"Мао Дунь. Комедия (Рассказы китайских писателей 20 - 30-х годов) " - читать интересную книгу автора

затуманенным от голода взором беспрерывной вереницей проносились
вопросительные знаки, похожие на завитки ушных раковин, а он все брел и брел
вперед, не различая дороги.
Да, мир действительно переменился! Женщины остригли волосы, стали
красить губы, румянить лицо, разгуливать с обнаженными плечами, выпятив бюст
и виляя бедрами. Появилось много кинотеатров, всюду сверкают рекламы,
наперебой расхваливающие "новый фильм о чудесном рыцаре". Что скрывалось за
всем этим, Хуа еще плохо понимал. Несомненным для него было одно: революция
совершилась, но смысл ее выходил за рамки постижимого.
Совершенно отупев от размышлений, Хуа задержался на перекрестке улиц,
возле остановки трамвая. Шум автомобилей и людской гомон оглушали его,
слепили разноцветные огни реклам. В глазах рябило от мелькания надушенных и
разрумяненных женщин с оголенными руками и ногами. При виде всего этого в
душе молодого человека нарастало непонятное отвращение.
Вдруг над самым его ухом раздались резкие выкрики:
- Читайте политические новости!
- Свежие новости!
- Войска Кантонского правительства повели наступление на провинцию
Хунань!
- Ван Цзин-вэй вступил в сговор с Фэн Юй-сяном и Янь Си-шанем!
- Внимание! Войска коммунистов атакуют провинцию Фуцзянь!
Хуа скользнул взглядом по странице какой-то газеты (ему показалось, что
это была "Миныпэн жибао") и успел прочесть набранный крупными иероглифами
заголовок: "Главнокомандующий вчера вернулся в Нанкин".
Перед мысленным взором Хуа возникла политическая карта - старая карта,
какой она была пять лет тому назад, когда армия Северного похода заняла
Ухань, а в Нанкине сидел маршал Сунь Чуань-фан. Впечатления последних двух
дней перемешались с переживаниями минувших пяти лет и были столь мучительны,
что у Хуа голова шла кругом. Но в животе урчало, и голод давал сти, молодой
человек опять нырнул в людской поток, думая только о том, как бы поесть и
найти пристанище. Он вспомнил заветы покойного Сунь Ят-сена, разрешавшие все
вопросы одежды, пищи и жилья. Но сейчас, чувствуя себя бездомной собакой,
он, при всей преданности этим заветам, не мог сдержать негодования. Оно как
будто приглушило муки голода, хотя в глазах по-прежнему двоилось, люди и
предметы кружились перед Хуа, словно крылья ветряной мельницы, и приобретали
причудливые, расплывчатые очертания.
У перекрестка Хуа налетел на какого-то прохожего, и оба растянулись на
тротуаре. Пострадавший вскочил первым, пнул лежавшего Хуа и разразился
бранью:
- Сукин сын! Ослеп, что ли?...
Молодой человек был так слаб, что в первый момент даже не шевельнулся.
Но, вскинув глаза, вдруг крикнул:
- Это ты, Цзинь? Ведь это я, Хуа!..
Он поспешил встать, забыв и о голоде, и о своем негодовании.

3

После плотного обеда Хуа, уютно устроившись в гостиной Цзиня, с
удовольствием затянулся сигарой и, обращаясь к хозяину, проговорил:
- Никогда бы не подумал, что за пять лет произойдет столько перемен.