"Даниил Эльконин. Психология игры " - читать интересную книгу автора

беспрекословно подчиняясь каждому моему слову, обращаясь ко мне подчеркнуто
официально. Отношения дочерей к отцу превратились в отношения воспитанниц к
воспитательнице, а отношения сестер - в отношения между воспитанницами.
Игровые действия являлись чрезвычайно сокращенными и обобщенными - вся эта
игра продолжалась около получаса.
Помню я еще игру в прятки. Девочки прятались, а я их искал. В комнате,
где происходила игра, стояла вешалка, на которой висела одежда. Прятаться за
ней было излюбленным местом. Я, конечно, видел, где они прятались, но не
показывал этого и долго ходил по комнате, говоря: "А где же мои девочки?"
Когда я подходил близко к месту, где прятались девочки, я слышал, как за
вешалкой разыгрывалась "драма". Младшая рвалась броситься ко мне, а старшая
зажимала ей рот, шептала: "Сиди тихо!" и удерживала силой на месте. Наконец
младшая, не выдерживая напряжения, вырывалась и устремлялась ко мне со
словами: "Вот я!" Старшая выходила недовольная и заявляла, что больше с ней
играть не будет, так как она играть не умеет. Подобные наблюдения показали
мне, что если для старшей смысл игры заключался в выполнении взятой на себя
роли и связанного с ней правила, то для младшей смысл игры заключался в
общении со мной.
Наблюдения дали повод для предположения, что главным в игре
детей-дошкольников является роль, которую берет на себя ребенок. В ходе
осуществления роли преобразуются действия ребенка и его отношение к
действительности. Так родилась гипотеза, что мнимая ситуация, в которой
ребенок берет на себя роли других людей и реализует типичные для , них
действия и отношения в особых игровых условиях, есть основная единица игры.
Существенным моментом создания такой игровой ситуации является перенос
значений с одного предмета на другой. Эта мысль не нова. Уже Дж. Селли
писал: "Сущность детской игры заключается в исполнении какой-нибудь роли" и
"здесь мы встречаемся с тем, что составляет, может быть, самую интересную
черту детской игры, - с превращением самых ничтожных и малообещающих вещей в
настоящие живые существа" (1901, с. 47, 51).
Познакомившись с литературой, я обнаружил, что игра, во-первых,
понимается как проявление уже развитого воображения и, во-вторых,
натуралистически (см.: К. Гроос, В. Штерн, К. Бюлер и др.). Эти взгляды
показались мне не соответствующими действительной природе игры. Мне
показалось странным, что функция воображения, являющаяся одной из наиболее
сложных способностей, возникает так рано, и я подумал, что, может быть,
наоборот, игра и есть та деятельность, в которой воображение впервые только
и возникает. Мне казалось также сложным представление об игре как об
инстинктивной деятельности, одинаковой и у детенышей животных и у ребенка.
В конце 1932 г. я изложил свои предположения в лекции студентам и в
докладе на кафедре в Ленинградском педагогическом институте им. А. И.
Герцена. Взгляды мои подверглись довольно резкой критике, и единственным
человеком, поддержавшим основные положения доклада, был Лев Семенович
Выготский (приезжавший в те годы в Ленинград для чтения лекций и руководства
аспирантами), с которым я работал тогда в качестве его непосредственного
помощника.
Проблемы детской игры интересовали Л. С. Выготского в связи с его
работами по психологии искусства и исследованиями развития знаковой функции.
В самом начале 1933 г. он прочитал в Ленинградском педагогическом
институте им. А. И. Герцена ряд лекций по психологии детей дошкольного