"Феликс Дымов. Ищу себя" - читать интересную книгу автора

- все, у кого находилось новое объяснение болезни. Уже доктор Петручик
привык к вечной приставке"врио". Уже на входящей корреспонденции перестало
появляться имя Билуна - устойчивый признак перемены власти. Одна Зойка не
захотела и не смогла примириться с неизбежностью смерти Анатолия
Сергеевича. Девчонки сами назначают себе объект обожания. Так необычно
любить безнадежно больного! Поставить в компании грустную пластинку, сесть
на подоконник, сделать красиво-страдающее лицо... И никаких обязательств -
до абсолютной свободы всего-ничего, три месяца, но никому никогда, в том
числе - самой себе! - в этом не признаешься!
Анатолий Сергеевич не отвечал на пылкие Зойкины письма, ограничивался
приветами из третьих рук, чаще всего - через Юру Данилова. Но Зойке и не
нужны были никакие его ответы: собственной ее мечты хватало на двоих.
Возвращение Билуна было опасно для Зойкиной любви, развеивало ореол
романтического страдания и безнадежной жертвенности. Сама она этого не
заметила. Она еще радовалась встрече, еще мечтала о странном счастье,
отвоеванном у судьбы. А он уже предчувствовал ее уход - именно теперь,
когда она нужна ему много больше, чем тогда, в летаргической полужизни
Института космической медицины. Он всегда шел по течению, предоставляя
времени самому выяснять отношения. И потому так с маху убежал из
лаборатории. Узнав о новой разлуке, Зойка почернеет с горя. И вместе с тем
- утешится: разлука намечалась настолько мизерной, что и говорить о ней
неловко. Зато именно разлука даст возможность снова помучиться, на
несколько дней возвратит привычную роль безнадежно обойденной судьбой. Это
ей. А ему...
Вагон раскрылся. Кресло мягко вздулось снизу, выбросило Анатолия
Сергеевича на перрон. Из палисадника возле вокзальной башенки совсем
по-домашнему расталкивали зелень огромные мальвы. Отовсюду несся запах
нагретой солнцем вишни. На улицах было пусто. Лишь кое-где копошились по
огородам старушки, не уступавшие автоматам удовольствие копаться в земле.
Увидев его, старушки разгибались, здоровались, долго смотрели вслед из-под
сложенных козырьками ладоней. Анатолий Сергеевич почти дословно улавливал
невысказанный вопрос: "А це нэ Климовнин ли хлопець? Та ни, у той вроде б
подородней будэ. К Бредунам сын тильки о позапрошлом годе наезжал. Може,
Настурьиных? То ж не иначе Настурьиных, бильш вроде не к кому... Якый
гарнэсэнькый..."
У Анатолия потеплело на сердце от этих по-хорошему любопытных взглядов, от
всамделишной добрососедской заинтересованности. Он и раньше любил
неменяющихся старушек, которые мотаются на выходные в гости через весь
земной шар, а вот если сюда кто заглянет, то для них уже и событие, и
праздник. Он неторопливо шел мимо легких разнокалиберных заборчиков, в
коих больше всего сказывался характер хозяев. Поверх заборчиков плескали
узкими серебряными листьями маслины, знойно благоухали солнечные кровинки
вишен.
Улицы казались чересчур короткими. Было б не удивительно, если б Анатолий
Сергеевич смальства сюда не наведывался и мерил все мерками детства. Но
он-то наведывался! Выходит, ему и тут не примирить с воспоминаниями
знакомые улицы и дома? Или... Или он потерял себя не здесь, но всеми
силами пытается натянуть на сознание чужую память...
У одного дома Анатолий Сергеевич чуть-чуть постоял, прежде чем войти.
Тропка за калиткой узко отвоевала себе место среди петуний и огоньков.