"Извек" - читать интересную книгу автора (Аладырев Святослав)

Глава 9

Целый день Извек не трогал повода. Согласный с такой расстановкой, Ворон топал по какой-то, одному ему известной, дороге. Брёл допоздна, пока хозяин не очнулся от дум и не остановился на ночь. Стащив с жеребца упряжь, тяжело улёгся и уставился на холодные равнодушные звёзды. Проснулся перед рассветом, хлебнул воды и двинулся в путь, не дожидаясь появления солнца.

Всё утро плелись волглой лощиной. Так себе лощина: не разбери поймёшь. Пахло болотом, под ногами Ворона иногда почавкивало, но через десяток—другой шагов копыта снова стукали по сухой земле. К полудню выехали на ровное, остановились возле исковерканной сосны. Казалось, будто дерево вдруг решило завязаться в узел, но не успело и замерло, при появлении путника.

Жуя оставшиеся сухари, Извек двинулся вокруг перекрученного ствола, прикидывал, что же его так скрючило. Если бы не стройные деревца по соседству, подумал бы, что причиной тому частый и сильный ветер, даже ураган. Пару раз подходил совсем близко, рассматривал кору, вдруг да обнаружит следы верёвок и распорок. Как-то слыхал, будто есть народы, которые только и занимаются тем, что берут росток дерева и мучают его потом долгие годы, загибая в замысловатые зигзаги.

— Не по-божески! — проворчал Извек. — Куда ж Род зрел, когда тебя так выворачивало?!

Ворон поднял голову от аппетитной кочки, с опаской глянул на хозяина. Сотник заметил взгляд, кашлянул и недовольно пробурчал:

— Не бойсь, не спятил! Чудно уж больно!

Доев последний сухарь, подошёл к жеребцу, подождал, пока тот дожуёт очередную щепотку травы, и ловко накинул уздечку. Конь шумно вздохнул, но терпеливо замер, давая застегнуть ремешок.

Уже отъехав на сотню шагов, Извек последний раз обернулся на изуродованную сосну. Издалека почудились черты морщинистого лица с беспорядочными клочками шелудивых волос. Ворон прибавил шагу.

Еле заметная тропа забежала на макушку холма и растворилась в засыхающих на корню островках чахлой травы. Сотник привстал в стременах, высматривая тропинку, но Ворон топотал не останавливаясь, будто забрёл на знакомую улочку. Спустившись с холма, повернул в сторону леса. Зелёная масса деревьев огромным языком всползала на пологий склон и резко обрывалась, будто не найдя силы взбираться дальше.

— Ты что, за шишками собрался? — участливо поинтересовался Сотник. — Или за грибами?

Конь и ухом не повёл, деловито ступал вперёд, всё ускоряя шаг. Скоро Извеку пришлось наклоняться, чтобы не снести лбом встречные сучья. За плечи то и дело цеплялись ветки потоньше, но скоро деревья расступились, и показалась вполне сносная дорожка, струящаяся меж вековых елей.

Ворон раздул ноздри и, жадно втягивая лесной дух, пустился рысцой. Сотник, настороженный оживлением коня, озирался по сторонам, ловил каждый звук и всматривался в причудливые лесные тени. Дорожка спустилась в ложбинку и выскочила на светлую полянку. На ней, как гриб—дождевик, торчала коренастая избушка, насаженная на огромный пень. Кое-где из пня пробивались молодые побеги с нежно-зелёными листочками.

— Это сколько же дубу было лет? — с уважением присвистнул Извек.

Приглядевшись к чёрным брёвнам, понял, что и сама изба сложена из ветвей этого исполина. Потому и стоит прочно, намертво вросшая в родную древесину.

Ворон направился к избушке. Не задерживаясь у крыльца, зашёл с задней стороны. Увидав небольшой навес, под которым сохли крупные связки травы, приблизился, сцапал губами пучок и принялся с наслаждением жевать. Сотник не выдержал подобного нахальства и дёрнул повод, заставив коня попятиться.

— Ну, братец, ты уж совсем хвост за мясо не считаешь! А ежели сейчас хозяин выскочит!? Он же не поглядит, что это ты у нас такой глупый — коромыслом обоих приласкает.

Извек спрыгнул на землю, подтащил упирающегося Ворона к избе и накинул повод на росток потолще.

— Постой пока, а я осмотрюсь, где тут и кто, — проговорил он, направляясь к деревянному крылечку.

Шагнул на первую ступеньку и замер. У двери, уперев руки в бока, дожидалась бабка. На голове белый платок, сарафан чистый, даже не мятый, будто бы переоделась для встречи гостей. Оглядев дружинника с ног до головы, скользнула взглядом по русой бородке, жесткой линии губ, прямому носу с малой горбинкой. Задержала взор на грустных серых глазах, под жгуче чёрными бровями.

— Поздорову ли живёшь, молодец?

Да нешто это жизнь, подумал Сотник, а вслух сказал:

— Поздорову, бабуля, поздорову! И надо бы здоровей, да некуда! Вот, тебя решили проведать. Шли мимо, дай, думаем, заедем к бабушке в лесок, дорогу спросим, может пособит чем… А если честно, то это коняга мой так решил.

— Пособлю, пособлю! — перебила старуха. — Зайди передохни, коль заехал, посидим, посудачим, угощения моего отведаешь. А аргамака своего отвяжи, пусть побродит. Да узду сними. Тебя б заставить жрякать с железкой поперёк хари.

Извек скорчил недоумённую гримасу, пожал плечами, направился к Ворону. По дороге вздохнул.

— Ну, гляди, бабка. Отвязанный да без узды он у тебя все веники схрупает. Хотя это твоё дело, я тебя за язык не тянул.

Конь, таращась на лакомые стебли, в нетерпении переступал ногами. Освободившись от уздечки, радостно ржанул. Сотник цыкнул.

— Не бузи, мы вроде как в гостях!

Сзади скрипнули ступеньки. Из-за угла показалась старушка с изрядным ковшом и рушником через плечо. Предложила умыться, подождала, пока гость вытрется, пригласила в дом. Извек оглянулся на довольного конягу, погрозил пальцем и последовал за хозяйкой.

Внутри всё было на удивление обычным. Те же лавки и утварь, что в обычных домах. Конечно, если не считать выползающих из стен жилистых побегов. Они то выныривали из плотной древесины, то вновь ныряли в стену несколькими брёвнами выше. Небогатая обстановка оказалась из того же дерева, что и сам дом. Всё срослось со всем, и жилище представляло собой одно целое, за исключением глиняной посуды и каменного очага.

На столе уже дымились две плошки, распространяя запах травяного завара. Извек определил только мяту и смородину, дальше запутался в гуще ароматов. Не успел опуститься на лавку, как старуха поставила на льняную скатёрку блюдо с пирогами.

— Не побрезгуй, отведай, чем сами кормимся, небось, не хуже прочего будет.

Извек невольно вспомнил ромейскую присказку: «чем бог послал». Когда слышал эту дурь, всегда хотелось самому послать и говорившего, и их бога. Человек создан Родом для того, чтобы самому всего добиваться, не дожидаясь подачек ни от богов, ни от кого другого.

Сотник взял плошку, отхлебнул, принялся за пироги. Бабка, прищурившись, с удовольствием поглядывала на гостя. Какой женщине не приятно, когда её стряпня нравится, а судя по лицу Извека, пироги пришлись по вкусу.

— Давно ничего вкусней не пробовал, — похвалил Сотник. — Спасибо тебе, хозяйка.

— Да не хозяйка я, — отмахнулась бабка. — Хозяйка тут Наина, сестра моя младшая. Только уехала она. На старости лет дождалась наконец достойного героя. Пока молодая была, всё кичилась красотой, мудростью, да колдовским умением… дура. А теперь, когда все окрестные тропинки песком засыпала, всё-таки смилостивилась, подпустила к себе. И то признать, герой терпеливый попался. Иной бы давно плюнул и, за полвека, другую бы нашёл, детьми обзавёлся. Этот — нет, каждые три года приезжал, пока её руки не добился. Такой верности поди уже и не сыcкать.

— Чудно! Право слово! — согласился Извек. — Выходит, теперь ты всем заправляешь?

— Теперь я. Чугайстыри здешние всё больше в норах обретаются, да в пещерах. Изба совсем без присмотру. Иногда, как анчутки налезут погостить, так весь дом вверх дном. Шалуны, язви их в душу. Вот и наведываюсь, временами, приглядеть.

Извек оглянулся, поискал глазами ступу или помело. По углам не увидал, а интересоваться — неловко. Спросил о другом:

— Слушай, бабуля, а с чего ты к коню такая ласковая? Он же у тебя все травы пожрёт, а ты собирала, сушила.

— Не я — Наина, это всё от неё осталось, да теперь вряд ли пригодится. Сама—то я другую волшбу пользую. Мне травы ни к чему. А ушастый твой пусть побалуется. Я ведь про него давно знаю, сестра рассказывала перед отъездом.

Сотник застыл с пирожком в зубах. Старуха, заметив его удивление, с улыбкой продолжала:

— Он ведь у тебя недавно?

— Двух лет не прошло.

— А до того чей был, не ведаешь?

— У Юсуф—хана был, пока в того стрела не попала. Хан помер, а коня на торжище привели — никого к себе не подпускал. Я возьми и купи, сдуру. Все деньги отдал, да ещё и у друзей занял. Меня почему-то принял, вот теперь и езжу.

— Это потому, что чует в тебе… хорошего человека. А ведаешь ли, откуда Наина его знает?

— Откуда?

— От Юсуфа, его хозяина, который этим конём больше всего на свете дорожил… ты пирожок — то ешь, а то встрющился, как горох на плетне. Ешь, а я рассказывать буду.

Извек торопливо кивнул, куснул забытый пирожок, отхлебнул завару. Вкуса уже не ощущал, слушал бабку.

— Начнём с того, — продолжала рассказчица. — Что жеребчик твой, один из потомков крылатых коней, а они твари с характером. Даже когда, по воле богов, крыльев лишились, лучше не стали. Хан с ним изрядно намаялся, пока не примучил. Хотя конь хорош, умён, в бою силён, в беге вынослив…

— Не знаю как в бою, а пожрать любит! — пробурчал Извек с набитым ртом.

— Про бой ещё узнаешь, какие твои годы. Сейчас речь о другом: появилась у Юсуфа мечта, чтобы у коня этого вновь крылья отросли. Так он этой мечтой заболел, что объездил всех известных магов и волшебников. Да всё напрасно. Ни один за такое дело не взялся, и не мудрено — супротив богов не попрёшь.

— Эт точно! — со знающим видом подтвердил Сотник. — Хотя старики рассказывали, что в давние времена шатались по земле трое, из леса. Лихие ребята были. Говорят и богам от них доставалось…

— Были, — отмахнулась старуха. — Двое из них и сейчас где-то бродят, может ещё встретишься, сам порасспросишь.

— Так что хан? — напомнил дружинник.

— Хан загрустил но, лета три тому, услыхал, что осталась ещё одна ведьма, самая сильная. Долго донимал волхвов расспросами и, разузнав дорогу, явился к Наине. Обещал горы злата и груды каменьев, но сестра только посмеялась. Сказала, что проще сделать крылья самому Юсуфу, чем его скакуну.

Правда потом, когда понурый хан собрался уезжать, сжалилась. Предложила на время превратить коня в человека, дабы тот речь людскую понимать научился. Юсуф тут же согласился и, оставив скакуна, воротился домой…

Челюсть Извека отвисла, брови скакнули к потолку, волосы и борода стали дыбом. Старуха, не замечая его оторопи, неспешно продолжала:

— Целый год в услужении сестрицы был здоровенный детина с разумом ребёнка. Дрова колол, сено косил, помаленьку учился говорить. Перед приездом хана — уже всё понимал, но слова складывал худо и лопотал как двухлетка. Я тогда заезжала на денёк. Помню, Наина даже прослезилась, перекидывая парня обратно в коня. Однако, деваться некуда, обещала — надо отдавать.

— А потом? — еле вымолвил Сотник.

— Потом приехал Юсуф, забрал поумневшего скакуна и распрощался, а вскоре после этого погиб. Теперь ученик моей сестрицы у тебя.

— Так я что, на человеке езжу?

— Да нет, — хихикнула бабка. — Конь он! Простой конь, только гораздо понятливей других. Так что радуйся, таких лошадей по всему свету не сыщешь.

Сотник недоверчиво посмотрел в окно, где виднелся чёрный хвост, пригладил бороду, поднялся.

— Ну, бабуля, спасибо тебе за угощение, а мне пора и честь знать. Поеду наверное, дорога не близкая, раньше поедешь — раньше доедешь. А то, боюсь, ещё маленько поговорим, и выяснится, что я раньше конём был.

Старуха помолчала, вспоминая, отрицательно покачала головой.

— Нет, про тебя Наина не говорила. А если решил ехать, то так тому и быть, неволить не буду, езжай. Разве что гостинцев тебе на дорогу соберу. Конь твой и так пропитание отыщет, а твоя сумка у седла — совсем пустая, тоньше попоны висит. На ко, захвати! До ближайшей веси два дня шагом, скоком — день, всё одно проголодаешься.

Её сухие морщинистые руки уложили оставшиеся пирожки на чистую тряпицу и ловко скрутили узелок.

— Кушай на здоровье, — улыбнулась она. — И погодь, ещё кой-чего принесу, пригодится.

Старуха взяла корзинку и направилась к двери. Извек с опасением глянул вслед, в голове мелькнула мысль: кругом, кроме леса, ничего, уж не поганок ли с мухоморами решила набрать.

Ухватив узелок, неторопливо двинулся из избы. Ворон уже топтался у крыльца. Осоловевшие глаза говорили, что ни одного пучка под навесом не осталось, да и не известно, цел ли сам навес. Проскрипев по ступеням, Извек запихал пироги в сумку, огляделся. Хозяйку заметил на краю поляны, возле неказистого деревца. Расторопная бабуля накладывала в корзину жёлтые плоды, то ли груши, то ли яблоки — не разобрать. Пока одевал уздечку, та вернулась, протянула корзину с наливными яблоками.

— Возьми вот. Правда одичали, но кое-какая сила ещё осталась, хоть и не такая как прежде. Наина забросила совсем, вот и выродились, а может перероднились с лесными дичками, леший их знает. Но, чем богаты — тем и рады.

— А что, — не понял Извек. — Раньше какие-нибудь непростые были?

— Были, милок, были. Очень непростые, можно сказать особенные, молодильные, слыхал про такие? Теперь, конечно, не молодят. Хотя сил прибавляют впятеро, а то и всемеро, но ненадолго.

Извек скрыл в бороде улыбку, молодильные только в сказках бывают. Чудит бабка на старости лет, но и на том спасибо. Натощак и дичка в радость.

— Спасибо, бабушка, бывай здорова, может ещё свидимся.

Он вскочил в седло и тронул повод. Ворон пошёл лёгкой грунью. Когда выехали на край леса, Сотник вынырнул из задумчивости и огляделся:

— Ну, умник, ищи дорожку, по которой прежде ехали.

Ворон зацокал чаще и, скоро, под ногами опять потянулась тропка, заросшая пятнами высохшего мха. Извек глянул на небо, присвистнул, брови поползли вверх: солнце даже не начало сползать с зенита, хотя на поляне погостили изрядно. Не иначе как бабуля начудила, хотя, вроде и не колдовала…

Вечер застал у неширокой речушки. Мосток, соединявший оба берега, давно развалился и Сотник решил перейти вброд, благо неглубокое дно хорошо просматривалось. Почему-то после встречи с бабкой, на душе стало легче. Рассеянный взгляд свободно скользил по дороге, на языке вертелись смешные слова плясовой, слышанной недавно от Ревяки. Ворон, побывав в знакомых местах, кажется тоже оживился.