"Феликс Дымов "Слышу! Иду!"" - читать интересную книгу автора

раскручивается колесо обозрения как колесо судьбы, плывут одна за другой
спицы - будто плетет в полудреме страшное кружево сторукий
великан-невидимка. Гекатонхейр. Тиль тоже ужасно трусил. И ужасно
храбрился. Жался к ней, обнимал - и раскручивал, раскачивал люльку, вслух
восхищался видами, заботливо засматривался ей в глаза, почти натурально
смеялся...
...Ларра вырвала руки, что есть силы толкнулась и послала себя вперед.
Мальчик был готов к чему угодно: к визгам, ахам, судорожным хватаниям за
пальцы, даже на худой конец к обмороку - такое тоже изредка случалось в его
практике. Бог знает, к чему еще он приготопился. Но уж никак не к такому
вот хладнокровному и нахальному порыву. Пока он бессильно махал кулаками,
Ларра продолжала возноситься, сделала "ласточку". Крутануть сальто или хотя
бы вращение вьюном она все же не рискнула - лет двадцать не прыгала,
отяжелела, утратила гибкость. Но все же кое-какую технику тело хранило. Да
и разгон, запас высоты - век бы птицей парить над деревьями в снеговых
малахаях, над ледяными окошками катков, над голубыми лощинами лыжных трасс.
Реакция у мальчишки была отменная. Что-то рвануло Ларру сразу за спину
и за ноги - Лин задействовал гравистаты. Спуск замедлился, перешел в
горизонтальный полет...
- Приходите чаще, из вас выйдет хорошая прыгунья, - серьезно сказал
Лин, приземлившись рядом.
- Я подумаю, - в тон ему ответила Ларра.
Улыбалась она всю дорогу до выхода из парка. Улыбалась в
температурно-шлюзовом коридоре, оглядываясь на провожавшего ее Лина.
Улыбалась, переодеваясь в зале обменника. Улыбалась, оставшись
одна-одинешенька между перилами бегущей дорожки. Улыбалась еще целых пять
минут, пока зной не растопил последней снежинки в волосах.
Утренняя сказка кончилась.
Возвращалась старая маска и старая дневная сказка.
Недобрая сказка одиночества.

3

В телетеатры Моричев забредал нередко, предпочитал при этом маленькие,
по-семейному уютные залы на восемь-десять человек. Он никогда заранее не
узнавал программ - все равно не досиживал до конца. Скверная привычка
профессионально подмечать неточности игры или режиссуры, а подметив, -
страдать за коллег, обычно портила впечатление. Но эта же привычка снова и
снова заставляла застревать у полиэкрана. Страдая, он выпивал три стакана
молока и исчезал внезапно и тихо, будто сам уходил в экран.
Театрик "Хельга" был открыт в сторону реки и затенен привязанной
козырьком тучкой. Из тучки лил дождь, за нитями дождя сияло солнце, пели
парусами бегущие по реке яхты. Хотелось встать и защитить этот ручной
дождик ладонями. Как спичку на ветру. Или карликовый японский садик на
подоконнике. Но дождик не иссякал, а тучка не рвалась и не таяла.
В зале пять столиков. За одним он, Гельвис Моричев. За другим,
уставленным пиалами и чайниками, коротали время два старичка-узбека в
халатах и тюбетейках. Эту программу он знал - "Ночь напрокат" с Дану
Ду-миану и Мирабеллой Конти, с ним, Моричевым, в роли колониста Мэтью. Для
того, чтобы вновь пережить трагедию Маленького Мэтью, не нужен экран,