"Антуан Де Сент Экзюпери. Цитадель" - читать интересную книгу автора

оазиса.
Один из них сказал мне:
- Господин мой, мне снится та, которой принадлежало мое время и с
которой я ссорился. Я хотел бы вернуться к себе и сажать деревья. Я перестал
видеть смысл вещей, мой господин. Позволь мне самому пуститься в рост в
тишине моей деревни. Я чувствую, для меня настала пора подумать, что же
такое моя жизнь.
И я понял: они нуждаются в тишине. В тишине каждый найдет свою истину и
укоренится в ней. Но для этого необходимо время, как при вскармливании
младенца. Материнская любовь поначалу и есть вскармливание. Кто видел, чтобы
ребенок вырос в одну секунду? Никто. Удивляются гости и говорят: "Как он
вырос!" Но ни мать, ни отец не видят, что ребенок вырос. Его неспешно лепит
время, и в каждый миг он таков, каким должен быть.
Теперь время понадобилось и моим воинам. Не для того ли, чтобы
постигнуть суть дерева? Чтобы из вечера в вечер садиться на пороге смотреть
на одно и то же дерево, с теми же самыми ветвями? Чтобы мало-помалу дерево
открылось им?
Как-то у костра в пустыне поэт рассказал нам о своем дереве. Мои воины
внимательно слушали его, хотя многие из них не видели ничего, кроме
верблюжьей колючки, кустарника и карликовых пальм.
- Вы даже не представляете себе, что такое дерево, - говорил он. -
Однажды по прихоти случая дерево выросло в заброшенной лачуге без окон и
отправилось на поиски света. Человеку нужен воздух, рыбе - вода, а дереву
- свет. Корнями оно уходит в землю, а ветвями к звездам, оно - путь,
соединяющий нас с небом. Дерево, о котором я рассказываю, родилось слепым,
но и в темноте оно сумело набраться сил и поползло на ощупь от стены к
стене. Запечатлевая свою боль искривлениями ствола. Наконец оно добралось до
окна в потолке, разбило его и потянулось к солнцу, прямое, как колонна. Я
видел его победу со стороны и мог только засвидетельствовать ее с
бесстрастием историка.
Какое великолепное несходство - искореженный усилиями узловатый ствол,
запертый в темном гробу, и разросшаяся в тишине и спокойствии мощная крона,
вскормленная небесным светом, обильно питаемая богами, похожая на обширный
стол, за который садится пировать солнце.
Каждое утро я видел, как просыпалось это дерево - все, от ликующих
листьев до искривленных корней. Крона его была переполнена птицами. С зарей
они пробуждались и начинали петь. Но стоило показаться солнцу, как дерево,
словно добрый пастырь, отпускало своих обитательниц в небо; дерево-дом,
дерево-замок, опустевший до вечерней зари...
Поэт говорил, а мы вдруг ощутили, как долго нужно смотреть на деревья,
чтобы они проросли и в нас. И каждый позавидовал сердцу, отягощенному
птицами и листвой.
- Когда же, - спрашивали меня воины, - кончится наконец война? Нам тоже
есть о чем подумать. Мы тоже хотим найти себя...
Случалось, что мои воины ловили лисенка, и он соглашался брать пищу из
рук, и его из рук кормили. Случалось, из рук кормили газель, которая
снизошла до жизни в неволе. День ото дня моим воинам становилось дороже их
сокровище: как радовала их солнечная шкурка, шалости и голод лисенка,
настоятельно требующего от них усердия. Они жили тщетной иллюзией, веря, что
зверек нуждается в них, что его создала, вскормила и питает их любовь.