"Игорь Ефимов. Седьмая жена" - читать интересную книгу автора

пристегнутых эполет), - присяжные такие безжалостные добряки, они любому
пострадавшему готовы присудить миллион, и им дела нет, что мы ни в чем не
виноваты, что мы не можем отвечать, если любопытный турист в Перевернутой
стране купит на улице пирожок и съест. "А нет, - говорят они, - виноваты,
потому что ваша брошюра не предупреждает, что после того надо немедля выпить
стакан водки для дезинфекции, как это делают тамошние жители..."
И через день, когда они поехали на пляж и он втирал ей крем в спину, но
все заезжал рукой выше, как бы забывшись проводил ладонью по плечам, которые
она уже и без него смазала, они тоже обсуждали дела, как помочь их конторе
спастись от головокружительных цен страховки, и в глазах ее еще стоял
зеленый компьютерный отсвет, который пропал лишь тогда, когда она в первый
раз пришла к нему в гостиничный номер, и тут уж они точно забыли про дела и
страховки, а плечи у нее блестели из-под сползающих клочьев, розовели, как
сосновая кожица под шелухой, никакие кремы, видать, не спасали, но про свой
пунктик, про свое извращение он сказать ей в первые недели не решался,
притворялся, что все нормально, что каждый раз он залетает на седьмое небо,
и она и потом долго ничего не замечала.
Третий развод занял гораздо меньше времени, чем первые два,
формальностей было совсем немного, потому что жена-3 выставила всего одно
условие: чтобы он не показывался на глаза ни ей, ни детям. Поначалу он снял
для своей суженой квартиру в Нью-Джерси, на самом берегу Гудзона, на
семнадцатом этаже, так что она уверяла, что замечает его красную машину,
когда он едет с работы по Западному шоссе на другом берегу, и ставит обед в
духовку (она еще готовила тогда), а он любил подшучивать над ней, подмечая,
как много вещей она делает плечами - закрывает и открывает двери, включает
свет, убирает волосы со лба, прижимает к уху телефонную трубку, и уверял,
что, как только создадут автомобиль, которым можно будет управлять
мановением плеч, он купит ей такой и тогда, может быть, она научится не
поддавать другие машины на перекрестках, не сбивать почтовые ящики у домов.
Но только когда они поженились, он смог перестать притворяться и
действительно каждый раз улетал на миг в блаженное беспамятство, а она,
конечно, заметила перемену, и это встревожило ее, будто он научился что-то
брать у нее без ее воли и ведома, она стала незаметно пробовать то одно, то
другое, пыталась нащупать его любимые игры, которые она могла бы дать ему
или не дать, а он старался не рассмеяться, - где уж ей догадаться! - глядя
на ее серьезное, разгоряченное лицо над собой, а потом она ныряла зажмурясь
вниз, но так бы никогда и не раскрыла секрета, не догадалась бы, если бы он
сам не проговорился в припадке ярости, когда нашел эту проклятую коробочку.
Телефон звонил.
Он никогда не испытывал волнения при виде пачки полученных писем.
Он никогда не радовался, взрезанным секретаршей конвертам, потому что в
них не могло быть ничего кроме раздутых счетов, обременительных просьб,
обидных отказов.
Пачки полученных писем могли накапливаться на рабочем столе день ото
дня, но к телефонным звонкам он испытывал совсем другие чувства.
Все волнующее, азартное, победное, новое, как и все по-настоящему
опасное, тягостное, ужасное, могло прийти только под телефонный звон, из
белого аппарата на столе, и он уже по голосу секретарши пытался угадать,
какой сюрприз несет очередной звонок.
Даже в те дни, когда звонки шли неостановимой волной, как, например,