"Александр Дюма. Женщина с бархоткой на шее ("Тысяча и один призрак") (Собрание сочинений, Том 35) " - читать интересную книгу автора

министерствах, ни в театрах; мое начальство, вместо того чтобы помочь мне и
ввести меня в Комеди Франсез, было для меня помехой. За два-три дня до этого
я написал тот последний стих, который вызывал бешеный свист и гром
аплодисментов:
Ну что ж, мне жаль... Отец, добить его велите. [Перевод Ю.Корнеева]
Под этим стихом я написал слово "конец", и мне оставалось только
прочитать мою пьесу господам королевским комедиантам, а их дело было принять
ее или же отвергнуть.
К несчастью, в то время управление Комеди Франсез было, как и
управление Венецией, республиканским, но в то же время аристократическим и
далеко не каждому удавалось предстать перед сиятельными персонами из
театрального комитета.
Разумеется, там был некто вроде экзаменатора, в чьи обязанности входило
чтение произведений молодых авторов, которые еще ничего не создали и,
следовательно, имели право прочитать свою пьесу комедиантам только после
экзамена; однако тут установилась печальная традиция, из-за чего случались
весьма неприятные истории: иные рукописи ждали своей очереди год, два, а то
и три, я же, будучи знаком с Данте и Мильтоном, не осмеливался выступить
против этого чистилища, опасаясь, как бы моя злосчастная "Христина" попросту
не увеличила число Questi sciagurati, che mai non fur vivi. [Тех, кто не
жил, кто недостоин жить (ит.). - Данте, "Божественная комедия", "Ад", III,
64. Перевод Ю.Корнеева]
Я слышал разговоры о том, что Нодье - прирожденный покровитель еще не
родившихся поэтов. Я попросил его замолвить за меня словечко перед бароном
Тейлором. Он так и сделал. Неделю спустя я читал свою пьесу во Французском
театре и она была почти принята.
Я говорю "почти", ибо для того времени, то есть для лета от Рождества
Христова 1827, в "Христине" имеется столько литературных вольностей, что
господа штатные королевские комедианты не осмелились принять мою пьесу сразу
и решили подчиниться решению г-на Пикара, автора "Городка".
Господин Пикар был одним из оракулов своего времени.
Фирмен привел меня к г-ну Пикару. Тот принял меня в библиотеке, которая
была украшена всеми изданиями его произведений и в которой красовался его
бюст. Он взял мою рукопись, назначил мне свидание через неделю и отпустил
нас.
Через неделю, минута в минуту, я стоял у дверей г-на Пикара,
по-видимому ждавшего меня: он встретил меня с улыбкой Ригобера из комической
оперы "Продается дом".
- Сударь, - сказал он, протягивая мне мою рукопись, аккуратно
свернутую в трубочку, - у вас есть какие-нибудь средства к существованию?
Начало нельзя было назвать многообещающим.
- Да, сударь, - отвечал я, - я занимаю скромную должность при
господине герцоге Орлеанском.
- Отлично, мой мальчик, - сказал он, с самой сердечной улыбкой
всовывая мой сверток мне в руки и одновременно пожимая их, - в таком случае
идите на службу.
И, в восторге от своей остроты, он потер руки, знаком показывая мне,
что аудиенция окончена.
Как бы то ни было, я обязан был поблагодарить Нодье. Я отправился в
Арсенал. Нодье принял меня так, как он встречал всех, - тоже с улыбкой...