"Феликс Дымов. Благополучная планета Инкра" - читать интересную книгу автора

защиты и не вылезали. А когда осмелели, до плавок-купальников дошли, то
даже обидно стало, до чего мы не представляем для них интереса. Если
давать земные имена, то на Инкрё водились мухи, слепни, комары, клещи,
оводы, в общем, всякая нечисть. Но нечисть эта глодала друг дружку и
листья и не трогала нас. Оно и понятно: при отсутствии млекопитающих им,
фигурально выражаясь, не на чем было зубы отточить, привыкнуть к вкусу
крови. Так что планета оказалась на редкость благодатной для человека. И
не вызывала настороженности ровно до тех пор, пока мы вдруг не открыли
Города.
К тому времени мы забыли о скафандрах, дышали местным воздухом, пили воду,
давным-давно разблокировали шлюзы корабля. Фактически мы забыли о цели
экспедиции, отвыкли от самого понятия "контакт". Даже признанный упрямец
Ларик Майсурадзе, командир, дал экипажу слово публично сжечь по прибытии
на Землю все свои статьи о пяти признаках цивилизации на Инкре... И вдруг
сразу в трех местах мы нашли заброшенные Города.
Потом, конечно, и другие покинутые поселения обнаружили. Но главные
открытия совершили в первых трех. И мое грехопадение состоялось тут же.
Города были славные. Многоэтажные. Неожиданно легкие. Радостные. Радость
охватывала сразу, едва ступишь на мостовые, утверждая в гостях
впечатление, что шонесси (теперь мы знали имя разумных инкриян) умели и
любили жить. Дома до сих пор стояли наполненные изящной утварью, тысячи
приятных вещиц возбуждали наше любопытство, потому что Земля до них не
додумалась. Самое поразительное - всюду в красивых позах, в обнимку,
лежали мумии, высохшие и бессмысленные, как бочата из-под вина. И все же
мы не без удовольствия бродили по мертвым улицам, по уснувшим квартирам:
безжизненность не угнетала, казалась прекрасной и даже - я должен
повиниться! - сладостной и желанной. Неестественно и стыдно, чтобы тысячи
смертей не угнетали, но это было так. И сеяло среди нас ненужную
подозрительность. Впрочем, угрызения совести прорезались значительно
позже, я все время почему-то забегаю вперед.
Без видимой катастрофы жизнь в Городах остановилась одновременно. Коляски
и стреловидные поезда были аккуратно загнаны в ангары, крылатые аппараты
выстроены ровными рядами на взлетных площадках. Часто попадались маски,
словно после последнего карнавала ничего не успели, убрать - уже некому
было убирать... И везде, в общественных зданиях и личных жилищах,
поджидали нас попарно обнявшиеся мумии с головами на плече друг у друга.
Они с улыбкой встречали смерть, готовились к ней, по какому-то общему
сигналу принимали яд и навечно засыпали в любви и всепрощении.
Мужественный народ!
Мы не нашли книг, кристаллофильмов или чего-нибудь их заменяющего, но
множество картин не успели растерять красок. Аборигены оказались
небольшими существами, очень напоминавшими нашу Мицу, карманную обезьянку
с Мадагаскара. Только рот у шонесси был узенький, круглый, вытянутый в
виде трубки или даже клюва. И шонесси, понятно, не имели хвостов. Хотя,
честное слово, лучше б им иметь их, может, тогда бы мы насторожились! А то
- разахались, разумилялись, распричитались, что никого не можем прижать к
груди! Кстати, в шонессийской живописи очень развит мотив братания с
животными. Меня, например; потряс небольшой холст: почти на полрамки -
добрая морда местной буренки с глазами терпеливыми и многомудрыми, а на ее
шее трогательно и беззащитно спиной к нам висит абориген. Картин,