"Дмитрий Емец. Н.Д.Ашинов (Портреты русских авантюристов XIX века)" - читать интересную книгу автора

возиться с человеком, который вовсе не то, за кого он себя выдает и кем он
быть не может, так как никаких "вольных казаков" в России нет. Но несмотря на
точность сведений Гатцука, которые ничего не стоило проверить в каждую минуту,
и не стесняясь тем, что "вольных казаков" в самом деле нигде нет, очевидная
ложь, выдуманная каким-то выжигою, при поддержке Каткова, стала за истину и
заставила людей довольно почтенных играть перед целым светом унизительные и
жалкие роли.
Говорили: "Да!.. черт возьми!.. Оно кажется... что-то того... Что-то не
чисто пахнет, но ведь если подумать... Если вспомнить, кто был Ермак... Так и
надо потерпеть...
- Ну да, - возражали им, - но ведь Ермак "поклонился Сибирью", а этот чем
же будет кланяться?
- А вдруг у него уж что-то и есть!.."
И вдруг называли Египет и Индию.
И что же? "Все повинулось суете", "мудрые объюродеша" и "за ослушание
истины верили лжи" (2 Фс., 2, 11-12).
И не прошла еще вся эта болтовня, как появился персонально сам Ашинов и
сразу пошел из двора на двор, с рук на руки, находя везде "преданность и
уважение, и уважение и преданность". А про Гатцука Катков напечатал, что "в
Москве были большие жары, и с Ал. Ал. Гатцуком что-то сделалось". Этого было
довольно, да, пожалуй, можно было обойтись и без этого... А Ашинов в это время
уже ходил по Петербургу и "разбирался" тут с привезенными им заморскими
птицами, черномазым мальчиком и неизвестною девицею, в звании "принцессы" и
дочери дружественного царя Менелика, которая по пути уже изрядно подучилась
по-русски... Ее привечали дамы, а Ашинов сам был везде нарасхват: его все
желали видеть, и некоторые редакторы сами за ним следовали, а их газеты
провозвещали о вечерах и собраниях, которые Ашинов удостаивал своим
посещением. Коренастый, вихрастый, рыжий, с бегающими глазами, он ходил в
казачьем уборе и появлялся в собраниях в сопровождении таких известных лиц,
как, например, Аристов, редактор Комаров, священник Наумович, г.Редедя и один,
а иногда даже два поэта, из которых один, старик Розенгейм, обкуривал его
мариландскою папироскою, а другой нарочито искательный мелодик втягивал в себя
даже собственные черевы. В рассказах Ашинова было немало тем для поэзии в
оссиановском роде: так, я помню, как он однажды рассказывал об англичанине,
который им будто привез "деньги от англичанки" и требовал, чтобы они ехали с
ним, а они "деньги приняли", а поехали в свою сторону, а англичанина повезли
за собою и на остановках его "драли", пока он "не стерпел более", а они его
"там и закопали".
Где сопровождаемый свитою, где один, Ашинов показывался у людей с большим
весом, и день ото дня он все смелее претендовал на предоставление ему все
большей представительности. И как это ему нужно было очень скоро, то он
торопил своих покровителей, попугивая их, что промедление опасно, так как оно
может вывести из терпения его товарищей, которым уже принадоело сидеть в
камышах, и они могут кликнуть "айда", и тогда все наши выгоды предоставят
"англичанке". Такой насчастный оборот мог случиться ежеминутно (и зачем он не
случился!), а Ашинов становился нетерпелив и очень дерзок. Как человек совсем
невоспитанный и наглый, он не стеснялся бранить кого попало, а иногда смело
врывался в дома некоторых сановников, хватал их за руки и даже кричал угрозы.
Генерал Грессер не мог слышать имени этого претендента, не терпел его, считая
его за своего рода "табу", которого нельзя призвать к порядку. А тот