"Андрей Дышев. Троянская лошадка" - читать интересную книгу автора

что-то выправляет карандашом, изредка кивает, спрашивает и хмурит лобик,
покусывая при этом кончик карандаша. Знакомая до боли манера! Сколько раз мы
с Ирэн, сидя у меня в кабинете, работали с документами, изобличающими
преступника, и разрабатывали план действий. И моя дорогая сотрудница точно
так же хмурилась, раздумывая над моими идеями, спорила, возражала и
соглашалась, и точно так же покусывала кончик ручки. Почему-то странным и
нелепым казалось мне то, что Ирэн, уйдя к другому, унесла с собой все свои
привычки и манеры. Разве это справедливо - все, что я ценил в Ирэн, все, чем
дорожил, все ее лучшие качества, которые я берег в ней, вот так просто
достались какому-то деревянному чурбану, не пошевелившему пальцем для того,
чтобы сделать Ирэн лучше.
Она не замечала меня, хотя я был так близко! Я словно был невидимым и,
пользуясь своим преимуществом, подкрался к ней, чтобы рассмотреть ее и
узнать - какая она бывает без меня. Они работали с каким-то документом, и
напоминали старого и дотошного редактора и молоденькую корреспондентку. Она
написала свой первый опус и показала ему. Он проявляет снисхождение, он
льстит ей, что она, бесспорно, талантлива, но вот в этом месте, и еще в
этом, да еще и здесь необходимо переделать. А по большому счету, переписать
надо весь материал, потому что он никуда не годится... Я замечаю, что Крот,
читая бумаги, все чаще морщится и отрицательно крутит головой, а у Ирэн
гаснут глаза, и она все чаще озирается на главный вход. Она ждет кого-то.
Смею надеяться, меня?
Лобский дочитал до конца. Ирэн хотела было спрятать бумаги в сумочку,
но он вдруг выхватил их и сунул в бардачок. Но тотчас передумал и затолкал в
нагрудный карман своего плаща. Ирэн выглядела растерянной и даже
подавленной. Я увидел, как Лобский, опершись рукой о руль, склонился над ней
и вытянул губы, чтобы поцеловать, но Ирэн отпрянула, быстро выставила ножки
на асфальт и вышла из машины. Лобский посигналил и послал ей воздушный
поцелуй. Двери "Мерседеса" захлопнулись, и машина сразу же рванула с места.
Ирэн кинула взгляд на стекло, за которым я сидел; я сразу же откинулся
назад, под прикрытие шторы, но Ирэн вряд ли могла увидеть меня - стекла были
залиты грязными потеками и к тому же отражали солнце. В ее глазах было
столько невыносимой тоски, что у меня болезненно сжалось сердце. Лобский,
как осьминог, душит ее, это вне всякого сомнения. Он заставляет ее работать
на себя. Вряд ли он ограничился только тем, что принудил ее участвовать
вместе с ним в Игре. Он еще что-то хочет от нее.
И тут меня охватила мучительная жалость к Ирэн. Моя девочка, мой
хрупкий цветочек, мой верный друг под властью негодяя! Девчонка мечется,
страдает, ждет от меня помощи - ведь я сильный, храбрый, я привык убеждать в
этом Ирэн! И нет другого человека на земле, который не только способен, но и
обязан ей помочь. И для Ирэн так важны сейчас мое терпение, понимание,
выдержка и великодушие! Но я вдруг впадаю в меланхолию и позволяю тупой
ревности грызть мою душу. Я веду себя непредсказуемо, как весенний лед под
ногами. Я мечусь, хнычу, сетуя на судьбу, на обидчика и коварство Ирэн,
когда надо просто подойти к ней, обнять и сказать: "Ничего не бойся. Я с
тобой. Я никому не позволю тебя обидеть!"
Видел бы Морфичев, с какой ретивостью я выскочил на улицу, не задавал
бы вопросов о моих способностях преодолевать расстояния. Шлепая по лужам, я
догнал Ирэн и схватил ее за плечи. Она вздрогнула, повернулась. Эти глаза,
эти губы, этот маленький упрямый носик - все такое знакомое, привычное, как