"Борис Дышленко. Созвездие близнецов (Окончание следует)" - читать интересную книгу автора

отливом у щек и на подбородке. Впрочем, он был красив, пока не вставал, но,
встав, разочаровывал малым росточком, большой головой и ногами кривыми, что
при "умеренных" брюках было не слишком заметно. Колю он одобрял: угощался,
бывало, у него сигаретой, случалось, давал денег взаймы. Соседки Гудзеватого
уважали. Соседки тоже имели по комнате в этой квартире, но об их комнатах
никому ничего не известно. Дома одна у другой в гостях они никогда не
бывали, а встречались на кухне, где садились за общий стол, разделенный
повешенной над ним простыней, и говорили каждая о своем. В основном говорила
рябая, а глухая глядела на мокрую простыню и слушала. Из-за простыни
доносилось "бу-бу-бу-бу...". Глухой это нравилось. Иногда к рябой соседке
приходил обожатель, рыжий старшина из милиции. Рябая гордилась поклонником.
Когда старшина исчезал, она глухо его ревновала и жаловалась подруге. От
жалоб их дружба укреплялясь. К Коле обе соседки относились нейтрально, не
вмешивались. Впрочем, иногда, когда Коли не бывало дома, просовывали головы
в дверь, смотрели на картины - дивились.
Но сейчас не об этом. Зима началась и сразу ударила в окна ветром и
снегом. Коля зиму любил, но, когда она началась, он сначала ее не заметил -
сидел и писал. Что же делать художнику, как не писать? Правда, многие в наше
время находят менее сложный и более приятный выход творческой энергии и
пишут лишь от случая к случаю, а чаще собираются где-нибудь в приятной
компании, например, у гостеприимной девушки Нины, работающей машинисткой в
каком-то научном издательстве. (У нее со временем образовался салон.) Так
что приходят, присаживаются, прислушиваются к разговору, вставляют свои
замечания и курят наперегонки - словом, общаются. Собираются здесь
художники, йоги, поэты, философы и даже театроведы - все люди незаурядные.
Иногда случаются литературные чтения. Стелется по столу дым, и несутся над
притихшими слушателями рулады, и теряется смысл за плывущим звуком стихов. А
может, и не было смысла, может быть, и вообще поэт ничего такого в виду не
имел, но многозначительны и непонятны слова, а между строк, где-то там,
таится скрытый намек, ведь всем известно, что подлинный смысл именно там,
между строк. Слушатели слушают и время от времени кивают головами,
переглядываются со значением и говорят: "Подтекст!" Поднимают палец и еще
что-нибудь говорят. Вопросов не задают - и так все ясно, - а в чем смысл,
спросите: ну, если не знаете - ответят каким-нибудь очень тонким парадоксом,
а то лишь уничтожающе пожмут плечами и все. Бывает, что и художник принесет
какой-нибудь подмалевок или просто на листе бумаге лихой акварельный зигзаг.
И скажет художник: "В этой карти- не - вся школа жеста", - и улыбнется. И...
что там Джоконда? В этой улыбке целый спектр чувств: и высокомерная
снисходительность (вот вам, берите), и снисходительное высокомерие (берите,
да где вам), и еще какая-то тонкость, на которую можно ответить разве что
каким-нибудь "О!" или "Н-да!".
"О!" - говорят зрители, "Н-да!" - говорят. А художник улыбнется и
скажет: "Спонтанное творчество". Ахнут зрители, и только один не ахнет.
Только один не скажет ни "О!" ни "Н-да!". Только он промолчит: он сидит и,
грызя кулаки, наполняется негодованием, потому что у него другой взгляд на
искусство - он пишет глаза. Глаза на человеческом лице - это естественно,
глаза на фигуре - это вопрос, деревья с глазами - совсем непонятно. Конечно,
с одной стороны, школа жеста, и это, конечно, спонтанно, это, конечно... Но
что ни говори, а глаза впечатляют; и трудно одному из двоих отдать
предпочтение: все понимают, что по одним лишь картинам судить невозможно -