"М.Емцов, Е.Парнов. Только четыре дня" - читать интересную книгу автора

опустил газету и встретился с ласковым, чуть насмешливым взглядом матери.
- Когда придешь-то?
Второв пожал плечами. Мать вздохнула. Унося поднос, она сказала:
- Ты уж совсем переселился б туда... Второв еще раз пожал плечами.
Спускаясь по лестнице, он видел яично-желтый цвет перил, серые
треугольнички на полимербетонных ступенях, выцарапанные мальчишками короткие
надписи на стенах. Во дворе у подъезда стояла его машина. Он посмотрел на
пыльный радиатор и поморщился. Взял из багажника тряпку и медленно провел по
боку кузова. В блестящей полосе отразились его ноги, темный асфальт и
неопределенной формы зеленое пятно - должно быть, дворовый сквер.


............................

Неожиданно Второв понял, что все это время думает только о письме,
оставленном на столе в кабинете.
А, будь ты неладно! Второв подумал, что он, в сущности, мягкий,
слабовольный человек, который просто не в силах справиться со своим
чувством. У него не хватает воли, вот в чем дело. Или, может быть, наоборот,
он сильный, цельный человек, который обречен на одну-единственную страсть. И
здесь уж ничего не поделаешь.
Он однолюб, это очевидно. И никто не имеет права упрекнуть его в
отсутствии воли. Даже он сам. Он будет думать о письме Вероники до тех пор,
пока этот вздрагивающий, вибрирующий вертолет не развалится в воздухе и не
придется поневоле приостановить всяческие размышления.

Резиденция Кузовкина в известной мере отражала сложный внутренний мир
этого человека. Он называл себя академиком-эклектиком, и чудачества его
вошли в поговорку.
Второв с недоумением и досадой рассматривал огромную поляну, где,
подобно большим и причудливым грибам, стояли корпуса Института
экспериментальной и теоретической биохимии. Башни, полусферы и параболоиды
были разбросаны па зеленой траве с детской непосредственностью. Бетон,
стекло, алюминий, пластмасса... и рядом - фанера, обыкновеннейшая фанера.
Целая стена из десятимиллиметровой фанеры.
Второв неодобрительно покачал головой.
"Школьный модернизм, - подумал он. - Показуха наоборот, антипоказуха...
Кому все это нужно?"
Второв не любил Кузовкина. Ему довелось слышать покойного академика два
раза на конференциях, и тот ему не понравился. Он был громогласен и
самоуверен.
- Я ничего не знаю, но все могу! - кричал Кузовкин с трибуны на
физиков, выступивших с критикой его теории субмолекулярного обмена веществ.
Он действительно мог многое, но не все. Старость и смерть и для него были
непобедимыми противниками.
Второв вздохнул и посмотрел вверх.
"Тихо-то как! Тихо... Лес остается лесом, даже детскими кубиками его не
испортишь".
Хлопнула дверь. Из сооружения, несколько напоминавшего плавательный
бассейн, вышли сотрудники в белых халатах. Двое несли длинный ящик с