ночной
птицы, вылетевшей на яркий дневной свет; большой, словно у волка или гадюки,
рот кривился в привычной гримасе раздражения и презрения.
Это лицо, увенчанное длинными сальными волосами, перевязанными на
затылке кожаным ремешком (каждую секунду грубая, грязная ладонь с черными
ногтями приглаживала волосы так, как будто хотела сдержать скрытый под ними
мозг), казалось маской, надетой на кратер вулкана.
Голова, слегка склоненная на левое плечо, как у Александра
Македонского, если смотреть на нее сверху при ярком свете, обращала на себя
внимание; в лице этого человека одновременно просматривались упрямство, гнев
и сила; но особенно поражала в нем хаотичность, расхождение, можно даже
сказать, смятенность его черт: каждую из них, казалось, тянула в свою
сторону какая-то отдельная мысль, мысль лихорадочная, заставляющая его
вздрагивать, хотя эта единичная дрожь не передавалась остальному лицу, если
так можно выразиться; наконец, это лицо было живой вывеской, одушевленным
каталогом всех тех роковых страстей, которые десница Господня обычно
рассеивает над толпой, ослепляя ее для того, чтобы она разрушала, но на этот
раз удивительнейшим образом эти страсти были вложены в одного человека, в
одно сердце, запечатлены на одном лице.
При виде этой странной фигуры все пристойно одетые мужчины и женщины,
стоявшие в толпе, почувствовали, как у них по коже пробежали мурашки; каждый
испытывал двойственное чувство - и отвращение, которое отталкивает, и
любопытство, которое притягивает.
Этот человек обещал новости; если бы он предложил нечто другое, три
четверти толпы разбежалось бы, но в переживаемое тогда время новости были
товаром столь ценным, что все собравшиеся остались.