"Харлан Эллисон. Пыльные глаза" - читать интересную книгу автора

столь глубоко и ничего не видевшие. Уродливые глаза.
Гармоничные мужчины подняли свои упаковщики, a Человек шевельнулся и
встал, и наступила сумятица.
Вначале был свет, а потом несвет. Вначале было тепло, а потом нетепло.
И...
Вначале была любовь, столь глубокая, что в сердцевине ее крутился
водоворотик, вертелся и извивался и крутился, как женщина в теплой ванне.
Наслаждение бытием, приятность скольжения в благодушие, в отсутствие боли.
Глубина мысли, мысли о чудесном и обыденном. О том, как широка она, и где
она, и где же окраины ее. И все такое.
Потом была нелюбовь. Но на место любви пришло не отсутствие ее, не
пустота, какую оставили по себе свет и тепло. На место ее пришло нечто
иное. На место ее пришла не пришла не могла не прийти пришла Ненависть!
Много позже, когда солнца сели и луны вышли скорбеть зловеще и
молчаливо над Топазом, миром красоты, - тогда явились другие. Они нашли три
тела, такие уродливые в смерти, такие жалкие, раздавленные, растрепанные.
Они забрали его. Они вывели его, говоря: "И все это, и это все..." И
много было проклятий и оскорблений. И ненависть была, и сознание, что он -
выродок. Пария. Ужасно! Он был уродством посреди красоты. "Что же нам
делать с ним? Как нам убить его?"
И вышел вперед поэт, чьи строфы были совершенны, а образы -
блистательны. Худ он был и манерен, и довелось ему придумать правильный
путь. Как создать красоту из уродства, добро из зла.
Установили они добрый столб. Ровный и стройный, вознесся он к четырем
лунам. И привязали Человека к столбу, и обложили хворостом. И подожгли.
И смотрели, как он горит.
И вновь было плохо.
Ибо Человек имел пыльные глаза, а пыльные глаза видели то, чего не
увидеть, и душа его была нежной и больной душою мечтателя.
Хватало у него наглости плакать и кричать, покуда горел он, и стенать:
"Не убивайте меня. Не убивайте! Так многого я не увидел, так многого не
узнал". Он просил и умоляли взывал о знаниях и видениях, на которые ему уже
не взглянуть.
Но они все равно сожгли его.
И это было хорошо. Огонь. Красота его. Всеобщая красота. Если бы
только у Человека хватило ума не кричать.
А когда остыла зола, ее расплавили, и там, где были столб и Человек,
остался лишь совершенной формы пруд блистающего серебра.
Он был красив, как и все остальное.
И никто уже не мог оспорить: не осталось на Топазе ничего, кроме
красоты. Красоты и покоя.
Но ночное небо звенело тающими глухими воплями, которым не умолкнуть
вовек. И когда плывущие облака закрывали две луны, те, кто слаб и не боится
признать это, понимали: пыльные глаза пребывают вовеки.