"Феликс Дымов. Эхо времени" - читать интересную книгу автора

удвоившиеся с приходом Лиды. Наткнулись на бабушкину икону. И меня опять
поразило удивительное лицо иконописного старца.
Я всегда представлял святых этакими сморщенными стручками, низколобыми и
хмурыми, с фанатическим полыханием в зрачках и обрубленными пальцами или
иными следами убиенной плоти. А тут - высоченный лоб мыслителя и глаза,
для которых нет тайн. Как бы я ни относился к религии, но этот взгляд не
должен был упираться в пыльную книжную обложку. Нет-нет, между книгами ему
не место! И после коротенького спора - сплошных взаимных уступок - мы
повесили образок над нашим изголовьем - под самой полкой с внутренней
стороны. Скрытый от посторонних глаз, старец немигающе смотрел перед собой
и что-то беспрерывно выпытывал. Мы постоянно ощущали на себе этот взгляд -
живой, пристальный и бесконечно мудрый. И чем прозрачней для вечного
наблюдателя делались наши жизни, тем настойчивей и изощренней становился
его безмолвный вопрос. Это трудно объяснить, но где-то внутри
подсознательно вызревало убеждение, что он представитель потусторонних
сил. Всяких там загробных, сверхъестественных и надчеловеческих... Ни
больше ни меньше.
Для меня впечатление было особенно мучительным в силу своей
двойственности. Я атеист. Атеист законченный, убежденный. Даже, я бы так
осторожно сказал, воинствующий. И не то чтобы меня кто-нибудь особенно
агитировал. Или, скажем, насильно вырывал из меня это признание. Совсем
нет. Просто каким-то образом с детства, с книгами и наблюдениями в меня
вошла вера в материальное. В окружающем меня мире не нашлось места богу.
Наивысшим критерием любого действия или явления я начал считать закон
сохранения энергии - закон, по которому немыслим никакой акт творения. Ибо
что такое акт творения? Божественное создание всего из ничего.
С этих своих прочных позиций я могу объяснить всё. Абсолютно всё, . .
кроме разве факта собственной смерти. Действительно. Мне больно и обидно,
но в конце концов нетрудно представить себе пустоту вместо любого
человека, самого знакомого или крайне близкого. Его не будет - и "De
mortuis out bene, out nihil..."1 Но как представить себе свое собственное
отсутствие? Распад ощущений? Черноту вместо полнокровных неуловимых
мыслей? Короче, как моему единственному и неповторимому "Я" ощутить всю
бессмысленность и бесконечность собственного небытия? Бр-рр! Пожалуй,
только этим меня и не устраивает материализм. Однако я скорее поверю в
переселение душ или в непостижимое ментальное поле Вселенной, чем в
существование загробного мира!
И вот мне, стихийному материалисту, да еще с философским уклоном,
попадается сие потустороннее произведение - живое воплощение "Портрета
Дориана Грея"! Я бы, может, смирился, будь оно из древней египетской
пирамиды или из забытого индийского храма. Но православная икона? Икона!!
Я предположил, что впечатление одушевленности, "эффект присутствия" старца
происходит от мастерства иконописца. Моим любимым занятием стала детская
игра в "гляделки": кто кого пересмотрит. Конечно, я всегда первый отводил
взгляд. Но мне кажется, вовсе не потому, что состязался с портретом:
просто его глаза излучали куда больше жесткости и леденящей силы!
Постепенно я изучил каждую черточку необыкновенного лица, запомнил любую
его деталь - от легчайшего колышущегося на ветру хохолка над огромным,
едва припущенным по краям и потому обнаженным лбом, до затейливого завитка
под крохотным, с едва намеченными губами ртом. Странный, никогда мной не