"Н.Я.Эйдельман. Тайные корреспонденты "Полярной звезды"" - читать интересную книгу автора

События надвигались. Севастополь отбивался из последних сил, но
Крымская война шла к концу. По России распространялись различные рукописные
записки, призывавшие нового императора Александра II к либеральным реформам.
Еще ничего не было объявлено, но все чувствовали, что перемены надвигаются и
что по-старому, "по-николаевски" больше жить нельзя.
Военный режим 1855 г. в Европе и России был не слишком строг. Война еще
не кончилась, но выезд за границу был облегчен, и Герцен писал в одном из
писем о множестве русских, заполнивших летом 1855 г. германские курорты.
Почта из России во вражеские страны - Англию, Францию - и обратно шла
довольно просто: через Германию или Швейцарию.
Однако корреспонденций из России все не было, что Герцена огорчало и
раздражало.
1-ую книгу он решил завершить своего рода послесловием "К нашим", где
были такие слова:
"Без статей из России, без читателей в России "Полярная звезда" не
будет иметь достаточной причины существования <...> Вопрос о том, поддержите
ли вы нас или нет, чрезвычайно важен. По ответу можно будет судить о степени
зрелости русской мысли, о силе того, что сгнетено теперь" (ПЗ, 1, 223).
В то же время Герцен резко, значительно резче, чем прежде, объявляет,
что отныне уже нет никаких оправданий молчанию: "Ваше молчание, мы
откровенно признаемся, нисколько не поколеблет нашу веру в народ русский и
его будущее; мы только усомнимся в нравственной силе и годности нашего
поколения" (там же).
Герцен приглашает свободно высказываться представителей самых различных
течений, потому что не только крайним революционерам, но даже весьма
умеренным либералам было очень трудно, часто невозможно печататься в России,
не скрывая своих взглядов.
Восклицая "С нами революция, с нами социализм!", Герцен в то же время
объясняет своим читателям, что неотъемлемой частью его убеждений является
интерес, внимание, готовность полемизировать, открыто обсуждать иные
убеждения. Он заявляет далее, что не имеет системы или учения, так как
вместе с этими терминами в философию и политику того времени очень часто
вторгались исключительность и нетерпимость к инакомыслящим:
"У нас нет никакой системы, никакого учения. Мы равно приглашаем наших
европейцев и наших панславистов2, умеренных и неумеренных, осторожных и
неосторожных. Мы исключаем одно то, что будет писано в смысле самодержавного
правительства, с целью упрочить современный порядок дел в России, ибо все
усилия наши только к тому и устремлены, чтоб его заменить свободными и
народными учреждениями. Что же касается до средств, мы открываем настежь все
двери, вызываем на все споры. Мы не отвечаем за мнения, изложенные не нами;
нам случалось уже печатать вещи, прямо противоположные нашему убеждению, но
сходные в цели3. Роль ценсора нам еще противна со времен русской жизни" (ПЗ,
1, 224).
И само издание, и все его главные особенности определяются одним
желанием - разбудить, растормошить, вызвать отклик: "На другой или третий
день после смерти Николая мне пришло в голову, что периодическое обозрение,
может, будет иметь больше средств притяжения, нежели одна "типографская
возможность"" (ПЗ, II, 253). "Типографская возможность" 1853-1854 гг. отныне
заменялась изданием, которое Герцен первоначально назвал "третным
обозрением" (т. е. обозрением, выходящим раз в треть года, через четыре