"Мирча Элиаде. Девица Кристина (фантастический реализм) " - читать интересную книгу автора

что мне за три дня не набила оскомину улыбка госпожи Моску".
- Я попал сюда в некотором роде случайно, - продолжал г-н Назарие. -
Получил приглашение через префекта, он, сколько я понял, старинный друг
семьи. Но чувствую себя очень неловко. Вам не кажется, что мы не ко времени?
У меня, ей-Богу, впечатление, что госпожа Моску не совсем здорова...
Егор, как бы оправдываясь, признался, что и он, в первый же день
заметив состояние хозяйки, не хотел здесь задерживаться. Но других гостей ее
самочувствие совершенно не удручало. Возможно, они давно ее знают и
привыкли. Или болезнь не такая уж серьезная; иногда, особенно по утрам,
госпожа Моску очень оживлена и следит за разговором, о чем бы они ни
говорили.
- Ее силы как бы убывают вместе с заходом солнца, - помолчав, добавил
он со значением. - К вечеру она еле жива или впадает во что-то вроде
летаргии. Это тем более странно, что улыбка на лице сохраняется - как маска.
Г-н Назарие представил себе широко открытые, умные глаза хозяйки дома,
улыбку, щедро освещающую ее черты и так легко вводящую в заблуждение. Нет,
художник ошибается, говоря о маске, это не маска, а живое и весьма
внимательное лицо; улыбка же сияет на нем в знак присутствия: тебе дают
понять, что ловят каждое твое слово, что заворожены твоей мыслью. Сначала от
такого внимания делается не по себе, бросает в краску. Пока не поймешь -
очень быстро, впрочем, - что она вовсе не слушает. Или не слышит. Она просто
следит за твоими жестами, за движениями твоих губ и знает, когда надо
вступить.
- Поразительно! - продолжил он вслух. - Она знает, когда вступить,
когда подать голос, чтобы тебя не тяготило ее молчание...
Егор не переставал удивляться профессору. "Лоску никакого, застенчив,
как девушка, а вот поди ж ты - и ум, и чувство. Явные задатки артистической
натуры".
- А мы не преувеличиваем? - спросил он, прохаживаясь по комнате. -
Может быть, тут всего лишь хроническое истощение, если есть такой термин.
- Нету, - с невольной иронией отозвался г-н Назарие. - Хроническое
истощение - это все равно что хроническая смерть...
Последние слова не понравились ему самому, он тоже встал, прошелся.
Снова эта непонятная испарина. Он подозрительно оглянулся на кушетку, с
которой встал, как будто хотел убедиться в ее индифферентности, приличной
неодушевленному предмету. Нахмурился, сердясь на себя за расшалившиеся
нервы, за свою глупую, детскую мнительность.
- И все-таки, - раздался голос Егора с другого конца комнаты, -
все-таки мы преувеличиваем. Мы слишком тонкокожие. Разве вы не видите, как
держатся с ней дочери, особенно младшая?
Он остановился у двери, прислушиваясь. Кто-нибудь из прислуги - пробует
двери, заперты ли, что там еще за дела в коридоре? Какая поступь - чуткая,
легкая, ее скорее угадываешь, чем слышишь, и тем больше она раздражает. Вот
скрипнула половица; ты ждешь - несколько долгих, тягучих мгновений, но звуки
стихли, прислуга ступает не дыша, на цыпочках, деликатничает. "Тетеха
деревенская, - выругался про себя Егор, напрасно прождав следующего скрпа, -
лучше бы топала как следует, чтоб уж слышно, так слышно".
- Мне показалось, что кто-то ходит по коридору, - сказал он
профессору. - Завтра вывешу на своей двери объявление: "Просьба на цыпочках
не ходить!" Это нервирует - как будто вор крадется... Сюда, конечно, вору