"Феликс Дымов. Ищу себя" - читать интересную книгу автора

Немногие умели разглядеть ее и разбудить.
То ли недоброта явилась следствием внешней непривлекательности, то ли,
наоборот, черствость и истеричность натуры изгнали из внешности всякие
намеки на обаяние, но давно уже Альбина отскорбила свое по несостоявшемуся
счастью, посвятила себя утешению безнадежных. Был у нее когда-то муж,
случайный человек в ее жизни, да и в жизни вообще. Но об этом эпизоде она
вспоминать не любила.
Безнадежники были разные. Безвольные и капризные. Или твердые, веселые,
борющиеся до конца. Трудно сказать, какие устраивали Альбину больше. Но
все были уже наполовину не здесь и ничего не заслуживали, кроме жалости.
Иное дело - Анатолий! Уходя, он оставался на Земле. Распадаясь под
гробовой крышкой, в то же время бродил где-то далеко, здоровый и
полноценный. Он не тосковал, не искал горячечно ни рук, ни губ - еще, еще
разок, может, на этот раз последний. Недоцелованный, он имел отсрочку до
новой ласки. Умирая, оставался жить.
Но именно это больше всего и разрывало Альбинино сердце. Уходил Анатолий.
Оставался тоже Анатолий. Чужой. С Толиными глазами, лицом, телом и
памятью. Может, он был Зойкин, судя по молодым жадным письмам. Может, еще
чей. Но того дальнего, незаконного она уже возненавидела за то, что он
отнял у ее Анатолия единственное право умирающего - умереть до конца.
Не щадя сжигала она своей любовью того, который был при ней, отнимала у
него все силы и мысли. Пожалуй, последним ее утешением было злорадство:
тот, остающийся, не знал и никогда ни узнает ее любви. Он даже ненароком
не подумает о ней как о покинутой женщине.
Бедная, она не подозревала о телепатическом резонансе двойников!
В вагонах гравистрелы удивительно думается. Анатолий испытывал
благодарность к неопределенности, разобщающей его на болтовню с Борисом и
полупосторонние размышления о женщинах и любви. Неожиданное, как удар,
упало вдруг затемнение над Свердловском. Вспухло, не помещаясь в груди,
сердце. Тело сделалось ломким, невесомым. Перед глазами пробежала рябь
бесцветья. И затем в обнаженные нервы последним взрывом жизни впилась
болезненно-неподвижная и яркая, как при вспышке молнии, картина.
Пикирующее на землю лимонное с жилками облако, наискось перечеркнутое
червонной иглой институтского здания.
Остановившееся мгновение ласточки поперек неба.
Опрокинутые ладони лиственницы с растопыренными зелеными пальцами.
Синяя треугольная ямка, накопившаяся под нижней Алиной губой.
Голубая развилка жил у нее на руке.
Силуэт вздернувшей голову безмолвно воющей собаки.
Изумрудная стрекоза на былинке - в глазах сотни удивленных солнц.
И рухнувшее в безмолвие и мрак стоголосое: Ааааааааах!. .
...Сначала вернулось восприятие плоских изображений с резко очерченными
контурами. Постепенно предметы наполнились объемом. Под потолком плавало
деформированное, как в зеркальном боку чайника, Борькино лицо. У горла
рвали ворот чьи-то неуклюжие пальцы. Сквозь толщу воды или банный пар
доносился грубый неразборчивый голос. Потом прорвало, будто магнитофонную
пленку ускорили: в ушах сложился неприятный визгливый вопрос:
- Что? Что с тобой?
- Тише! Я умер!-отмахнулся Анатолий.
И ни на миг не застыдился под бабьим, слезливым, по-собачьи скорбным и