"Борис Петрович Екимов. Родительская суббота (Рассказы разных лет) " - читать интересную книгу авторакусков, когда жуешь на бегу. Здесь, на хуторе, в летнюю пору уже отработано
три-четыре часа. Первые дела сделаны, и можно, не торопясь, посидеть, еще и побеседовать. Летний стол - на воле, в тени. На столе в сковородке шкварчит какое-нибудь жарковье: рыба, картошка, мясцо; парит в кастрюле молочная каша, лучше - пшенная, с запекшейся желтой корочкой. Рядом - крупитчатый творог, густая сметана, молоко пресное да кислое, крошеная зелень: огурчики да помидоры, молодой лучок с нежными сладкими луковками, редиска, перец... Глазам и чреву отрада. Похрумкиваешь да причмокиваешь. А потом - чай с молоком, белыми пышками ли, румяными оладушками в каймаке. Мне нравится этот поздний утренний час. В тени развесистой ивушки еще держится холодок. И еда - в пору: аппетит разгулялся. Торопиться некуда. Самое время для неспешной еды, разговоров, новостей нынешних и прошедших. Приходят первые гости. Баба Катя - сухонькая востроглазая старушка по прозвищу Газетка; газет она сроду не брала в руки, но знает всё. Дед Федор объявится с первым, но не последним в нынешнем дне визитом. - Беженка вчера с зонтиком гуляла, - сообщает баба Катя, поджимая губы. - Туда-сюда, туда-сюда, при зонтике. Приглядный такой, с цветками. - Либо в вашем куту дождик был? - усмехаясь, спрашивает мой приятель. - Солнце, - объясняет баба Катя. - От солнца она хоронится. Боится загореть. - А куда ей загорать? Она и так жуковая, - удивляется дед Федор. - Грузинка или армянка... Кто они? - Лодыри, - веско произносит приятель мой. - Монастырь беззаботный. Вот под зонтиком и хоронятся. человек больной. - Мигрень - работать лень... - Может, аллергия от солнца или давление. У нас - пекло, вот она и прикрылась. - У тебя тоже давление, но ты с зонтиком не гуляешь. Лодырюки. Спор этот давний и долгий. Приятель мой к дипломатии непривычен, режет правду-матку. Жена его, Валентина, - другого, мягкого теста. Она жалеет старых и малых, своих и чужих, людей и скотину. К ней подбрасывают котят да кутят. Хуторские старухи в ней души не чают - она их лечит своими средствами: ставит банки, растирает суслиным жиром да муравьиным спиртом, не забудет побаловать печеным да рыбкою, когда муж поймает; секретничает, потакая и сострадая стариковским заботам. Когда она уезжает в город, своих проведать или по делам, старухи ждут ее, а потом признаются: "Тебя нет - и полхутора нет. Мы об табе горимся, плачем... Сберемся и плачем..." О беженцах у приятеля моего с женой спор давний. На хуторе приезжему люду не больно сладко. Колхоз развалился. Теперь на хуторе - ни молочной фермы, ни гуртов, ни отар, ни свинарника нет, ни птичника, ни амбаров, ни мастерских. Раньше не хватало людей. Бригадир Христа ради просил: "Пойди поработай..." Нынче лишь Шура Мормышка при должности. Другие и этого не имеют, Мормышке завидуя. - Алырники! Лодыри! - определил мой приятель. - Работать не хотят. Почему не идут к Конькову бахчи полоть? "Жарко... - передразнивает он. - Спина болит... Пыльно..." С зонтиком ходить - не болит спина? А от этого зонтика лишь новый пискун появится. Да-да! У Мормышки появился сын хутора, |
|
|