"Марк Семенович Ефетов. Тельняшка?- моряцкая рубашка " - читать интересную книгу автора

Потом Ежины - мать и сын - действительно уехали на курорт. А Илью
Григорьевича видели в магазине Бумтреста. Он хотел купить десять пачек
бумаги, а ему давали только две.
- Норма, - говорил продавец. - Больше двух пачек в одни руки не
продаём...
- Какая может быть норма?! - возмущался Ежин. - Если я, например,
хочу обклеить комнату. И потом: что значит одни руки, когда у меня две
руки? Две пачки в одну руку и две пачки в другую руку - это же четыре
пачки. Будьте любезны.
Но продавец не сдавался. Он говорил:
- Для оклейки комнаты имеются обои. В клетку, в полоску, с цветочками
и с собачкой. На все вкусы. Одни руки - это и есть две руки. Одни -
понимаете? А не одна.
Домой Ежин шёл всё-таки с четырьмя пачками бумаги. Потом он закрыл
ставни. В нашем городе на всех окнах были ставни. Потом он... Ну, вы и
сами, должно быть, догадываетесь, что он делал потом. Конечно же, нарезал
бумагу. Заложил в машину. И начал крутить ручку. Он даже тазик подставил,
чтобы деньги далеко не разлетались и чтобы падали прямо в тазик. В нём
могло поместиться тысячи полторы-две, а может быть, и больше. Обычно в
этом тазике купали Женю в дождевой воде. Ведь в нашем городе водопровод
начал работать совсем недавно.
Илья Григорьевич крутанул ручку раз, крутанул два, крутанул три.
Деньги сыпались в тазик, как вода во время ливня. Летом у нас бывают
такие дожди, что тазик этот наполняется за пять минут.
После третьей десятки Ежин сделал передышку и взял деньги в руки.
Пощупал. Чуть помял. Понюхал. (Чуть-чуть пахнут типографской краской.)
Посмотрел на свет электрической лампочки. Водяные знаки на месте.
Ущипнул себя - больно. Засмеялся. Заплакал. И сам себе сказал:
- Ай да Илья Григорьевич! А?
Он устал. Он устал больше, чем уставал на мыловарне, пронося через
проходную восемь кусков мыла. Рубашка прилипла к спине. Во рту было сухо.
Кружилась голова.
Выпил воды. Деньги из тазика спрятал в карман. Расправил усы.
Шагнул к машине, крутанул ручку: хруст! Дзинь!
- Господи, - сказал Илья Григорьевич, - бумажные, хрустящие, а
позванивают, как золото. Новенькие, как из жести. Миленькие вы мои,
родные! Любимые! Ненаглядные.
Он говорил сам с собой и между тем крутил ручку: хруст! Дзинь!
Ещё раз: хруст! Дзинь!
Ещё: пш... ш... ш...
Что такое? В тазике листик белой бумаги. Ошибка? Опечатка? Слишком
быстро крутанул ручку. Так нельзя. Надо спокойнее. Ну же, Ежин, ну!
Пш... ш... ш...
Опять белая бумажка. И опять. И снова. И снова... Тазик весь белый.
Белые листочки, как снег, устилают комнату. Илья Григорьевич крутит.
Стучит ладонью по крышке машины, по бокам. Бьёт её, тормошит, встряхивает.
Толкает и снова крутит.
Одна белая чистая бумага.
И тогда Илья Григорьевич вскрывает машину и видит, что это не машина,
не печатный станок, не деньгоделатель, а просто ящик с приспособлением,