"Фридрих Дюрренматт. Страницкий и Национальный герой" - читать интересную книгу автора

одна, фройляйн Мюллер, Луиза Мюллер, чей род занятий, напротив, всем
известен, - но умолчим об этом. Повсюду детский крик.
Слышен детский крик.
Этажом ниже радио играет траурный марш Шопена.
Слышен траурный марш.
А прямо под четырнадцатой комнатой, у Корбмахеров, как каждое утро в
это время, происходит ссора.
Корбмахер. Крыса! Потаскуха!
Слышен звон бьющейся посуды.
Диктор. Наверху же, в комнате четырнадцать, наполненной всеми этими
звуками - детским криком, пьяным пением и траурным маршем, а вдобавок храпом
огромного человека в изрядно поношенной одежде, расположившегося на ночлег
на дырявом матрасе, - как раз напротив него на таком же матрасе лежит
инвалид...
Страницкий (скромно). Страницкий.
Диктор...Страницкий. кое-как прикрытый старой шинелью, и, бледный от
волнения, пробегает глазами строчки газеты.
Страницкий. Я так взволнован, прямо газета падает из рук! Печальная
весть о нашем Национальном герое Бальдуре фон Меве! Как это здорово, что
вчера, возвращаясь домой после тарелки супа, я углядел на обочине тротуара
газету. Антон, сказал я своему бравому матросу, который всегда толкает мою
тележку по улицам столицы и, как ребенка, поднимает меня на пятый этаж и
которому я в этой окаянной сделке одалживаю свои глаза в обмен на его
ноги, - эй, Антон, сказал я, там лежит газета. Согни-ка свои два метра
десять, пошарь немного левее, и она будет наша. Я бы хотел взглянуть утром -
в полшестого уже светло, а ты все еще храпишь, - что принесла нам нового
мировая история взамен твоих глаз и моих ног. И вот, когда с пением бородача
и потасовкой у Корбмахеров наступило утро и я раскрыл газету, то тут же
прочел сообщение. Здесь, прямо на первой странице, большими буквами! Эй,
Антон, просыпайся!
Антон. Что такое?
Страницкий. Сенсация, Антон. Шанс!
Антон. Какая сенсация? Что за шанс? Сенсации у меня бывают теперь
только во сне! Там я плаваю на глубине в пятьдесят футов в своем водолазном
костюме - том самом, которому пришла крышка, когда "Глория" взлетела на
воздух, а вместе с ней полетели в небесную синеву и мои небесно-голубые
глаза. я как раз висел на каких-то обломках, прибитых волнами к коралловому
рифу, окруженный каракатицами с метровыми извивающимися щупальцами, - и
тут-то ты влез со своим дурацким "эй, Антон, просыпайся"! Вот это и был
шанс, Страницкий, - золото, сиявшее мне, пока я спал, из развалившихся
сундуков среди морских звезд и медуз.
Страницкий. Ты просыпаешься, а золото-то тю-тю? Плевать мне на твои
сны! Я могу предложить тебе реальный шанс, который составит наше счастье, а
заодно и счастье всего мира. Слышишь траурный марш?
Слышен траурный марш Шопена.
Антон. А, понимаю! Это играют по радио всегда, когда умирает кто-нибудь
важный.
Страницкий, Нет, случилось событие куда более значительное. Меве
заболел проказой.
Антон. Меве?