"Борис Дышленко. Что говорит профессор" - читать интересную книгу автора

предварительно был введен в курс дела). Более того, он обещал в этом
случае дать нам перцепиента - индуктором в данном случае был профессор.
- Ну уж дудки! - ответил заводила. - Я и спрашивать не рискну, - потом
подумал, махнул рукой и пошел звонить.
Разумеется, вместо такого разрешения он получил только лишний втык, тем
дело и кончилось.
На самом деле такая скрытность была делом чисто уставным, потому что
местопребывание нашего начальства давно уже было секретом полишинеля,
благодаря все тому же профессору, который в свое время в одной повести о
зеркалах (тоже с нашим участием) описал и улицу, и дом, не приводя,
конечно, номера и подлинного названия, а дом, так даже с планировками,
хотя сам он там никогда не бывал. Но все это он изобразил, как всегда, в
таких обтекаемых выражениях, что нельзя было с уверенностью сказать, наше
ли это начальство изображено или какое-нибудь другое, сидящее на его
месте. Да и сам этот дом был и тот, и вроде бы не тот, и к тому же имел
одно дежурное отличие от того, одну черту, столь характерную, я бы даже
сказал, издевательски характерную, что она как бы заявляла: это не тот
дом.
И каждый раз он ускользал так же ловко, и всегда его не за что было
ухватить. И дело не только в том, что он писал не о ком-то, а о чем-то, и
говорил не о человеке, целостном типе, чтобы это можно было хотя бы
принять за намек, а о тех слагающих, которые этого человека делают (он
ведь был психологом и прекрасно владел этим искусством); и он синтезировал
нечто новое, невероятно комическое и уродливое, чего, в общем-то, нет, то
есть пока нет, как это было в истории с зеркалами, но появится, может
появиться. А если он зашифровывал нечто реально существующее, то лишь
коллизию, фабулу, типы же, действовавшие там, были всегда абсурдны, но со
временем и реальные ситуации из нашей жизни стали казаться мне абсурдными.
Абсурдной стала мне казаться и игра, которую мы вели, а ведь она,
очевидно, не была абсурдной.
Когда он использовал наш профессиональный жаргон, но это была та самая
книга, где мы (или это были не мы?) были действующими лицами, и когда мы
это поняли, было естественно предположить, что он будет пародировать нас и
издеваться над нами, над нашими убеждениями и мыслями, что он изобразит
нас тупыми и фанатичными держимордами, - однако ничего этого не было. Он
не стал издеваться над нами, а что касается наших убеждений, то он
повернул дело так, что никаких убеждений у нас просто не было, а то, что
мы считали нашими убеждениями, на самом деле оказалось все теми же
нелепыми правилами нелепой игры, и в эти правила входили такие условия,
как Долг и Честь, только это не были настоящие Долг и Честь, потому что
здесь это жаргонные слова, в контексте данной игры они потеряли подлинный
смысл и превратились в свою противоположность. И по мере продвижения этой
повести к концу я все лучше и лучше понимал, почему я был прав, когда
предположил, что профессор и при физическом превосходстве не стал бы
драться с нами, - он видел в нас не злых и жестоких негодяев, а скорее
жертвы все той же нелепой игры, жертвы в гораздо большей степени, чем он,
потому что мы не понимаем этого. Обидно, конечно, когда тебя считают
дураком, да только на кого обижаться? И в общем-то, мы уже давно не
обижались на профессора. Напротив, пока мы играли с ним в нашу игру -
строили против него всяческие козни, подслушивали да подглядывали за ним,