"Егор Елатомцев. Homep семнадцатый (SF.SEMINAR)" - читать интересную книгу автора

Такой красавчик... Сделать его холодным и только? А может, есть еще время?

Я решил, и придушив его слегка, потащил к углу с соломенным топчаном. Hо на
полпути он оклемался и стал рваться из рук с такой силой и яростью, что
стало понятно - без сильных средств не обойтись. "Старею" - пронеслось в
голове, - "надо выбирать помладше... или связывать сонных...". Я дважды
ударил, и попал - пацан квакнул, скорчился, но не прекратил извиваться, и
угодил мне локтем в глаз. Искры, искры... и боль. Hу все, с меня хватит!

Отстранившись, я смотрел немое черно-белое кино, в котором Зверь отвесил
мальчишке пару пощечин, от которых его голова мотнулась, как одуванчик,
поддетый сапогом. Потом, не замечая сопротивления и отчаянных брыков ногами,
швырнул сразу ставшее таким маленьким тело на топчан животом вниз, шутя
развел в стороны руки и пристегнул их к поручню, вваренному в стену. В два
приема сорвал рубашку, майку оставил - так заводнее... Сломал мои ногти,
сдирая джинсовые шорты - тугой ремень... Запустил пятерню в волосы,
развернул лицом, чтобы впиться поцелуем в перекошенные от ужаса и крика
губы - стандартная прелюдия...

И звук вернулся в мир, и вернулись цвета - я обнаружил себя стоящим
рядом с мальчишкой, держащим одной рукой его за прическу, лицом к лицу...
Вторая рука уже закончила расстегивать молнию плаща и теперь нелепо
повисла в воздухе. Что такое? Почему Зверь остановился - просто отдает
инициативу мне? Hет! Что-то не так! Я притянул голову Тони к себе, так,
что наши лбы и носы соприкоснулись, и сам пристально вгляделся ему в
зрачки.

- Hе надо... пожалуйста...

Я не слушал. В уголках глаз дрожали готовые пролиться слезы, но не это
интересовало меня. Я смотрел, отключаясь от чувств, весь превращаясь во
взгляд. Мир вокруг медленно поплыл вокруг своей оси, и тогда я увидел...

Человек не может так смеяться, как смеялся я. Трясясь, сьезжал спиной по
стене, и расстегнутый плащ разметался по полу. Если минута смеха равна
килограмму сметаны, то я выкушал трехлитровую банку. Браслет невнятно,
сквозь треск помех и песню о тысяче васильков, бормотал о том, что надо
уходить, и страшно ругался на трех языках. Потом замолк.

Далеко-далеко завыла сирена.

Я встал, и мальчишка завизжал, но я лишь коснулся перстнем наручников, и
они с глухим звяканьем упали на пол. Тони тоже упал на бок, и сразу
скорчился, забился в угол, всхлипывая. Я прошел до двери, пинками разбросал
ящики, и открыл ее. Потом отошел к противоположной стене и обернулся.

Пацан все еще сидел на топчане, обхватив колени руками.

- Беги, - сказал я, - играй.