"Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты" - читать интересную книгу автора (Бондаренко Светлана)«ПАРЕНЬ ИЗ ПРЕИСПОДНЕЙ»Ночь, озаренная вспышками выстрелов и пожарами. Горят свайные хижины, рушатся тростниковые крыши, вздымая снопы искр, тяжелые клубы дыма то взвиваются к звездному небу, то жмутся к земле, заволакивая поле боя. Ползут, переваливаясь с борта на борт, неуклюжие броневики, обшитые грубо склепанным и нелепо раскрашенным железом, их огнеметы с коротких остановок выплевывают длинные струи огня. За броневиками, низко пригибаясь, движутся пехотинцы в конусовидных касках и полосатых балахонах. Нечленораздельный рев наступающих покрывает остальные звуки боя. Один из броневиков внезапно оседает на задние колеса, окутывается дымом и вспыхивает. Охваченные пламенем черные фигурки выбрасываются через люки и катаются по земле. В полукруглом окопчике сбоку от дороги, у неуклюжего гранатомета суетятся двое в коротких широких штанах и зелено-коричневых маскировочных куртках. Один — старик со сморщенной физиономией, с длинной реденькой бородкой. Другой — мальчик лет пятнадцати. На правом рукаве его куртки эмблема: оранжевый треугольник с изображением черного кота, выгнувшего спину, с красными глазами и красной оскаленной пастью. Обмениваясь непонятными возгласами со странной интонацией,[28] старик и мальчик разворачивают гранатомет навстречу приближающемуся броневику. Над их головами проносится огненная струя, позади окопа вскипает озеро пламени, и в его отсветах отчетливо видна лобовая броня металлического чудовища. Гранатомет стреляет. Промах. Старик трясущимися руками поднимает новую гранату. Пулеметная очередь прошивает его грудь, и он оседает на дно окопа. Визжа от ужаса и ненависти, мальчик выхватывает гранату и из мертвых рук и швыряет навстречу броневику. Взрыв. Броневик вваливается передними колесами в окоп, расплющив гранатомет, и останавливается. В щели между листами брони высовываются языки огня. Оглушенный и ослепленный мальчик выбирается из-под броневика и шатающейся трусцой бежит к горящим хижинам. Пулеметная очередь. Мальчик падает, несколько секунд нежит неподвижно, затем пытается ползти. На него надвигается новый броневик. Обляпанные грязью шипастые колеса нависают над ним. И в этот момент от горящих хижин отделяется стремительная черная тень. Высокий и очень гибкий человек, с ног до головы затянутый в черное, в три прыжка выскакивает на дорогу, выхватывает мальчика из-под колес броневика и откатывается в сторону. Он вскакивает с мальчиком на руках. На том месте, где он только что лежал, земля вскипает от пулеметной очереди. Сбоку набегает ревущий солдат в полосатом балахоне и взмахивает кривым мечом. Черный человек легко отбивает удар ребром ладони по его локтю. Меч сверкающей полосой улетает в темноту, а полосатый, схватившись за руку, с воем валится навзничь. Черный человек с мальчиком на плече сбегает в темноту и бежит по болоту, расплескивая воду и раздвигая тростники. И вот уже далеко позади остались огни и громы сражения. Черный человек с безжизненным телом на плече движется через болото легко и без всякого напряжения, словно бы скользя по воде и трясине. Впереди на фоне звездного неба появляется силуэт черного холма удивительно правильных очертаний. С мальчиком на руках черный человек приближается к стене этого холма-купола и ударяет в нее ногой. Что-то лопается с тихим чмокающим звуком, и в стене открывается ярко освещенный овал люка. Черный человек просовывает тело мальчика в люк, затем шагает в люк сам. Яркий свет озаряет его суровое испачканное лицо. — Старт, — хрипло произносит он. — Немедленно. Овал люка гаснет. Силуэт огромного купола — космического корабля — на фоне звездного неба над болотом начинает медленно таять. Не слышно грохота двигателей, не видно вспышек из дюз. Он просто исчезает без следа, как призрак. Затемнение. На фоне его медленно загорается надпис Надпись гаснет. Тьма медленно рассеивается. Мальчик раскрывает глаза. Над ним — рубчатый, матово-белый потолок, по потолку неспешно движутся бледные радужные тени. Мальчик медленно поворачивает голову вправо. Шагах в десяти — стена бледно лилового оттенка. И еще виден матовый, коричневый, в темных разводах, пол. Мальчик медленно поворачивает голову влево. Вздрагивает и замирает. Три человека сидят в креслах лицом к нему. Немолодой жилистый мужчина с жестковатым загорелым лицом и шапкой густых седеющих волос, одетый в серые брюки, белый свитер и сандалии на босу ногу. Дородная старуха в глухом черном платье, совершенно седая, с высоченной прической, с двоимым подбородком. И еще один мужчина, огромного роста, огненно-рыжий, с очень белым лицом, в потертых джинсах и пестрой рубашке навыпуск, босой. И все трое молча смотрят на мальчика — спокойно и доброжелательно. Мальчик лежит на спине на низком широком ложе, покрытом белым покрывалом, почти нагой, если не считать черных плавок. В обширном помещении, кроме ложа и кресел, нет никакой мебели. И дверей нет, а вместо одной из стен — сплошное раскрытое окно, за которым видно только чистое синее небо. Несколько секунд мальчик, приподняв голову, смотрит на человека в свитере, на старуху, на рыжего гиганта. Затем откидывает голову на подушку и хрипло шепчет: — Кэм дэи… — Корней, — негромко командует старуха. Человек в свитере наклоняется вперед и, пристально глядя мальчику в глаза, прикладывает палец к своей переносице. — Кэм дэи! — произносит мальчик. Глаза его расширяются, он прикованно впивается взглядом в глаза человека в свитере. Возникает и нарастает продолжительный звенящий звук «Кэм дэи… Кэм дэи… Кэм дэи…» — раздается все громче и громче, лицо человека в свитере заволакивается розовым туманом, слова гремят, становятся неразборчивы, сливаются с пронзительным звоном, а затем звон идет на убыль, и из шума возникают слова: «Не понимаю… Не понимаю… Не понимаю…» Звенящий звук постепенно смолкает, и в наступившей тишине мальчик отчетливо произносит: — Не понимаю… Человек в свитере откидывается на спинку кресла. — Ну вот, — добродушно говорит старуха. — Теперь мы можем побеседовать. Как тебя зовут? — Гай, — хрипло отвечает мальчик. — Кто ты такой, Гай? — Бойцовый Кот его сиятельства герцога Алайского… — Сколько тебе лет? — Пятнадцать… Гай вдруг садится на ложе и судорожно ощупывает себя. Пальцы его задерживаются на двух шрамах от пуль — на груди под левым соском. — Не понимаю, — говорит он и глотает слюну. — Был бой… — Теперь все прошло, Гай, — произносит старуха. — Боев больше не будет. Для тебя, по крайней мере. Некоторое время Гай молчит. — Почему? Я был ранен… Здесь госпиталь? — Нет. — Все равно. Я совершенно здоров и… и… Он озирается, ища свою одежду. — Не торопись, Гай, — останавливает его старуха. Она поворачивает лицо к рыжему гиганту. — Объясни ему, Эрик. — Здесь не госпиталь, Гай, — мягко говорит рыжеволосый Эрик. — Ты на другой планете, в другом мире. И тебе придется некоторое время пожить с нами… Гай втягивает голову в плечи. Глаза его стремительно перебегают с одного лица на другое. — Вот этот человек, — продолжает Эрик, указывая на человека в свитере, — спас тебя во время боя и взял сюда… Гай вскакивает на ноги. — Вы сумасшедшие! — кричит он. — Сейчас же отдайте мою одежду! Вы не смеете задерживать Бойцового Кота! Старуха морщится. — Терпеть не могу этого этапа… — поизносит она. — Успокойся, ребенок. В свое оправдание мы можем сказать только, что это произошло совершенно случайно… — Ты в самом деле на другой планете, — мягко увещевает Эрик. — Ты не на Тобе, ты на Земле… — Ложь! — кричит Гай. — Такой планеты нет! Говорите прямо! Где я? В плену? — А на каком языке ты говоришь с нами? — спокойным и даже сонным голосом произносит Корней. — Я… Гай замолкает. На лице его выражение ярости сменяется и изумлением, затем испугом. Я… — бормочет он. — Кэр потти… Я говорю… Пэт ворра… Он обессиленно опускается на ложе. Старуха, сцепив на животе пухлые ручки, глядит на Корнея, затем на Эрика. — Ну что? — осведомляется она. — Ваши впечатления, дети? Эрик качает головой и хмурится. — Случай не совсем обычный, тетушка. Корней, в вольной позе полулежащий в кресле, сообщает сонным голосом: — Я уже пять минут пытаюсь взять его в контакт и не могу… — А ну-ка, перестаньте хныкать, дети, — говорит старуха. — Я хочу слышать конкретное решение. Корней резко выпрямляется и садится прямо. — Повременим с решением, тетушка, — говорит он. — Если разрешите, я возьму его к себе на день-другой… Ты согласен, Гай? — обращается он внезапно к Гаю. Тот вздрагивает и не отвечает. Вид у него угнетенный и обалделый. Время от времени он трет глаза и украдкой щиплет себя за ногу. — А если в какую-нибудь группу? — спрашивает неуверенно Эрик. Старуха и Корней переглядываются. — В поле? — произносит Корней. — Это идея, — одобрительно говорит старуха. — В какую, сынок? — Это надо посчитать… — Хорошо… — говорит старуха и поднимается. — Посчитаем. Здесь есть связь с педавоксом? — Есть где-то… — Пойдемте, дети… Корней и Эрик тоже встают. Корней говорит Гаю: — Побудь один немного. Я сейчас вернусь. И они все трое идут к глухой стене, и стена расступается и смыкается за ними. Гай переводит глаза на кресла и в страхе забирается на ложе с ногами: кресла медленно тают в воздухе и исчезают совсем. Совершенно пустая комната. Гай в одних плавках стоит посередине лицом к окну. Он весь в напряжении — нахохлен, кулаки сжаты, волосы дыбом. За окном только чистое синее небо. И словно из безмерной дали доносятся сюда звуки незнакомого мира. Женский смех. Детские голоса. Непонятное позвякивание. Возникает, нарастает и вновь стихает нежная мелодия. Гай несмело идет к окну. Ноги его подгибаются, и он опускается на четвереньки. Осторожно заглядывает вниз, отшатывается и снова заглядывает. Вдруг мимо окна справа налево тенью проносится человеческая фигура с раскинутыми руками. Мальчик отскакивает назад и садится. Сейчас же на окно наползает прозрачная рама. Начинает шуршать невидимый вентилятор. Гай отползает на середину комнаты, поднимается на ноги. Лицо его блестит от пота, глаза бегают. В стене справа возникает большое зеркало. Гай медленно подходит, вглядывается в свое изображение. Снова рассматривает шрамы от пулевых ранений на груди, поворачивается, ищет что-то глазами. Зеркало исчезает, на его месте на крошечном крючке висит одежда — синие шорты и белая рубашка. Гай надевает шорты, осматривает рубашку и с отвращением отбрасывает ее. Снова поворачивается к стене. На крючке висит старая военная куртка Гая — зелено-коричневая, с оранжево-черной эмблемой на правом рукаве. Лицо Гая расплывается в улыбке, он несмело протягивает к куртке руку, оглядывается через плечо и замирает. Брошенная рубаха ползет через комнату к противоположной стене. Гай закрывает глаза. Рубашка, приблизившись к стене, исчезает. Гай переводит дыхание, снимает с крючка куртку и облачается в нее. Роется в карманах. На губах его снова появляется счастливая улыбка. Он извлекает из кармана автоматный патрон, гребешок со сломанными зубцами и амулет — грубую статуэтку оскаленного человечка, стоящего на коленях.[29] Гай садится на пол, раскладывает перед собой свои сокровища и любуется. И вот возникает грохот барабана. Сначала едва слышный, он нарастает, становится все громче. По тропе среди развалин гуськом идут солдаты в зелено-коричневых куртках, в плоских, похожих на тарелки, шлемах, и с грузом оружия и боеприпасов. А барабан грохочет все громче, к нему присоединяются визгливые флейты, и солдаты хором запевают «Марш Бойцовых Котов». И Гай тоже печатает шаг вместе с ними, придерживая на боку странной формы автомат, и тоже поет, сияя от счастья. Он сидит, скрестив ноги, на полу в пустой комнате и срывающимся голосом одиноко поет «Марш Бойцовых Котов». Глаза его закрыты, по щекам текут слезы. Потом он обрывает песню и раскрывает глаза. На пороге комнаты стоит Корней. Секунду он и Гай молча смотрят друг на друга. Потом Гай быстро-быстро подползает к нему на коленях. — Домой, — шепчет он. — Я хочу домой, господин… Корней опускается перед ним на корточки. Гай весь дрожит, и в глазах его слезы. Корней берет его голову в свои ладони, принимается медленными движениями больших пальцев поглаживать его виски. Постепенно Гай перестает дрожать, успокаивается. Судорожно вздыхает. Корней ласково спрашивает: — Успокоился? Гай кивает. — Тогда пошли… Корней и Гай спускаются по лестнице в круглый зал. Здесь ни окон, ни дверей. У стен кресла и столики. Посередине зала возвышается прозрачная кабина нуль-транспортера. У одного из столиков сидят несколько мужчин и женщин и о чем-то негромко беседуют. Пока Корней и Гай пересекают зал, раздается медный звон, и в кабине нуль-транспортера возникает пожилой мужчина в светлом костюме. Гай останавливается. Корней тоже останавливается и терпеливо ждет. Мужчина, выйдя из кабины, направляется к группе у столика. Корнея и Гая обгоняют двое девушек, входят в кабину, набирают номер на клавишном пульте, нажимают стартовую кнопку и исчезают. Корней легонько тянет Гая за руку. Они подходят к кабине и входят в нее. Корней закрывает дверь и набирает на клавишной панели восьмизначную комбинацию. — Прикрой глаза, — говорит он. — У меня там сейчас полдень. Гай послушно прикрывает глаза ладонями. Корней нажимает стартовую кнопку. Тихий медный звон, вестибюль исчезает, и вокруг кабины мгновенно возникает залитый солнцем сад. Гай отнимает ладони от лица и вскрикивает от изумления. — Г-где это мы? — запинаясь, спрашивает он. — Дома, — отвечает Корней и открывает дверь кабины. Они выходят. Гай осторожно ступает на траву. Наклоняется, трогает цветок. Наступает на цветок ногой и вдавливает его в землю. Поднимает голову. Вперед уходит песчаная дорожка и упирается в крыльцо бревенчатого коттеджа самого обычного вида. — Это мой дом, — как-то задумчиво произносит Корней. — Нравится? Гай слегка пожимает плечами и переступает с ноги на ногу. — Я сам его построил, — продолжает Корней. — Своими собственными руками. Топор, пила, молоток… Три года назад. Понимаешь, тогда было модно строить дома своими руками. Не знаю, как сейчас… Я три года провел у вас на Тобе. Пойдем. Они поднимаются на крыльцо. Корней толкает дверь и вводит Гая в прихожую — там сейчас же вспыхивают газосветные трубки под потолком, — затем в гостиную-столовую. Это просторное светлое помещение с голыми бревенчатыми стенами, простые деревянные стулья и деревянный стол. В широкие раскрытые окна просовываются зеленые ветки. — Прежде всего — завтрак, — произносит Корней. Гай осторожно присаживается за стол, а Корней извлекает из стенного шкафчика тарелки, большие фарфоровые кружки и плоскую коробку с набором гастрономических тюбиков. — Вот как это у нас делается, — говорит Корней. И Гай с вытаращенными от изумления глазами следит, как выдавленные из тюбиков на тарелки разноцветные колбаски концентратов вздуваются и застывают пенистой массой, превращаются в желе, коагулируют в сочные дымящиеся куски мяса, распадаются на аппетитные ломтики в озерцах соуса, а в кружках странным образом разбухают и льются через край струями молока и кофе. — Приступай, — приглашает Корней и сам берется за вилку и нож. Гай, повернувшись к нему спиной и поставив тарелку на колени, с робкой жадностью уписывает эти яства. — Вкусно? Гай кивает с набитым ртом. — Возьми вот этого желе, — обычным своим ленивым голосом советует Корней. — Подбавь немного мясного соуса, размешай и положи кусочек пудинга… Голос Корнея заглушается нарастающим грохотом барабана, тает и исчезает столовая, расплывается, словно в тумане, лицо Корнея, и вот Гай уже в жалкой заброшенной хижине, тускло озаренной самодельным светильником, среди солдат в зелено-коричневых маскировочных куртках, а снаружи льет дождь, течет вода сквозь дырявую крышу, и один из солдат, угрюмый бородатый детина, делит треугольный сухарь по числу товарищей… Грохот барабана обрывается, видение исчезает. Гай обеими руками осторожно ставит тарелку на стол и встает. — Если господину угодно, я больше не могу есть, — говорит он, опустив глаза. — Я очень сыт и благодарю господина. Корней вводит Гая в соседнее помещение. — Это мой кабинет, — говорит он. — Здесь я занимаюсь. Такая же просторная, такая же светлая комната,[30] те же бревенчатые стены. Но в одну стену встроен большой круглый экран, стена напротив увешена «трофеями» хозяина — черепами и шкурами чудовищных животных, добытых на других мирах, а рядом с дверью тускло отсвечивает металлическая штора, запирающая нишу в полтора человеческих роста. Посередине комнаты стоит длинный низкий стол с серебристой поверхностью,[31] по сторонам его — глубокие покойные кресла. Гай во все глаза разглядывает «стену трофеев». — Страшные звери, верно? — говорит Корней и валится в одно из кресел, — Вот этот клыкастый взят на Яйле… есть такая неуютная планетка. Хитрущее животное. Представь, глубокой ночью подкопался под барьер и проник в лагерь. Большой устроил переполох… А вон тот, с зубчатым бивнем, напал на мой вездеход. Это тоже было на Яйле… — А это? — спрашивает Гай, указывая на широкий чехол, размалеванный причудливыми узорами, из которого торчит странно изогнутая рукоять. — Это оружие, — отвечает Корней. — Я могу посмотреть? — Конечно. Гай, придерживая одной рукой чехол, извлекает из него нож с извилистым лезвием. — Хорошее оружие, — с видом знатока произносит Гай. — Только рукоять какая-то неудобная. — А это потому, что у кентаврян рука устроена не так, как у нас. — У кен… У кого? — Нож этот мне подарил вождь одного племени, обитающего на планете Кентавр-три. Нам удалось спасти его племя от гибели. — Война? — Нет. Наводнение. Разлилась большая река. Гай вкладывает нож обратно в ножны. — Да, господин, — произносит он со вздохом. — Вы живете хорошо на вашей планете. Нет войны, нет голода. Все есть. Много еды, ничего не нужно делать. Можно даже ногами не ходить… Корней нехотя смеется. — Поэтому вы можете охотиться на других планетах, — продолжает Гай, — спасать племена на других планетах, потому что на вашей планете вам делать все равно нечего. А у нас война, и снова война, и опять война… Мы все время очень заняты. Корней качает головой. — Ошибаешься, Гай, дружок. И кроме того, было время, мы тоже воевали. И как воевали! Гораздо страшнее, чем вы. И самые свирепые войны у нас были как раз за то, чтобы прекратить войны навсегда. Гай почтительно, но недоверчиво склоняет голову. — Если господин так говорит… — Повернись к экрану. Гай послушно поворачивается лицом к круглому экрану на стене. Корней легким движением поводит ладонью по поверхности стола. Перед экраном, скрыв его, возникает изображение. Это должен быть батальный эпизод из кинохроники Великой Отечественной войны или из хорошего военного фильма: столкновение танковых армий, взятие Берлина, воздушный бой… Кабинет наполняется грохотом, лязгом брони, воем снарядов. Гай смотрит, широко раскрыв глаза, ноздри его раздуваются, рот приоткрыт. Корней сбоку посматривает на него. Гай начинает трястись мелкой дрожью, он бормочет что-то на своем языке, сжимает кулаки. Изображение гаснет… Некоторое время длится молчание. Потом Гай вдруг низко кланяется. — Прошу господина меня извинить. Я позволил себе усомниться. Я был неразумен и несправедлив к господину. Тем более что господин спас меня… — Пустяки, — рассеянно ответствует Корней. — Иногда мы спасаем целые народы… целые планеты… Корней и Гай гуляют по саду. Вечереет. Корней вышагивает медленно, склонив голову и заложив руки за спину. Гай, стараясь ступать в ногу, неуклюже шагает рядом. — Кто же победил? — спрашивает вдруг он. — Где? — не сразу отзывается Корней. — В этой великой войне… которую господин мне показал… — Как видишь, мы. — Да. Да, конечно, — говорит Гай и после паузы произносит торжественно: — Вы были великие бойцы. — Мы и сейчас неплохие бойцы… — Да. Да. Да. Вы могли бы раздавить Полосатых, как клопов. Стереть их в порошок. Вытравить, выжечь, развеять по ветру… Корней молчит. — Великий герцог выразил бы вам благоволение, — слегка дрожащим голосом произносит Гай. — Неужели? — произносит Корней рассеянно. Некоторое время они шагают молча. — Великий герцог наградил бы вас высшими орденами! — уже почти исступленно произносит Гай. — Клянусь Черным Зверем, — он прикасается левой рукой к эмблеме на правом рукаве, — великий герцог возвысил бы вас над всеми! Он держал бы вас справа от своего сердца! Если бы вы помогли нам… — Мы и так помогаем вам, дружок, честное слово. Война у вас скоро кончится, вот увидишь… Гай молча переваривает это сообщение. — Я могу задать вопрос? — спрашивает он. — Задавай, дружок. — Победим мы? — Конечно, вы. Не великий герцог, не император, а именно вы: простые алайцы и краманцы. И наступит вечный мир. — Господин говорит непонятное, — холодно возражает Гай. — Так не может быть. — Почему? — Мира не будет, пока жив хоть один краманец. Они все должны быть уничтожены. Корней пожимает плечами, сворачивает с дорожки и идет через поляну. Мрачный Гай следует за ним. Они останавливаются у кабины нуль-транспортера. — Ты меня прости, — говорит Корней. — Совершенно упустил из виду. Вот это устройство называется нуль-транспортер. С его помощью можно почти мгновенно перенестись в любую точку мира… конечно, где установлены такие вот кабины. Ты сегодня утром уже перескочил таким образом из Виннипега сюда, в Заволжье. Гай слушает с напряженным вниманием. — Раньше мы передвигались и перемещали грузы по дорогам, на воздушном транспорте, на ракетах. Теперь надобность в этом отпала. Ты входишь в такую кабину, набираешь на пульте помер места назначения, нажимаешь на стартовую кнопку — миг! — и ты точно в такой же кабине на другом конце света. Понимаешь? Гай трясет головой — то ли понимает, то ли нет. — Ну, как бы тебе объяснить… — Корней оглядывается, затем, словно прямо из воздуха, извлекает полоску бумаги. — Вот, смотри. Предположим, ты находишься на этом конце полоски, и тебе нужно попасть на другой конец. Раньше приходилось проделывать весь путь вдоль полоски из конца в конец. А нуль-транспортер мгновенно складывает полоску концами вместе — вот так… Корней показывает, но Гай уже не слушает его. — И так можно попасть в любое место в мире? — спрашивает он сдавленным от волнения голосом. — Да. — Хоть на другой конец света? — Правильно. — И… и на другие планеты? Корней смотрит на него, прищурившись. — Совершенно верно. На Луну, на Марс, на Венеру. На крупные спутники. На астероиды. Куда угодно. Ночь. Полная луна озаряет сад. Корней спит в гамаке. Шагах в десяти от него лежит на матрасике, закутавшись в одеяло, Гай. Он не спит — невидяще глядит в светлое от луны небо блестящими глазами. Раннее утро. Сад оглашается разноголосым птичьим щебетом. Гай приподнимается, несколько секунд смотрит на спящего Корнея. Тихонько встает, натягивает штаны и свою маскировочную куртку и на цыпочках идет к дому. Входит в кабинет, снимает со стены кентаврийский нож, засовывает за пояс и возвращается в столовую. Секунду стоит в нерешительности, затем подходит к стенному шкафчику, берет несколько коробок с гастрономическими наборами, заворачивает в скатерть и со свертком под мышкой выходит из дома. Корней безмятежно спит, покачиваясь в гамаке. Гай, воровато оглядываясь, прокрадывается к кабине нуль-транспортера. Прощальным взглядом обводит сад и небо над головой, входит в кабину, кладет сверток на пол и закрывает дверь. С неподвижным от внутреннего напряжения лицом он медленно нажимает наудачу клавишу за клавишей. Набрав восьмизначную комбинацию, он зажмуривается и надавливает пальцем на стартовую кнопку. Сад и летнее утро вокруг кабины мгновенно сменяются черно-белой озаренной полярным сиянием арктической ночью.[32] Сугробы, нагромождение торосов. Метет поземка, протяжно завывает ледяной ветер. Гай озирается со страхом и недоумением. Возле кабины воткнуты в сугроб две пары лыж. И сквозь вой ветра то ли чудится ему, то ли действительно доносится откуда-то тихий голос: — Твой обратный номер: семьсот тридцать шестьдесят один триста девять… Гай снова наудачу щелкает клавишами и нажимает стартовую кнопку. И снова вокруг все меняется. Он в кабине в каком-то тускло освещенном помещении. Это низкий тоннель с серыми бетонными стенами, вдоль которых тянутся какие-то трубы и толстые кабели. Тоннель освещен редкими лампами, концы его скрываются в сумрачном тумане. Гай настороженно озирается, и вдруг на лице его появляется выражение крайнего удивления. Он слегка подпрыгивает, и это ничтожное усилие подбрасывает его под потолок кабины.[33] Ударившись головой, он начинает медленно падать, раскорячившись и испуганно хватая воздух руками. А давешний голос теперь уже внятно произносит в тишине: — Твой обратный номер: семьсот тридцать шестьдесят один триста девять… Раздается звонкое клацанье. К кабине приближается высокий парень в комбинезоне, жгучий брюнет со здоровенным горбатым носом и веселыми глазами. Клацают по металлическому полу магнитные подковки на его огромных башмаках. Гай, не глядя на пульт, торопливо набирает какой-то новый номер. — Ты что, юноша, заблудился? — участливо спрашивает парень. Гай мотает головой. Большой палец его ложится на кнопку. — Где это я? — спрашивает он. — На Дионе, — отвечает парень, улыбаясь. — На Дионе… Это что такое? — Спутник Сатурна, малограмотный. Чему вас теперь учат? Тебе-то куда надо? — На Тобу! — отвечает Гай со злостью. — На Тобу! — Парень протяжно свистит. — А ну-ка, вылезай, поговорим… Но Гай нажимает стартовую кнопку. Медный звон, и снова все меняется. Вокруг туманная полутьма, в которой угадываются какие-то циклопические конструкции, а далеко внизу хлещут бесшумные водопады расплавленного металла и отчетливо видны черные фигурки людей, неторопливо и спокойно расхаживающие по этому прирученному аду. Гай в тупом отчаянии закрывает глаза. Тихий голос произносит: — Твой обратный номер: семьсот тридцать… Палец Гая послушно нажимает на клавиши: семь, три, ноль… И вот Гай снова в саду, озаренном утренним солнцем. Разноголосо щебечут птицы. Безмятежно спит в своем гамаке Корней. Гай нагибается, чтобы поднять с пола сверток, и в это мгновение тихий голос произносит снова: — Твой обратный номер: семьсот тридцать шестьдесят один триста девять. Голос исходит из крошечного матового шарика, лежащего между свертком и стенкой кабины. Гай поднимает шарик, осматривает его и слегка сжимает пальцы. С легким треском шарик распадается в пыль. Несколько секунд Гай стоит неподвижно, глядя на пустые пальцы. Затем поворачивается и смотрит на Корнея. Корней спит, покачиваясь в гамаке. Корней и Гай в столовой заканчивают завтрак. Промакивая губы салфеткой, Корней говорит: — Сегодня я буду занят, Гай. А чтобы тебе не было скучно, я хочу познакомить тебя с Драмбой. Он очень забавный, послушный, много знает. С ним можно гулять, играть, разговаривать. Хочешь? — Как будет угодно господину, — покорно говорит Гай. — Пойдем. Они встают и проходят в кабинет, останавливаются перед металлической шторой. Корней нажимает защелку, и штора с легким треском сворачивается, открывая нишу в стене. Гай вскрикивает от ужаса, хватает Корнея за руку и падает на колени. В нише, расставив косым крестом руки и ноги, стоит огромная неподвижная фигура. Корней смеется и поднимает Гая на ноги. — Не бойся, дружок, — говорит он ласково. — Это всего лишь робот. Старый добрый Драмба.[34] — Робот… — повторяет Гай. Он все еще жмется к Корнею. — Слово знаю. Что значит — не знаю. Человек? — Нет. Робот — это машина. Очень сильная, ловкая, выполняет всё приказания людей. Но может и думать, запоминать, разговаривать… — Робот — раб? — Гм… В известном смысле. Но мы не любим это слово. Впрочем, в наше время роботов почти не осталось. В них теперь нет нужды. А вот лет пятьдесят назад мы брали их с собой в космос, они хорошо послужили нам, особенно на больших планетах… Вот этот Драмба ходил в экспедиции еще с моим дедом… — Корней ласково хлопает Драмбу по боку. — Старый добрый Драмба! Гай тоже нерешительно дотрагивается до робота. — Почему он не двигается? — Выключен. Сейчас мы его включим. Корней щелкает переключателем на металлическом поясе Драмбы, отступает назад и плавно проводит ладонью по воздуху на уровне одинокого «глаза» в круглой решетчатой голове. «Глаз» наливается зеленоватым светом. Гай судорожно вздыхает и пятится. Драмба опускает руки и сдвигает ноги. Голова его медленно поворачивается из стороны в сторону. — Все в порядке, Драмба? — спрашивает Корней. — Все в порядке, Корней, — отзывается робот монотонным басом. — Выходи. Драмба выступает из ниши и останавливается. — Драмба, это Гай, — говорит Корней, — Он — мальчик с другой планеты. Он никогда не видел роботов и даже не знал, что это такое. Ты будешь с ним играть, гулять и разговаривать. Ты будешь его слушаться. Ты меня понял, Драмба? — Я тебя понял, Корней, — произносит Драмба. Его «глаз» устремлен на Гая. — Очень хорошо, Гай. Мы будем с тобой играть, гулять и разговаривать. Я буду тебя слушаться. Гай настороженно подходит к роботу и глядит на него снизу вверх. — А если ты не будешь меня слушаться, — произносит он сдавленным от волнения голосом, — тебя снова выключат, клянусь Черным Зверем! Жаркая заволжская степь — окраина огромного, кипучего, полного жизни и энергии мира. Далеко за горизонтом поднимаются в ясное небо серо-белые силуэты необыкновенных зданий, и гряда этих силуэтов, причудливая, вещественная и вместе с тем по-воздушному легкая, охватывает степь с запада чуть ли не в половину горизонта. Временами среди этих призрачных форм вспыхивают и мгновенно исчезают ослепительно-яркие точки, целые серии точек… Гай и Драмба стоят на вершине плоского холма и смотрят на город. — Город, — монотонным голосом говорит Драмба. — Волгоград. Он стал больше с тех пор, как я в последний раз видел его. Тебе не разглядеть, Гай, а мне видно, как текут людские потоки по висячим садам над Тракторным Музеем… — Пойдем, — нетерпеливо прерывает его Гай и сбегает с холма, путаясь ногами в высокой траве. Драмба спускается следом за ним. Они останавливаются перед широкой полосой великолепного шоссе, прямого как стрела, прорезающего степь от горизонта к горизонту. Видно, что шоссе этим никто давно не пользуется. Кое-где покрытие потрескалось, сквозь трещины пробивается трава, а местами желтеют на нем наносы песка. — Дорога? — спрашивает Гай. — Дорога, — отзывается Драмба. — Туда, — он показывает на запад, — она ведет на Волгоград, на Киев, на Варшаву… Туда, — он показывает на восток, — она ведет на Караганду, на Улан-Удэ, на Мукден… Когда-то по ней днем и ночью неслись машины, миллионы машин, а теперь она стала не нужна, в целом мире никто больше не пользуется дорогами. Зачем они, когда есть нуль-транспорт! Гай ступает на дорогу, стучит каблуком по покрытию. Вдруг с неба доносится веселый смех, женский голос звонко кричит: — Орел, Ястреб, Коршун! Догоняйте, что же вы? Мужские голоса откликаются: — Мы спешим, Летучая Мышь! Не уйдешь! Бери правее, Наташка! Держись Волги! Гай задирает голову и, прикрывшись ладонью от солнца, силится разглядеть в синеве летящих людей. — Вот они, — говорит Драмба, указывая трехпалой рукой. Но Гай так ничего и не разглядел. Голоса, перекликаясь, удаляются, и вскоре вновь наступает тишина. — Летают, — произносит Драмба. — Раньше редко можно было видеть летающего человека. Все меняется. Времена меняются. Гай вдруг испуганно восклицает: — Что это? В невообразимой дали, позади далеких силуэтов башен и эстакад Волгограда, медленно взмывает в небо странная серая фигура — нечто совершенно исполинских размеров — описывает гигантскую дугу в небе и снова скрывается за горизонтом. После недолгого молчания Драмба отвечает: — Не знаю. Никогда не видел такого. Я говорю тебе: времена меняются. Люди не хотят успокаиваться. Гай озирается, поеживаясь. — Пойдем домой, — говорит он и, повернувшись, идет обратно. Драмба послушно следует за ним, но Гай снова останавливается. — Слушай, Драмба, — говорит он. — Какой номер я должен набрать в кабине, чтобы вернуться на Тобу? — Нуль-транспортеры не годятся для перехода в другие планетные системы, — педантично отвечает Драмба. — А что годится? — Машины, именуемые звездолетами. — Звездолеты… Тоже знакомое слово. Это корабли? — Да. — Где достать звездолет? — Невозможно. Нужна специальная подготовка и санкция комитета.[35] Гай прищурившись глядит на робота. — А ну! — говорит он резким неприятным голосом. — Разве ты не видишь, раб, что я устал? Возьми меня на плечи и неси домой! Драмба поднимает Гая на плечи и трогается в обратный путь. — Живее! — кричит Гай. — Пошевеливайся, раб! Сад. Драмба стоит навытяжку. Гай в своей военной куртке расхаживает перед ним, заложив руки за спину. — Ты должен вбить в свою железную башку, — говорит он, — что я, капрал Гай, являюсь твоим непосредственным командиром, а высшей и непререкаемой властью для нас с тобой является его сиятельство великий герцог Алайский. Понял, образина? — Я тебя понял, Гай, — монотонно отвечает робот. — Я тебе не Гай! — орет Гай. — Отвечай: так точно, господин капрал! — Так точно, господин капрал. — То-то же. Кто я? — Капрал Гай. — Господин! Господин капрал Гай! Повтори, скотина! — Господин капрал Гай. — А кто для нас высшая и непререкаемая власть? — Его сиятельство герцог Алайский. — Правильно. Хвалю. Отвечай: рад служить! — Рад служить. Гай останавливается перед роботом, набирает полную грудь воздуха и орет, надсаживаясь: — Его сиятельству великому герцогу — четырежды ура! — Ура. Ура. Ура. Ура, — монотонно произносит робот. — Громче, раб! — Ура! Ура! Ура! Ура! Гай невольно морщится, трясет головой и прочищает ухо пальцем. Затем отходит в сторону и командует: — Слушай команду! Пр-рямо! Ш-шагом! Мар-рш! Драмба, высоко вскидывая ноги и держа руки по швам, шагает через поляну. — Р-раз! Р-раз! Р-раз, два, три! — командует Гай. Слышится нарастающий грохот барабана. Гай вприпрыжку бежит рядом с Драмбой, стараясь не отставать. — Р-раз! Р-раз! И вдруг грохот барабана обрывается. Драмба останавливается перед стеной сада. — Пр-рямо! — сипло кричит Гай. — Вперед! Драмба одним толчком проламывает стену и продолжает маршировать по заросшему кустарником полю. — Р-раз! Р-раз! — ликующе вопит Гай. — Р-раз, два, три! Драмба шагает, топча и выворачивая кусты. И снова грохочет барабан, к нему присоединяются флейты, хор солдатских голосов затягивает «Марш Бойцовых Котов». Исчезает поле, заволакивается багровым дымом небо. Драмба марширует, гоня и избивая бегущих в панике врагов в конусовидных касках и полосатых балахонах. Навстречу ему выкатывается броневик, но Драмба опрокидывает его. Навстречу ему высовывается неуклюжая пушка на трех колесах, но Драмба растаптывает ее. Оглушительно грохочет барабан, оглушительно визжат флейты, оглушительно ревут солдатские глотки… И вдруг громовой голос Корнея: — Стой, Драмба! И сразу все стихает, исчезает видение. Драмба словно врастает в растерзанный кустарник. Гай оборачивается. В проломе стены стоит Корней. Гай, тяжело дыша, сверкая глазами, подбегает к нему. — Здесь командую я! — хрипит он. — Я! Он шатается и трясет головой. — Прошу прощения, господин, — виновато произносит он и силится улыбнуться. — Мы с Драмбой играем… Корней спокойно говорит: — Пора обедать, Гай. Ты заигрался. И между прочим: роботы не годятся в солдаты. Они устроены так, что не могут причинить вред человеческому существу. Поздний вечер. Корней и Гай сидят на ступеньках крыльца. Рядом неподвижной глыбой застыл Драмба, его одинокий «глаз» слабо светится в темноте. — Конечно, мне жаль расставаться с тобой, дружок, но так тебе будет лучше, — говорит негромко Корней — Ребята они славные, и тебе не будет с ними так скучно… — Как угодно господину, — почтительно-покорно произносит Гай и, помолчав, спрашивает: — Много их там? — Трое или четверо. Все твои сверстники. Боевые ребята. Гай оживляется. — Боевые? Солдаты? — Нет, — серьезно говорит Корней. — Они не солдаты. Не такие, как ты, во всяком случае. Но они смелые и много умеют. Им предстоит ходить на неведомые планеты, а там бывает очень опасно. — Что они делают? — Учатся. — Школяры? — презрительно спрашивает Гай. — Н-ну, что-то в этом роде. — Только пусть не пробуют задираться. Бойцовые Коты никому не дают спуску, клянусь Черным Зверем! — Ты с ними подружишься. К ним иногда приходит звездолет… Гай вздрагивает. — … может быть, они возьмут тебя с собой на Луну, на Марс… посмотришь другие миры… С минуту длится молчание. — Да, — говорит Гай. — Я думаю, мне с ними и вправду не будет скучно. Только… — Что? — Нельзя ли мне взять с собой Драмбу? — Бери. Дарю его тебе. — Корней поднимается. — Пора спать, дружок, — говорит он. Солнечный день. Сад. Корней и Гай молча идут по песчаной дорожке к кабине нуль-транспортера. За ними неслышной походкой движется Драмба. Корней, не глядя, протягивает в сторону руку ладонью вверх, с ветки на ладонь падает яблоко. Корней протягивает яблоко Гаю. — Хочешь? Гай отрицательно мотает головой. Корней очень обычным для нас движением обтирает яблоко и откусывает от него. Они подходят к кабине. Первым в кабину входит Драмба. Гай задерживается на пороге и оборачивается к Корнею. — Если они будут задираться, — предупреждает он, — я их так отделаю, что век будут помнить, клянусь Черным Зверем… Корней успокоительно кивает ему с набитым ртом. Прожевав и проглотив, он произносит: — Все-таки ты будь помягче с ними. В сущности, они неплохие ребята. Гай входит в кабину. Корней, бегло взглянув на солнце, говорит: — Через две минуты на их меридиане будет ровно полдень… Он протягивает руку через плечо Гая и быстро щелкает клавишами на панели, затем отступает, закрывает дверцу и поднимает руку в прощальном приветствии. Гай кланяется ему, поворачивается к нему спиной и нажимает стартовую кнопку. Исчезает сад, исчезает Корней, исчезают стены кабины. Гай и Драмба стоят на блестящем металлическом диске в два метра диаметром в центре широкой полукруглой поляны на берегу реки, с трех сторон окруженной лесом. В десятке шагов от обрывистого берега разбита палатка и стоит длинное низкое здание без окон с плоской крышей и стенами из гофрированного металла. Слева от палатки натянут полосатый тент, под ним — обеденный стол, несколько табуреток, массивный кубический ящик с никелированными ручками. Слева у опушки возвышается приземистая шестигранная башня. Справа у опушки торчит высокая суставчатая мачта, на вершине которой медленно вращается дисковидное зеркало. Перед палаткой, расставив ноги и уперев руки в бока, стоит русоволосый, могучего сложения парень лет пятнадцати-шестнадцати, босой, в распахнутой на груди голубой куртке и голубых же шортах. Над левым нагрудным карманом — белая надпись полукругом: «ГУЛЛИВЕР-211». Гай ступает с диска в траву, делает несколько шагов и останавливается перед пареньком, уперев руку в бок и отставив правую ногу. Высокомерно оглядев паренька с головы до ног, он произносит: — Привет. Меня зовут Гай. Я из Бойцовых Котов, второй легион. Парень, обнажив в улыбке великолепные зубы, поднимает руку: — Добро пожаловать, Гай. Меня зовут Володя. Я из школы Прогрессоров. Механик и вообще мастер на все руки. Группа «Гулливер — двести одиннадцать». — Кто у вас здесь начальник? — высокомерно спрашивает Гай. — Начальник? — удивляется Володя. — У нас нет начальников. — Ну, не начальник, так командир… — И командиров нет… — Ты что, здесь один? — Пока один. — М-м… А где остальные? — Сегодня прибудут. Гай пожимает плечами. — Ладно, это не мое дело. Короче, где я здесь буду жить? — Где тебе угодно, — говорит Володя. — Хочешь со мной? Вон в палатке… — С тобой так с тобой… — пренебрежительно произносит Гай и, пройдя плечом вперед мимо Володи, направляется к палатке. У входа в палатку он останавливается и, повернувшись, командует: — Рядовой Драмба! Пост номер один — здесь! На пост шагом мар-рш! Драмба марширует мимо Володи к палатке и неподвижно застывает на «посту». Гай огибает палатку и неторопливо выходит на обрыв. Под обрывом тянется неширокая полоса песчаного пляжа. Гай смотрит налево. Тихая глубокая река медленно течет между лесистыми берегами. Гай смотрит направо. Там река делает поворот и скрывается за деревьями. Насвистывая любимый марш и рассеянно озираясь, Гай мочится с обрыва, повернувшись спиной к зрителю. Подходит Володя. — Хочешь искупаться? — спрашивает он. — Еще чего… — отзывается Гай, застегиваясь. — Есть хочешь? — Могу. — Пошли. Они возвращаются к палаткам. Володя на ходу показывает: — Там склад и мастерская (гофрированное здание). Там энергостанции (шестигранная башня). Уборная вон там, за энергостанцией, в следующий раз не спутай… Они подходят к тенту. — Здесь столовая, — продолжает Володя. — Вот этот сундук — УБК, универсальный бытовой комбайн. Умеешь пользоваться? Гай качает головой. — Гм… Беда. Это полевая машина, анализатор здесь биоточный. Впрочем… — Володя сдвигает панель на крышке комбайна. Открывается овальное углубление с фарфорово-белой поверхностью. — Нужно прижать сюда кончики пальцев и отчетливо представить себе, что тебе нужно… Чего, например, тебе сейчас хочется? — Ну, чего… Ну, мяса какого-нибудь, молока… — Погоди. Мяса… Упрись сюда пальцами. Гай с опаской протягивает руку и опускает пальцы в углубление. — Теперь представь себе хороший кусок мяса… его вкус, запах… какое оно поджаристое… Представил? Гай неуверенно кивает. — Другой рукой нажми кнопку сбоку… Эту, эту, правильно. Гай нажимает кнопку. Передняя стенка комбайна с легким звоном откидывается. В нише на полке стоит тарелка. Володя берет ее, принюхивается и с сомнением смотрит на Гая. Гай заглядывает в тарелку. Безобразные осклизлые комья весьма злокачественного вида. От комьев поднимается пар. Володя и Гай смотрят друг на друга и снова смотрят в тарелку. — М-да… — произносит Володя. — Что-то здесь… Впрочем, может быть, тебе это… Гай энергично трясет головой и сплевывает в сторону. — Сам ешь такое дерьмо, — злобно говорит он. Володя со вздохом бросает тарелку в низкий бак рядом с комбайном. — Это называется мусоросборник, — сообщает он. — Туда бросают грязную посуду, грязное белье… вообще все использованное. Ну, ладно. Не огорчайся, научишься. Немножко воспитать воображение… Так чего ты хотел? Мясо, молоко… хлеб, конечно… Володя, с привычной механической ловкостью управляя комбайном, извлекает из ниши тарелку с мясом, кружку с молоком и хлеб в корзинке. — Вот так я представляю себе мясо, молоко и хлеб, — объявляет он, выставляя все это на стол. — Ешь. Гай садится за стол, но к еде не прикасается. Он исподлобья глядит на Володю. — Да, извини, — спохватывается тот и поворачивается к Гаю спиной. Гай принимается за еду. — Таким же способом комбайн дает одежду и обувь, — говорит Володя, рассеяно озирая поляну. — Ты переодеваться будешь? — Еще чего… — ворчит Гай, уплетая мясо с хлебом. — Смотри, сейчас жарко. — Не беспокойся. Гай залпом отпивает полкружки и спрашивает: — Слушай, а где остальные? — Вот-вот должны быть… — Что вы здесь делать собираетесь? Вас сюда сослали? — Нет. Мы здесь учимся. Вернее, готовимся к экзаменам. — Да, — произносит Гай пренебрежительно. — Я забыл. Вы же школяры… — Вроде того. Сдадим вот экзамены, потом еще годик поучимся, еще раз сдадим экзамены, и выпустят нас Прогрессорами первой ступени. Знаешь, что такое Прогрессоры? — Корней — Прогрессор, — уклончиво говорит Гай. — Корней! Корней — знаменитый Прогрессор. Или Эрик, мой воспитатель… Таких на Земле немного. А чем занимаются Прогрессоры — знаешь? Мы ускоряем прогресс на обитаемых планетах. Помогаем местным цивилизациям преодолевать критические точки… Гай перестает жевать. — Что преодолевать? Володя объясняет: — Существуют цивилизации, хиреющие из-за опустошительных войн, из-за бедности природных ресурсов, из-за нестабильности космических условий. Тут появляемся мы, Прогрессоры. Мы прекращаем войны. Предотвращаем глобальные катастрофы. Утихомириваем слишком ретивых правителей… помогаем местным ученым, изобретателям. Если это у нас получается, целые народы проходят крупные повороты истории почти безболезненно… Гай криво улыбается. — И что вы с этого имеете? — спрашивает он. Володя открывает рот, чтобы ответить, но в этот момент над поляной раздается медный звон. На металлическом диске посередине поляны возникает хорошенькая девушка тех же лет, что Володя и Гай, в легком белом платьице, с огромной алой розой в каштановых кудряшках. У ног ее стоит объемистый ящик, обтянутый серебристой тканью. — Здравствуйте, мальчишки! — кричит она. Гай, приоткрыв рот, растерянно таращится на нее. Володя подбегает в ней, легко подхватывает ящик за откидную ручку. — Неси к столовой, — говорит она. — Ужасно проголодалась, и переодеться надо… Кстати, меня зовут Галка, и я — ваш координатор. Они подходят к тенту. Володя ставит ящик, а Галка, остановившись перед Гаем, с дружелюбным любопытством разглядывает его. Гай багровеет, сердито хмыкает и отводит глаза. Хватает кружку и залпом допивает молоко. — Это Гай, — поспешно говорит Володя. — Он тобианин… — О! — восклицает Галка. — Мальчик из преисподней! — Я тебе не мальчик, — хриплым баском произносит Гай. — Я солдат, а не мальчик… — Правильно, — подтверждает Володя. — Он — Бойцовый Кот. А я — Володя, механик. — Славно, — говорит Галка. Она извлекает из кудрей розу и кладет на стол, затем стягивает через голову платье, оставшись в трусиках и лифчике, и швыряет платье в мусоросборник. — Палатку мне поставь, пожалуйста, вон там, поближе к мачте… — Она с привычной легкостью сдвигает панель на крышке комбайна, кладет пальцы в овальное углубление и щелкает кнопкой. Передняя стенка комбайна откидывается, и Галка извлекает из ниши голубую куртку и голубые шорты, такие же, как на Володе. — Больше пока никого нет? — Пока никого, — отвечает Володя. Галка надевает куртку, застегивается и натягивает шорты. Над левым нагрудным карманом та же белая надпись полукругом: «ГУЛЛИВЕР-211». Оглядывает себя, смотрит на Володю. — Все впору? — Загляденье, — говорит Володя серьезно. — А ты как считаешь? — Галка поворачивается к Гаю. Тот, красный как рак, бормочет что-то неразборчивое. — Он тоже в восторге, — говорит Володя. — В таком случае с этой минуты я приступаю к исполнению своих обязанностей. Прежде всего я поем. Голодный координатор — стихийное бедствие. Она в два счета добывает из комбайна тарелку каши и стакан молока и усаживается напротив Гая. — Ты что сдаешь, Володя? — спрашивает она. — Да я, собственно, задание свое уже выполнил, — отвечает Володя и обводит рукой вокруг себя. — Я ведь здесь уже месяц. Эрик попросил остаться до конца, лагерь у меня примут в последнюю очередь… — У тебя тоже воспитатель Эрик? — Угу… А ты что сдаешь? Галка допивает молоко, собирает свою и Гаеву грязную посуду и бросает в мусоросборник. — Штурманское дело мне сдавать, — говорит она со вздохом. — Практику. — Сочувствую, — кивает Володя. — Если нужно будет, помогу. — Еще как нужно будет… Ну, хорошо. С чего начнем? Да! Палатка. Поставь мне, пожалуйста, палатку. А я тут пока побеседую с Гаем. Ты ведь не против, Гай? Гай все время глазеет на Галку, но когда она поворачивается к нему, отводит глаза. — Можно и побеседовать… — хрипло бурчит он. Володя уходит. Галка садится рядом с Гаем на стол, ставит йоги на табурет и наклоняется, рассматривая эмблему на правом рукаве маскировочной куртки. — Это что у тебя? — спрашивает она. — Черный Зверь… — Очень зловещее животное. Гай угрюмо молчит. — Что ты собираешься делать? Гай криво усмехается и молча пожимает плечами. — А что ты умеешь? Гай смотрит в сторону. — А чего ты хочешь? Гай искоса взглядывает на нее и отводит глаза. Галка вздыхает. — Ты очень разговорчивый парень, Гай, — говорит она и спрыгивает со стола. — Ладно. Пойдем. Бери мой сундук. Гай угрюмо встает и берется за ручку серебристого ящика. Замирает в недоумении. Напрягается и с трудом поднимает. Снова ставит. — Тяжело? — сочувственно осведомляется Галка. — Тогда оставь. Потом Володя принесет. — Кирпичей туда наложила, что ли? — хрипло ворчит Гай. Он выходит из-под тента и кричит зычным командирским голосом: — Рядовой Драмба, ко мне! В мастерской Володи. Обширное помещение, уставленное машинерией в аккуратных футлярах размером от большого сундука до маленького чемодана. Вдоль гофрированных стен тянутся стеллажи, занятые химической посудой, причудливыми приборами, картонными коробками с реактивами. Володя сидит под яркой лампой перед небольшой чертежной доской и очень быстро и точно вычерчивает какую-то деталь на листе из прозрачного материала.[36] Гай сидит рядом на огромном футляре, болтает ногами и разглагольствует. Володя слушает внимательно, подает реплики. — …Ну, кончился штурм, — рассказывает Гай. — Взяли мы Аргараган. Как водится, пленных погнали тушить пожары, а нас выстроили на площади. Стоим, все ощетиненные от ярости, еще ищем глазами, кого бы пырнуть в брюхо, и вдруг по рядам шу-шу-шу… Герцог приехал! — Ну-ну? — произносит Володя. — Вот тебе и ну-ну. Выкатывает на площадь бронеход, выходит из него его высочество и кричит нам: «Слава вам, благодарю, мои Бойцовые Коты!» У меня так слезы и брызнули, клянусь Черным Зверем! — Гай истово хлопает левой рукой по эмблеме на правом рукаве. — Верю, — серьезно говорит Володя. — И пошел он вдоль строя, и каждому пожал руку. И мне тоже. Гай замолкает. Глаза его полузакрыты, он улыбается сладостному воспоминанию. Володя с интересом следит за ним. — Вот тогда герцог и произнес свои знаменитые слова, — говорит Гай, помолчав. — «Воздух Тобы ядовит, пока им дышит хоть один полосатый». И этим он призвал уничтожить всех краманцев до единого. — И женщин тоже? — Женщины врага — законная добыча солдата. — И детей? — Великий герцог сказал: дети врага будут рабами наших детей. — М-да… Володя заканчивает чертеж и снимает его с доски. — Ну-ка, Гай, сойди на минутку… Гай спрыгивает с футляра. Володя поднимает крышку, вкладывает чертеж в узкую щель и, отщелкав на клавишной панели комбинацию цифр, поворачивает рычажок. Раздается слабое гудение, свет лампы на несколько секунд меркнет. Володя сдвигает боковую стенку футляра и извлекает из него причудливую металлическую деталь. Гай восхищенно качает головой. — Что это? — спрашивает он. — Это? — Володя критически оглядывает деталь со всех сторон. — Это, брат, всего-навсего буфер отдачи. Есть такая штука в страхующих системах реакторов. В нашем реакторе она что-то зашалила, вот мы ее и заменим… А хороша игрушка, а? Чистый кадмий! Но внимание Гая устремлено на машину. — А, это? Это универсальный форматор. В снаряжении Прогрессоров все должно быть универсальным — и бытовые комбайны, и машины… Ты делаешь чертеж, вкладываешь сюда, в приемное окно, набираешь шифры… материал, масштаб и прочее… нажимаешь на пусковой рычажок, и все готово… — Удобная машина, — задумчиво произносит Гай — Эх, если бы… — Что? — Ничего. Это я так. Поздний вечер. Над черной стеной леса всходит луна. Гулливеровцы и Гай сидят у костра. Галка и Володя молча глядят в огонь, Гай молча поглядывает на Галку. Вдруг Володя тихонько произносит: Он замолкает, сдвигает брови, ища рифму. Галка подхватывает: Володя бросает очередное двустишье: Галка поет чистым звонким голосом: — Правильно, — говорит Володя и вскакивает. — Пусть это будет песня. Погоди, я сейчас. Готовь следующий куплет… Он скрывается в темноте и сейчас же возвращается с «концертоном», музыкальным инструментом в виде блестящего стержня длиной в полметра. Он садится, упирает «концертон» левой ладонью в правое колено и начинает легонько водить мизинцем по поверхности «концертона». Звучит мелодия, сначала неуверенная, затем все более определенная. — Давай, — командует Володя. Галка поет: Володя подхватывает: Мелодия звучит громко, уверенно, и гулливеровцы поют уже в два голоса: Песня кончается. Володя еще раз проигрывает мелодию и откладывает «концертон». — Неплохо получилось, — говорит он. Галка поворачивается к Гаю. — Тебе понравилось? Гай отворачивается и пожимает плечами. — У нас не такие песни, — говорит он. — А ты спой нам что-нибудь свое, — предлагает Володя. — Как, споешь? — Он снова берет «концертон». И вдруг раздается длинный шипящий звук и хлопок, словно откупорили бутылку шампанского. Володя оглядывается. — Ага, звездолет… — произносит он. Гай всматривается, заслонившись ладонью от света костра. Посередине поляны из ночного воздуха возникает силуэт звездолета — фосфоресцирующая конусовидная масса. Вспыхивает ярко освещенный овал люка, тоненькая фигурка спрыгивает на траву, раздается задорный юношеский голос: — Спасибо! Не заблудитесь среди звезд! Низкий мужской голос отзывается: — Ни пуха ни пера, маленький Прогрессор! Овал люка гаснет. Силуэт звездолета медленно тает и исчезает без следа, а в свете костра появляется маленький смуглый курчавый парнишка в глухом черном комбинезоне с капюшоном, откинутым на спину. Секунду он разглядывает сверстников, затем плашмя падает перед костром ничком и произносит, указывая пальцем: — Я вас знаю. Ты — наш координатор по имени Галка. Ты — наш механик по имени Володя. Ты — тобианский Бойцовый Кот по имени Гай. Володя смеется. Галка спрашивает: — А ты? — Я… — курчавый гибко и мгновенно переливается в сидячее положение. — Я очень несчастный человек. Зовут меня Жак. Можно звать Яшкой. Я буду сдавать контакт при невозможных обстоятельствах. — Да, — говорит Володя, покачивая головой. — Тебе придется тяжело. — А объект? — спрашивает Галка. Жак поднимает растопыренную пятерню и медленно поворачивает ее над головой, словно антенну локатора. Совершив четверть оборота, пятерня замирает. — Он уже здесь, — удовлетворенно произносит Жак. — Он уже три дня здесь, — говорит Володя. Жак живо поворачивается к нему. — Ты его видел? Володя отрицательно качает головой. Жак внимательно всматривается в его лицо. — А, — говорит он. — Ты… — Вот именно. — Галка знает? — Еще бы, — говорит Галка. — Это же сразу видно. — А тобианина ты берешь? — Я всех беру, — говорит Володя, улыбаясь. — Так что у тебя за объект? — спрашивает Галка. — Иноб. — Впервые слышу. — Иноб, о прекраснейшая из координаторов, есть не что иное как Инопланетный Оборотень. Галка восхищенно хлопает в ладоши. — Непременно покажешь мне! — Непременно… — Жак замолкает и всматривается в темноту поверх ее головы. — Затем вскакивает. — Откуда здесь это старье? — спрашивает он. В лунном свете стоит по стойке «смирно» гигантский силуэт Драмбы. — Это мой раб, — сердито говорит Гай. — Он делает все, что я пожелаю! — Да ну? — весело удивляется Жак, — А зачем? Почему ты сам не делаешь все, что пожелаешь?.. — Тебя не спросил, — огрызается Гай свирепо. Жак с размаху плюхается на зад рядом с ним. — Не обижайся, Бойцовый Кот. Это я так шучу. Если сердишься, задай мне трепку. Мне это полезно… Гай для порядка бурчит что-то себе под нос и отворачивается. Галка грозит Жаку пальцем, Жак смиренно наклоняет голову и видит «концертон». — О! — Он оживляется. — Идея! Мы устроим концерт в честь прибытия Жака для сдачи экзамена в лагерь «Гулливер — двести одиннадцать». Между прочим, больше никого не ждите. Я последний. Но меня вам за глаза хватит… Так как насчет концерта? Маленького концерта в два-три номера, а? Володя, посмеиваясь, берет «концертон». — Будешь петь, Гай? — спрашивает он. — Не буду, — бурчит Гай. — А если я попрошу? — вкрадчиво произносит Галка. Гай отворачивается. — Давай так, — предлагает Галка. — Я станцую, а ты споешь. Гай искоса смотрит на нее. — Соглашайся, Гай, — шепчет Жак. — Даю тебе слово, у нас и школах Прогрессоров все девчонки танцуют так, что… что… ну, сравнить не с кем. Это в программу обучения входит. На предмет очаровывания инопланетных аборигенов… — Я очень хорошо танцую, Гай, — произносит Галка, придвигаясь к нему и заглядывая ему в глаза. — Соглашайся… — Ладно, — ворчит Гай. — Идет. Посмотрим, как ты танцуешь… Галка вскакивает. — «Золотой вальс», Володя! — командует она. — Начинай. Она убегает в темноту. Володя начинает играть. И вот над поляной медленно разливается голубое сияние. От мачты, крутясь в танце, на середину поляны выбегает Галка в бальном белом платье. Гай как зачарованный смотрит на нее и вдруг протирает глаза, снова смотрит, трясет головой… Нет, ему не померещилось. Ноги танцующей девушки отделяются от земли, и вот она уже несется, кружась по воздуху, а «концертон» звучит все громче, звуки наливаются силой, торжеством, а Галка уже несется высоко в звездном небе, на мгновение заслоняет луну… Затем движение ее замедляемся, музыка успокаивается, затихает, слабеет, и в тот момент, когда Галкины ноги вновь касаются земли, стихает совсем. Галка делает реверанс. Жак вскакивает, подбегает к ней и, взяв за кончики пальцев, церемонно подводит к костру. — Несравненно, — произносит он, и Володя одобрительно кивает. — Хорошо я танцую, Гай? — спрашивает Галка. Гай гулко глотает и откашливается. — Ничего не скажешь, — произносит он. — Сроду я такого не видел и не знал даже, что такое бывает. — А теперь твоя очередь, — говорит Галка. — Пой. Спой какую-нибудь свой песню, все равно какую… И Гай, закрыв глаза, заводит дикую тоскливую песню на своем языке. Мелодия странная, но Володя с поразительной быстротой подхватывает ее. И исчезает костер, исчезают гулливеровцы, возникает бескрайнее ковыльное поле под низким серым небом, и тихонько посвистывает сквозь музыку ветер. Гай в расстегнутой маскировочной куртке сидит посреди поля, а рядом, положив ему на колени растрепанную голову, лежит девушка в платье из грубой холстины — мешок с вырезами для рук и головы, — и Гай поет, а по запрокинутому лицу девушки катятся слезы. И тускло отсвечивает брошенный в ковыль автомат. Гай замолкает. Гулливеровцы с серьезными лицами смотрят на него. — Все, — мрачно произносит Гай, поднимается и уходит прочь. Небольшая поляна в глухом лесу. Утро. Гай валяется в траве, покусывая веточку. Рядом с ним стоит навытяжку Драмба. — Звездолет, звездолет, — бормочет Гай. — Единственный способ. А их трое. Ну, девчонка не в счет. Все равно, двое на одного. Правда, Жак этот — парень хлипкий, с ним-то я живо справлюсь. А вот Володя… Он переворачивается на живот. — Драмба! — Слушаю, господин капрал! — Давай музыку. Что-нибудь задумчивое. Звучит «Танец маленьких лебедей». — Как нам захватить звездолет? — Не могу знать, господин капрал. — Не могу знать, не могу знать… Дубина. Ты смог бы их перебить? — Никак нет, господин капрал. Робот не может причинить вред человеку. — Тоже мне солдат… Эх, оружие бы мне! Оружие! Он поднимается, несколько секунд стоит, задумавшись, потом достает из кармана единственный автоматный патрон, подкидывает на ладони, снова прячет. — Выключи музыку! Музыка смолкает. — Пойдем, колода. Ведь все равно управлять звездолетами ихними я не научен… Лагерь гулливеровцев. Солнечный день. Неподалеку от лесной опушки расположились Жак и Гай. Жак, босой, в красных трусиках, работает с прибором, похожим не то на бинокулярный микроскоп, не то на стереокинокамеру. Гай в расстегнутой куртке валяется рядом на траве, заложив руки за голову. Над ним стоит Драмба и обмахивает его зеленой веткой. — А потом? — с интересом спрашивает Жак. — А потом меня выперли из школы. Жак воздевает руки к небу. — За что? — патетически восклицает он. — Вот спроси их — за что, — говорит Гай. — Директор остался жив-здоров. Парня того, правда, отвезли в больницу, но ведь через неделю выпустили… А пожар — ну что пожар? Все равно и ту же зиму в первый же налет весь квартал в пыль разнесли гады полосатые… — Да, — говорит Жак, — несправедливо с тобой поступили. — Конечно, несправедливо! Ну, я потом нашел себе компанию, и мы этому полицейскому устроили веселую жизнь, будь здоров… Слова Гая заглушаются нарастающим грохотом барабана. Звучит удалая расхлябанная музыка явно блатного пошиба. Худые грязные руки двенадцатилетнего Гая проворно и ловко собирают нечто вроде самострела. В сопровождении десятка парней самого хулиганистого вида — опухшие от пьянства морды, прилипшие к нижней губе сигареты, мохнатые шарфы на шеях — он поднимается по осклизлой лестнице и выходит из подвала на улицу. Трущобы, всюду горы мусора, окна с выбитыми стеклами, рваное тряпье на оконных решетках. Гай устанавливает самострел в нише подвального окна, накладывает толстую стрелу, обмотанную паклей, затем протягивает поперек улицы веревку. По улице идет огромного роста полицейский в форме с многочисленными пуговицами, в квадратном головном уборе с плюмажем. Он угрожающе глядит на кучку хулиганов, столпившихся в подъезде, и помахивает дубинкой со зловещим крюком на конце. И вдруг задевает ногой за веревку. Самострел срабатывает. Стрела, выброшенная стальной тетивой, чиркает по огниву и, охваченная пламенем, втыкается в обтянутый зад полицейского. Полицейский с ревом крутится на месте, а стрела пылает, разбрасывает разноцветные искры, испускает черный дым. Гогочущие парни хлопают Гая по плечам и спине, в жестяную кружку льется из бутылки мутная жидкость. Гай пьет, давится, кашляет и снова пьет… Тишина. Видение пропадает. — И ты пил? — спрашивает Жак. — Хе! — Разреши пожать твою руку. Я восхищен, — говорит Жак. — Ладно, ладно, — самодовольно произносит Гай. — Ты держись за меня, со мной не пропадешь. — Он с хрустом потягивается. — Эх, жизнь солдатская! Слушай, а выпить у вас тут нету? — Вина? — с готовностью осведомляется Жак. — Вина… Покрепче чего-нибудь нету? Жак воровато оглядывается и, понизив голос, говорит: — Есть спирт! Гай вскакивает. — Что же ты раньше-то молчал? Пошли! Жак прищурившись смотрит на солнце. — Сейчас без пяти двенадцать… — говорит он. — Эх, грешить так грешить. Пошли. Они быстрым шагом идут через поляну. — Ты и вправду будешь пить спирт? — с интересом спрашивает Жак. Гай хохочет… — Не бойся, мимо рта не пронесу… В мастерской полутемно. Жак и Гай расположились недалеко от входа на кубических футлярах, в руках у них стаканы. Гай уже слегка на взводе, и Жак рассматривает его с наслаждением. Глаза его блестят. — Прежде всего — дружба! — разглагольствует Гай. — Друг солдата — это, браток, такое дело… Вы этого здесь не понимаете. Когда мы штурмовали Аргараган, горящие бревна летали над нашими головами как пташки! Половина ребят полегло…. Ты бы там полные штаны навалил.:. Но ты хороший парень, я нижу. Ты мой друг. Если кто тебя тронет, ты мне только скажи… Я быстро! Он заглядывает в свой стакан, затем в стакан Жака. — Давай еще выпьем… Жак разводит руки. — Нету больше, увы… — Жаль. Тогда закурим. — Этого тоже нету. — Тьфу, — произносит Гай — Ладно, перебьемся. — Он смотрит на Жака и толкает его в плечо. — А ты ничего, крепкий паренек. Хочешь в мое капральство? Драмба — правофланговый, а ты лево… левофланговый. Но! Боевые качества. Нет-нет, я не и знаю твоих боевых качеств, поэтому не могу. Не могу! Извини. — Ну как же так? — притворно-плачущим голосом канючит Жак. — Ты же обещал, это нечестно… — Ну хорошо, — говорит Гай — Ладно. Беру. Рукопашный бой. Ты как? — Не знаю, что и сказать. — Мозгляки вы здесь все. Пойдем, я тебе покажу. Разовью в тебе боевые качества. Сам. Пошли. — А это не больно? — спрашивает Жак. — Не бойсь, я так, вполсилы. Пойдем. Едва они выходят на солнце, Гай наносит Жаку страшный удар под ложечку. То есть, нанес бы, если бы Жак не увернулся с непостижимой быстротой. И начинается драка. Собственно, это не совсем драка, потому что Гаю никак не удается прикоснуться к противнику. Жак невероятно ловок и увертлив. Они наскакивают друг на друга, и каждый раз Жак в последний момент проскальзывает у Гая под рукой или прокатывается под ногами. Рассвирепев, Гай швыряет в Жака увесистым булыжником, но Жак ловко ловит булыжник перед самым своим лицом и как мячик бросает его обратно Гаю. Гай не удерживает булыжник и роняет его себе на голую ногу. Это окончательно выводит его из себя. Лицо его залито потом, искажено ненавистью, он тяжело, с хрипом дышит и ругается на чем свет стоит. Жак же молчит, лицо его спокойно, и дышит он легко и свободно. На вопли Гая из-за энергостанции выходят Володя и Галка. Увидев, что происходит, они сейчас же останавливаются. Не сделав ни единой попытки вмешаться, они с видимым интересом наблюдают за этой странной дракой. Галка даже садится на траву и, положив локоть на книгу, подпирает подбородок кулачком. Гай снова и снова бросается на Жака, снова и снова промахивается и наконец спотыкается и падает. Галка звонко смеется, запрокидывая лицо. — Это и есть рукопашный бой? — осведомляется Жак. — И ведь действительно ни капельки не больно… Гай встает. Лицо его ощерено от ярости. Он наклоняется, словно готовясь к прыжку, выхватывает из-под куртки кентаврийский нож и точным отработанным движением швыряет в Жака. Все происходит в одно мгновение. Володя стрелой бросается между Гаем и Жаком, пытаясь поймать нож, но не успевает и плашмя падает на траву. Жак молниеносно поворачивается к Гаю боком, но уклониться все же не может. Нож вскользь чиркает его поперек груди. Льется кровь. — Двойку нам с тобой по гимнастике, Володька, — со вздохом произносит Жак. Гай уже опомнился. Он стоит, бессмысленно расставив руки, а Галка, подбежав к Жаку, деловито осматривает рану, поворачивает Жака лицом от солнца (и спиной к зрителям) и с сосредоточенным лицом принимается оказывать помощь — брови ее сдвинуты, на верхней губе выступила от напряжения легкая испарина. Володя, стряхивая с куртки приставшие травинки, подходит к Гаю и недовольно произносит: — Действительно, распустились мы с этим экзаменом, я совершенно реакцию потерял. В мешок превратился… — Затем, покосившись в сторону Галки и Жака, тихо говорит Гаю: — А ведь ты всерьез хотел убить Жака. Зачем же так? Нехорошо… Гай втягивает голову в плечи и робко подступает к Жаку. — Ребята, я не нарочно… — заунывно тянет он, уставившись и его голую спину. — Вот что хотите делайте, не нарочно, клянусь Черным Зверем… Жак, тебе больно, а? Жак, улыбаясь во весь рот, поворачивается к нему, и Гай застывает с открытым ртом: от кровавой раны на груди Жака осталась едва заметная царапина. Гай тычет в нее дрожащим пальцем: — К-как это? Ч-что это? Г-где… Жак обнимает его за плечи. — Все это пустяки, — говорит он. — Я сам виноват. Растренировался. И потом, разве можно дразнить Бойцового Кота? Гай сразу приосанивается. — Ясно, нельзя! Я знаешь как разозлился? — Ладно, пойдем, ты мне еще что-нибудь расскажешь… А Галка оглядывает себя. Ее голубая курточка безнадежно заляпана пятнами крови. Берег реки. Володя и Гай в плавках лежат на песчаном берегу и смотрят, как плещется в воде Жак. — Не-ет, — говорит Гай. — Я эту воду не люблю. Я в ней, понимаешь, тону. Да у нас ее никто не любит. Помню, раз переправлялись мы… — Дурачок, — ласково перебивает его Володя. — Смотри, как Яшка плавает. Чем ты хуже его? Давай, я тебя научу… Гай мотает головой. Жак у противоположного берега ныряет. С минуту его не видно, и вдруг он выползает из воды рядом с Гаем и Володей, бросается ничком между ними и ложится щекой на песок. — Сома видел на дне, — говорит он. — Отличный сом… — А что с того, что я плавать не умею? — воинственно говорит Гай. — Зато вы, поди, оружия в руках сроду не держали, у пистолета дула от рукояти не отличите… — Да, — соглашается Володя. — Тут ты нас уел. Насчет оружия у нас, знаешь, не очень… Жак произносит, не поднимая головы: — Да и зачем нам оружие? Мы же Прогрессоры…[38] — Погоди… — Гай растерялся. — Тогда какого беса вы к нам суетесь, ежели вы без оружия? А если на вас нападут? Народ у нас сердитый… — Что делать, — говорит Володя. — Нападут — будем защищаться. В крайнем случае, погибнем. Не мы будем первыми… Гай хмурится. — Этого я не понимаю, — решительно произносит он. — Я вот как солдат вам скажу. — Мальчишки! — над ними голос Галки. Они оборачиваются. Галка стоит на краю обрыва. — Обедать, мальчишки! — командует она. Лагерь гулливеровцев. Ранний вечер. Гай с меланхолическим видом бредет вдоль опушки по краю поляны, за ним бесшумно вышагивает могучий Драмба. Полная тишина, в лагере не видно ни души. Вдруг в плечо Гая ударяет желудь. Он сейчас же отскакивает в кустарник, пригибается и настороженно оглядывается. Раздается смех. Над его головой на ветке огромного дуба сидит, свесив ноги, Галка. — Ты чего? — неловко произносит он. — Ничего… Испугался? — Чего там — испугался… Ты что там делаешь? — Как видишь, танцую и пою. Лезь сюда… Гай с изрядной сноровкой карабкается на дуб и усаживается рядом с Галкой на ветке верхом. — Смотри, какой закат… — тихо говорит Галка. За рекой багряное солнце медленно опускается за зубчатую кромку леса. Некоторое время Галка молчит, затем спрашивает: — Тебе у нас хорошо? Гай не отвечает. — Грустишь по дому? Гай судорожно вздыхает. — Ты знаешь, — говорит он, — дома у меня была одна девушка… — Да? — Ага. Я ее очень любил. И она меня… тоже любила. Только… — Что? — Не знаю. Наверное, убили ее… Галка поворачивается к Гаю и проводит ладонью по его волосам. Гай замирает. — Ничего, — говорит Галка шепотом. — Скоро там все кончится, и ты вернешься… Гай, осмелев, обнимает ее и пытается притянуть к себе. Она упирается локтем ему в грудь. — Не надо, солдат. Это совсем не годится. Гай произносит упавшим голосом: — Я хотел только… — Ты хотел целоваться, я понимаю. Но во-первых, ты мог бы и подождать несколько лет… — А во-вторых? — Во-вторых, увы, ты мне пока не нравишься. И Галка, словно ртуть, соскальзывает с ветки и мягко, как кошка, спрыгивает в траву. Лагерь гулливеровцев. Утро. Физическая разминка. Галка, Жак и Володя проделывают головоломные упражнения, какие в наше время можно увидеть разве что на арене цирка. Гай тоже делает зарядку — естественно, много более скромную, при этом физиономия его надутая и брюзгливая, словно его заставляют заниматься бог весть какими глупостями. Берег реки. Гулливеровцы кувыркаются в воде, ныряют и плавают. Гай, поеживаясь и повизгивая, заходит в воду по пояс и, заткнув уши и нос пальцами, изо всех сил зажмурившись, окунается несколько раз и спешит обратно на берег. Столовая под полосатым тентом. Завтрак. Вся четверка с мокрыми после купания волосами с аппетитом уписывает котлеты, кашу, сметану, запивая еду кофе из больших дымящихся кружек. — Володя, ты мне до обеда будешь нужен, — произносит Галка между двумя глотками. — Никуда не уходи, пожалуйста… — С удовольствием, — отзывается Володя. — Жак, что у тебя. Опять пойдешь к Инобу? — Угу… — Жак отпивает кофе. — Четвертый раз, прекраснейшая из координаторов. Четвертый раз за… а… э… за десять дней. Заметьте это себе, друзья мои, а потом донесите славу о великом Жаке до отдаленнейших миров обозримой Вселенной! Между прочим, Гай, сегодня ты идешь со мной. Гай вздрагивает. — Куда? — К Инобу. К несравненному Инопланетному Оборотню. Тебе надлежит попрощаться с ним, скоро он отбывает. Гай вытаращивает глаза. — Чего прощаться-то? Я его сроду не видел… — Странно, он о тебе так много лестного рассказывал… Так пойдешь? — Ну… пойду… — Только без Драмбы. Ты же знаешь, что Драмбу он не любит. Гай осторожно ставит кружку на стол и обводит всех глазами. Володя ободряюще кивает ему, Галка равнодушно смотрит в сторону. — Я его ни разу в глаза не видел, твоего Иноба, — говорит Гай. — Что ты мне голову морочишь? — Там разберемся, — произносит Жак и встает. — Хорошо координатору, когда в группе всего три человека… — говорит Галка. Гай и Жак идут по лесу. Жак мелодично насвистывает, подражая птичьему щебету, Гай с сердитым лицом плетется следом за ним. Жак оглядывается на него. — Ну? — произносит он, весело скаля зубы. — Что ты дуешься, как мышь на крупу, юный тобианин? — Потому что мне кажется, что ты меня дурачишь, — отвечает откровенно Гай. Лицо Жака становится серьезным. — Вот уж нет, — говорит он. — Ты мог заметить, что я не прочь подурачиться и повеселиться при случае, но только не на работе… — А кто тебя знает, когда у тебя работа, когда нет… — Уверяю тебя, сейчас у меня работа. Они молча идут дальше. Солнце, пробиваясь сквозь листву деревьев, пятнает их лица и полуголые тела золотыми зайчиками. — Пришли, — едва слышно произносит Жак. Они выходят на крошечную прогалину, окруженную соснами, засыпанную слоем коричневой опавшей хвои. Посередине прогалины возвышается огромный, в половину человеческого роста, муравейник. — Здравствуй, Оборотень! — громко говорит Жак. — Горячего тебе солнца и воды в достатке! Скрипучий старческий голос отзывается словно бы из муравейника: — Тебе тоже, милый Жак… О, я вижу, и Гай с тобой явился. Будь здоров, Бойцовый Кот Гай… Или как ты себя назвал? Бывший Бойцовый Кот Гай… Гай растерянно смотрит на муравейник, потом озирается, потом смотрит на Жака. Тот едва заметно подмигивает. — Э… а… Да. Бывший… это… Здравствуйте, — говорит Гай. — Я, собственно… просто так, попрощаться… — Да. Да. Я помню. — Скрипучий голос на секунду смолкает. — Ты обещал зайти и попрощаться… зайти и попрощаться… А! Вспомнил. В прошлый раз я никак не мог вспомнить… Гай, приоткрыв рот, глядит на муравейник. Жак пристально смотрит на него. — Как трудно в вашей части Вселенной, — продолжает Оборотень. — Почему-то слабеет память… Да. Да. Что-то делается с памятью. Поэтому мы не можем долго… — Вот и у меня тоже… что-то такое с памятью… — произносит Гай осипшим голосом. — Совершенно уже забыл, когда мы встретились впервые… — Когда? Это было… это было… Если считать от этого дня, ты пришел впервые ко мне двадцать два дня назад… Гай закрывает рот ладонью и оглядывается на Жака. Тот молчит. — Это был последний день дождливого сезона, — продолжает Оборотень. — После этого дожди шли редко и коротко, поэтому я запомнил… Когда ты уходил, ты попрощался, и я думал, что ты больше не придешь… — Я… я не знал, — говорит Гай. — Но потом ты пришел еще… — Угу… — И сегодня ты пришел в третий раз… — Отдохни, Оборотень, — быстро говорит Жак. — Ты стал быстро утомляться, а нам еще предстоит длинная беседа… — Что ж, я рад… Ты уверен, что за мной прилетят через тринадцать дней? — Совершенно уверен. И нам еще предстоит встретиться три раза. — Нам с тобой… А Гай? — А Гая прощается с тобой, ты его больше не увидишь. — Что ж, рад был встретиться с тобой, Гай. Бывший Бойцовый Кот Гай. Прощай. Я и вправду устал и хочу отдохнуть… Жак легонько толкает Гая в бок и кивком просит его уйти. Не сводя глаз с муравейника, Гай пятится за сосны. Тяжело дыша, испуганный и рассерженный Гай продирается через кустарник и выбегает на поляну. Окидывает взглядом лагерь. Все, как прежде. Торчит у палаток парней невозмутимый Драмба. У входа в свою палатку сидит, скрестив ноги, перед столиком-информатором Галка, рядом сидит, обхватив колени, Володя. Оба смотрят на круглый экран, висящий в воздухе над столиком. Гай решительно направляется к ним. Когда он подходит, Володя, не оглядываясь, предупреждающе поднимает ему навстречу ладонь. Гай останавливается. По экрану ползут, сменяя друг друга, странные формулы, записанные непонятными символами. Галка, закусив губу, легко скользит пальцами по зеркальной поверхности столика. — Поправка на куб-сигму… — тихонько произносит Володя. Галкины пальцы дрогнули, формулы на экране заплясали, спутались и исчезли. Экран пуст. Галка с огорченным вздохом откидывается назад, уперев руки в траву. — Ничего, — утешает Володя, — Почти получилось… И это еще самый трудный случай… Галка оглядывается и видит Гая. — Это все солдат виноват! — произносит она, капризно выпятив губу. — Пришел, бросил на меня тень… Знает ведь, что я все время о нем думаю! Володя легко вскакивает на ноги, расправляет затекшие плечи. — Ты чем-то расстроен, Гай, — говорит он. — Что случилось? Гай мрачно смотрит на них. — Там эта… муравьиная куча… — сбивчиво говорит он. — Я ее в первый раз вижу… А она говорит — третий! И еще двадцать дней назад, а я здесь всего тринадцать… Галка тоже поднимается, она и Володя внимательно слушают. — И главное, говорит, будто я сказал… — так же сбивчиво продолжает Гай, — будто я — бывший Бойцовый Кот! Подлая дрянь!.. — Правда? — восклицает Галка. — Он так и сказал — «Бывший»? — Подлая дрянь… — сердито повторяет Гай. — Да ведь это чудесно! Галка хватает Гая за руки и кружит его вокруг себя, пританцовывая на месте и во все горло распевая веселую песенку. Володя, смеясь, смотрит на них и вдруг настораживается, словно бы прислушиваясь. — Чу! — говорит он. — К нам гости… На поляну из лесу выезжают верхом на конях двое: худенькая черноволосая девушка в коротком розовом хитоне и широких красных штанах до колен на белом коне и статный плечистый парень в индейских штанах с бахромой — на саврасом. Заметив гулливеровцев, девушка машет рукой и кричит: — Эхой! Здравствуйте! Мы не помешали? — Нет! — отзывается весело Галка. — Гостите! Девушка и парень спешиваются, хлопком ладони по шее отправляют коней пастись и идут к гулливеровцам. (Кони без седел и без уздечек.) — Здравствуйте, — повторяет девушка, подходя. В ее правом ухе сверкает сережка. — Меня зовут Ида, его Раджаб… — Галка, Гай, Володя, — представляет и представляется Володя. — Будете отдыхать, обедать? Раджаб отрицательно качает головой. Ида говорит: — Нет, мы в походе… — Она с интересом осматривается. — О, да у вас здесь рабочий лагерь? Сдаете экзамены? — Сдаем, — отзывается Галка. — мучаемся… — А мы только вчера сдали. Мы Строители. Я из новотульской школы, Раджаб из бухарской… — А мы Прогрессоры, — отвечает Володя. — Галка из центрального прометеума, я из минской школы. Гай… — Садитесь, — поспешно приглашает Галка. Все садятся в траву. Гай устраивается за широкой спиной Володи. — Откуда и куда? — спрашивает Галка. — Из Ржева в Псков, — отвечает Ида. — Такая была скачка! Отмахали сегодня сто с лишним километров… Так вы Прогрессоры? Интересно! У меня нет ни одного знакомого Прогрессора… — Теперь есть, — говорит, улыбаясь, Володя. Ида искоса глядит на него и снова обращается к Галке: — Как у вас сдают экзамены? Как везде? Галка всплескивает руками. Раджаб смеется: — Ида, откуда Галке знать, как сдают везде? — У меня штурманская практика, — объясняет Галка. — По роли я координатор и пилот группы. Через неделю сюда прибудет мой воспитатель и вручит мне запечатанный конверт с заданием. Затем прибудет звездолет… Гай вытягивает шею, чтобы лучше слышать. — Да, — говорит Ида. — У нас немножко не так… Задание нам вручают сразу… вернее, выдает стохастическая машина… И ты поведешь звездолет на ту звезду, которая указана в задании? — На базу, — поправляет Галка. — Может быть, она в нашей системе, а может быть, в какой-нибудь другой… — Понятно, — говорит Ида. — А ты? — обращается она к Володе. Тот молчит, глядя на нее с улыбкой. У нее расширяются глаза, маленький рот приоткрывается. — Так ты… — начинает она и замолкает. Затем она вновь окидывает лагерь взглядом. — Так мы почти коллеги, — говорит она со смехом. — Ты, оказывается, тоже Строитель… Она опять замолкает. Они с Володей смотрят друг другу в глаза. — Пожалуйста, — говорит она и отстегивает от мочки правого уха сережку. — Пусть будет на память… — Она бросает сережку Володе. — Сдублируй. Тот подхватывает сережку на лету, вскакивает и идет к мастерской. Заинтригованный Гай, так ничего и не поняв, вприпрыжку бежит за ним. В мастерской Володя склоняется над одним из футляров. Сдвигает боковую стенку. За ней оказывается выпуклая металлическая крышка. Гай тихонько входит в мастерскую и останавливается за спиной Володи. Володя, полуобернувшись, показывает ему сережку. Это великолепный брильянт величиной с горошину. — Нравится? — спрашивает Володя. — Очень… — И мне очень. Володя поднимает выпуклую крышку и кладет сережку в неглубокий прямоугольный ящик. Закрывает крышку. Звонкий щелчок. Открывает крышку. В ящике лежат две сережки. — Что это? — шепотом спрашивает Гай. — А? — Володя берет обе сережки и оглядывает их — Это мультипликатор. Он выходит из мастерской. С поляны доносится смех, звонкие голоса. Гай выглядывает из двери. День померк, над поляной собираются тучи. Внезапно сверкает молния, с грохотом налетают раскаты грома. Слышится голос Галки: — Пойдем в палатку или останемся? И ответ Иды: — Останемся. Я люблю грозу. На лагерь обрушивается ливень. Гай оглядывается на мультипликатор. Крышка открыта. Гай сует руку в карман куртки. Ослепительно сверкает молния. Гай в испуге отшатывается от дверей, затем подходит к мультипликатору. Извлекает из кармана свой единственный автоматный патрон. Кладет патрон в мультипликатор, решительным движением закрывает выпуклую крышку. Звонкий щелчок. Поднимает крышку. В мультипликаторе два патрона. Опускает крышку. Звонкий щелчок. Поднимает крышку. Четыре патрона. Он сгребает патроны, прячет в карман и снова подходит к двери. На поляне под проливным дождем сидят на траве Галка, Володя, Ида и Раджаб и о чем-то оживленно беседуют, то и дело закатываясь смехом. У опушки спокойно пасутся лоснящиеся от дождя кони. Снова ослепительная молния и громовой раскат. Гай заслоняет лицо локтем. На черно-оранжевую эмблему шлепаются тяжелые дождевые капли. Гроза прошла. Снова сияет солнце, над мокрой поляной стелется пар. Галка, Володя и Гай прощаются с гостями. Качается, сверкает сережка в ухе Иды. Качается, сверкает такая же сережка в ухе Володи. Ида и Раджаб легко вскакивают на коней. — До свидания! — кричит Ида. — До свидания, Володя! Гулливеровцы машут им. Они скачут через поляну. На опушке Ида осаживает коня, оборачивается. — Я все поняла, Володя! — весело кричит она. — Ты мне тоже! Встретимся через два года! И она вслед за Раджабом скрывается в лесу. Галка шлепает Володю по шее. — Не смей заигрывать с девушками при своем координаторе! — строго говорит она. Володя задумчиво улыбается, трогает сережку. Поздний вечер. Гулливеровцы сидят у костра. Володя, полузакрыв глаза, наигрывает на «концертоне» пронзительно-печальную и очень простую мелодию, сережка покачивается и вспыхивает чистым светом над его плечом. Галка сидит, обняв руками колени, и смотрит в огонь блестящими глазами. Справа от нее лежит и словно бы дремлет Жак. Слева сидит Гай и то и дело поглядывает на нее. — Галка… — произносит он вдруг вполголоса, но так, чтобы слышали остальные. — Да? — рассеянно отзывается она. — А Володька-то… в эту… в Иду то есть… втюрился, как ты считаешь? Галка медленно обращает к нему лицо. Открывает глаза Жак. Смотрит с интересом на Гая Володя, не переставая играть. — Пожалуй… — медленно произносит Галка. — Странно только, что ты не втюрился… Гай хихикает. Гулливеровцы украдкой переглядываются. — Галка… — снова окликает громким шепотом Гай. — Что, солдат? — ласково отзывается она. — А у тебя есть сережка? Галка достает из нагрудного кармана прекрасную перламутровую каплю, — Подари… — произносит Гай и прямо-таки давится от смеха. — На память… Рука Галки с сережкой на ладони замирает. Володя перестает играть. И вдруг Жак с размаху хлопает себя по лбу и вскакивает. — Ребята! — кричит он. — Эх, вы, а еще Прогрессоры… Ты со своей женской интуицией. Ты со своей телепатией… Да неужели вы не видите? Все, в том числе и Гай, непонимающе глядят на него, а он раздельно, вытаращив глаза, произносит: — Гай шутит! Понимаете? Гай дразнится! Не брюзжит, не оскорбляется, не ужасается! Дразнится! В первый раз! Ура Гаю! И он прыгает на Гая и принимается его тискать. Они катаются по траве, визжа и хохоча, как щенята. Володя и Галка тоже хохочут. — Брэк, — говорит наконец Володя. — В костер попадете. Жак оставляет Гая. Они сидят рядом, обнявшись. Гай отдувается, вытирает на глазах слезы. Жак бьет его по плечу. — Да, — прочувствованно говорит он. — Бытие определят сознание. Знаете, что сказал сегодня Оборотень? По его словам, Гай назвал себя Гай сникает. Он стряхивает с плеча руку Жака и встает. — Не знаю я вашего Оборотня, — хрипло говорит он. — И знать не хочу. И ничего такого я ему не говорил… И ты сам знаешь это! Думаешь, я не догадался, что ты умеешь мысли читать? — кричит он Володе, поворачивается и уходит от костра. Володя смотрит на Жака и выразительно стучит себя пальцем по лбу. Жак смущенно разводит руками. Ночь. Гай и Володя лежат в палатке. Володя как будто спит — лежит на боку, подтянув одну ногу коленом до груди, дышит ровно и глубоко, как великолепно отлаженная, могучая машина. Гай не спит — в полутьме блестят его глаза, губы шевелятся. Тишина. В траве на поляне сонно стрекочут ночные цикады. Вдруг Володя произносит свежим голосом: — Сорок восемь! Гай вздрагивает. — Что? — Шестью восемь — сорок восемь, а не тридцать восемь… — Володя переворачивается на спину. — И вообще не трудись, думай, о чем тебе хочется. У нас не принято читать чужие мыс ли против желания… — Ни о чем таком особенном я не думаю… — бормочет Гай Лужайка в лесу. Солнечный день. Сладостной грустью льется мелодия вальса «Осенние листья». Робот Драмба связывает Гая по рукам и ногам тонким шнуром. Гай лежит в траве. — Готово? — спрашивает он. — Так точно, господин капрал, — ответствует робот. Гай начинает извиваться, стараясь освободиться от пут. Высвобождает руку. — Что же ты, дреколье стоеросовое? — рычит он. — Как связал? Разве так связывают? А ну, сделай как следует! Драмба снова склоняется над ним, возится с узлами на шнуре — Больно! — кричит Гай. — Скотина слепая! Осторожно! Виноват, господин капрал… Драмба снова выпрямляется. Гай дергается в путах, затем удовлетворенно произносит: Вот теперь хорошо. Хвалю. — Рад служить, господин капрал! Развязывай. Драмба освобождает Гая. Гай встает и, поглаживая натертые шнуром руки, некоторое время расхаживает по лужайке. Потом останавливается перед роботом. — Скажи мне, рядовой Драмба, — произносит он значительным голосом, — ты чертить умеешь? Лагерь гулливеровцев. Гай, небрежно посвистывая, подходит к мастерской, заглядывает в дверь. Володя сидит под яркой лампой перед чертежной доской и работает линейкой и рейсфедером. Рядом на крышке громадного футляра сложены стопкой готовые чертежи, лежит раскрытая готовальня. Гай подходит, некоторое время смотрит, как Володя работает. — Что, дружище? — произносит Володя, не оборачиваясь. — Тебе что-то потребовалось? — Угу. Потребовалось. — Выкладывай. Все, что в моих силах. — Володь. Можно мне вот такую же бумагу и эти… чем чертишь? — Конечно, можно. Хочешь научиться? — Да нет. Я умею. Я хочу кое-что начертить, а ты мне потом сработаешь. На форматоре. А? — С удовольствием. Володя поднимается, идет к стеллажам и извлекает готовальню и стопу листов из гибкого прозрачного материала. — Хватит тебе? — Хватит… — Гай жадно хватает готовальню и стопу. — Спасибо… Он поворачивается и быстро идет к двери. — Постой, — говорит Володя. — Ты куда? Где ты собираешься чертить? — Там… — неопределенно произносит Гай и кивает на раскрытую дверь. — Там же неудобно… — Ничего. Зато будет этот… сюрприз. — Ага, — понимающе говорит Володя. — Это интересно. Тогда возьми хотя бы доску с собой… Он снова идет к стеллажам и снимает с полки небольшую чертежную доску, В этот момент с поляны доносится густой медный звон. Володя и Гай выходят из мастерской. Вскакивает со своего места от стола-информатора Галка. Выглядывает из своей палатки Жак. На металлическом диске посередине поляны возникают трое: знакомая нам дородная старуха в глухом платье, на этот раз белом; огромный огненно-рыжий Эрик в своих поношенных джинсах и пестрой рубашке навыпуск, но теперь правую щеку его прорезает глубокий красный шрам; и Корней в белых брюках и голубой прогрессорской куртке, только над левым нагрудным карманом не надпись, а эмблема: стилизованное изображение земного шара с синими океанами и зелеными материками в узкой радужной кайме атмосферы на фоне эллипса галактической спирали. Корней учтиво подает старухе руку и сводит ее в траву. Эрик следует за ними. Гулливеровцы с немного натянутыми улыбками идут навстречу старшим. Гай остается у дверей мастерской. — Ну-ну-ну, — поизносит басом старуха. — «Гулливер — двести одиннадцать». Кто координатор? Галка делает легкий книксен.[39] — Я, — тоненьким голоском произносит она. — Галина Комова. — Девочка, — с сомнением говорит старуха и поджимает губы. — Впрочем, отчего же? Вы можете мне не поверить, дети, но я тоже когда-то была девочкой… Слушаю тебя, координатор. В группе трое… вернее, четверо. Ксенобиолог Жак, механик Володя и тобианин Гай. Тобианин… — Старуха снова поджимает губы. — Это что — его специальность? Галка краснеет, беспомощно глядит на Эрика, на Корнея и он опускает глаза. Корней и Эрик стоят справа и слева чуть позади старухи с каменными лицами. — Объяснись же, координатор, — басит старуха. Галка с отчаянной храбростью поднимает на нее глаза. — Тобианин Гай, раненый солдат, переброшенный на Землю при чрезвычайных обстоятельствах, проходит в группе «Гулливер — двести одиннадцать» человеческую практику. На несколько секунд воцаряется молчание. Затем старуха благосклонно кивает. — Неплохо, координатор, неплохо. Несколько двусмысленно… однако по основной сути правильно. Человеческая практика… хм. Она ерошит кудри на голове просиявшей Галки и манит Гая пальцем. — Подойди сюда, тобианин Гай. Гай неохотно приближается и останавливается перед нею, глядя на нее исподлобья. — Ну-ка, Гай, — басит старуха и показывает на Эрика. — На кого похож этот человек? В лице Эрика что-то мгновенно меняется, и сам он слегка ссутуливается, руки обвисают, как плети. Гай с изумлением глядит на него. — Итак? — говорит старуха. — На кого он, по-твоему, похож? — Этот человек… — запинаясь, говорит Гай. — Он был, когда меня… когда я очнулся… — Я не спрашиваю, кто он такой, — терпеливо говорит старуха. — Я спрашиваю: на кого он, по-твоему, похож? Гай глубоко вздыхает. — Больше всего он похож на алайского солдата, инвалида войны. Корней едва заметно улыбается и кивает Гаю. Старуха расплывается в улыбке. — Молодчина, Бойцовый Кот, — произносит она. — И ты молодчина, Эрик. Эрик распрямляется и становится прежним — статным, гибким, могучим Прогрессором. Только шрам на щеке остается от инвалида войны. Старуха обводит взглядом гулливеровцев. — Ну что ж… Я довольна. Материал неплохой. Приступай к делу, Эрик, а я отдохну где-нибудь в тени… Пойдем, Корней. Она подает Корнею руку и величественно плывет к тенту. Гулливеровцы бросаются было проводить, но она величественным жестом их останавливает. — Здравствуйте, ребята, — улыбаясь, говорит Эрик. — Здравствуйте, Эрик, — вразнобой и очень негромко отзываются гулливеровцы. — Давайте посмотрим, что вы здесь сделали, — продолжает Эрик, — а потом поговорим. Начнем, пожалуй, с тебя, Володя. Не возражаешь? — Гай! — доносится от тента голос Корнея. — Поди сюда, дружок, на несколько слов… Под тентом старуха восседает на табурете, положив на стол пухлую руку. Рядом с ней высокий бокал с прохладным даже на вид напитком. Корней стоит рядом с нею, засунув руки в карманы брюк, покачиваясь на прямых ногах с носка на пятку. Гай сидит перед ними на траве, скрестив ноги. — Значит, тебе здесь нравится… — говорит старуха. — И тебе нравятся ребята… Гай утвердительно кивает, не поднимая глаз. — И тем не менее тебе очень хотелось бы вернуться. Гай снова кивает. — На моей планете дерутся, — угрюмо произносит он. — А я здесь ем, пью, сплю и валяюсь на солнце. А я — Бойцовый Кот. Живой Бойцовый Кот, который не дерется, — это нуль. Меньше нуля. — Вздор, — возражает старуха. — Ты, маленький эгоист, почему ты думаешь и твердишь только о себе? Подумай о нас, о Корнее! Ты хочешь, чтобы мы, здоровые взрослые люди, своими руками вернули тебя, мальчишку, в эту преисподнюю? Мы же умрем от стыда, ты об этом подумал? Гай молчит. И еще, — продолжает старуха. — С чем ты вернешься домой? Что ты узнал, чему научился? Хорошо, вольно тебе оставаться Бойцовым Котом, его высочества герцога Алайского истребителем броневиков. Что можешь ты повергнуть к стопам его высочества, что вынесешь ты из этого приключения? — Драмбу! — с вызовом отвечает Гай. — Корней подарил мне Драмбу… Старуха презрительно свистит. — Эту старую рухлядь! А что ты сможешь рассказать ему о нашем мире? Гай краснеет. На лице его выступает пот. — Ничего, — бормочет он хрипло. — Я никогда никому не скажу ни слова об этом вашем мире… Почему? — быстро спрашивает старуха. — Это было бы… государственной изменой, — произносит Гай и опускает голову. Старуха и Корней обмениваются быстрыми взглядами. Там же у тента те же и Эрик с гулливеровцами. Старуха истово опустошает немалых размеров глиняный горшочек, наполненный аппетитной дымящейся снедью. Корней, полузакрыв глаза, потягивает через соломинку питье из стакана. Гулливеровцы расселись в траве перед старшими, Гай в стороне от них в прежней позе с угрюмо опущенной головой. Эрик негромко говорит: — Могу сказать одно, группой я в общем доволен. По технической стороне у меня вообще нет замечаний. Лагерь поставки образцово, будем считать, что механик экзамен сдал. Если не хочешь отдохнуть, Володя, приступай к отработке барьера… Володя серьезно кивает. — Жак, — продолжает Эрик. — Ход контакта, пожалуй, в норме. Есть интересные идеи, недурные мысли… Правда, системы еще не видно, а впрочем, время у тебя есть, продолжай работать. Положил бы полезным для тебя через неделю-другую основательно проконсультироваться с Корнеем… Жак вздыхает, хлопает себя по коленям и улыбается Корнею. — Координатор… — продолжает Эрик. — Координатор этой группе поставлен в несколько необычные условия. — Он мельком взглядывает на Гая. — Пока я затрудняюсь сказать что либо конкретное, оценочное… Подождем. Ну, а что касается штурманской практики… — Он извлекает из кармана джинсов цилиндрический футлярчик, похожий на кассету современного фотоаппарата, и подает Галке. — Вот задание. Правило тебе известно. В один прекрасный миг тебе подадут звездолет, ты немедленно вскрываешь конверт, на расчет перелета девяносто минут, затем — старт… Гай прислушивается. Галка несколько раз кивает растрепанной головой и сует футлярчик в нагрудный карман. Эрик поворачивается к старухе. — У меня все, — почтительно говорит он. Старуха с тяжким вздохом поднимается, отправляет опустевший горшочек в мусоросборник и выходит перед гулливеровцами. — Ну вот, — говорит она. — Собственно, у меня тоже все. За исключением одной маленькой частности. С сегодняшнего дня группой будет руководить Корней… Гулливеровцы качнулись, переглянулись и снова замерли, уставясь на старуху. — Эрик бросает все на полдороге, — продолжает та, — и переходит в распоряжение Штаба. Весьма возможно, что вы его долго не увидите. Прощайтесь, дети. Гулливеровцы вскакивают на ноги и обступают Эрика. Видно, что они взволнованы, но все молчат. Затем Галка произносит слегка дрогнувшим голосом: — До свидания, Эрик. Спасибо за все. Берегите себя. Эрик с улыбкой наклоняет голову. Лужайка в лесу. Утро. На середине лужайки расположился в нелепой, нечеловеческой позе робот Драмба с чертежной доской, стиснутой плашмя между могучими коленями. Его трехпалые руки с замечательной точностью и тонкостью орудуют чертежными инструментами. Гай стоит рядом, нагнувшись, упершись ладонями в колени, и, склонив на бок голову, следит за работой Драмбы. На листе прозрачного пластика возникает чертеж толстостенной короткой трубки с изогнутой нарезкой на внутренней поверхности. Гай, похлопав робота по плечу, отходит в сторону и валится в траву. — Ну-ка, включи какую-нибудь музыку… что-нибудь этакое, — командует он. — Этакое — чувствительное? — монотонно осведомляется Драмба. — Или этакое — боевое? — Чувствительное, — произносит Гай со вздохом. Звучат первые такты «Полонеза» Огинского. Гай мечтательно смотрит в синее небо, зажав между зубами травинку. Лагерь гулливеровцев. Ранний вечер, занятия окончены, Жак обучает Гая приемам современной борьбы. Галка и Володя сидят под тентом и наблюдают их возню, пересмеиваясь и попивая лимонад. Огромный Драмба неподвижно высится у палаток. Жак и Гай, оба в одних трусах, сходятся, схватываются, секунда — и Гай кувырком летит в траву. — А ну, еще раз! — азартно кричит он, вскакивая. — Не напрягайся, — учит Жак. — Схватил за локти и сейчас же, в тот же миг соскальзывай ладонями до запястий… — Понял, понял… — задыхаясь, говорит Гай. — Давай еще разок… В разгар очередной схватки Володя вдруг встает и прислушивается. Затем поднимает руку. — Тихо! — произносит он. Жак мгновенно останавливается, и Гай, воспользовавшись случаем, опрокидывает его и наваливается сверху. — Ага! — кричит он. Тихо! — сердито говорит Жак, не сопротивляясь. Гай отпускает его, оглядывается на Володю. Тот стоит, словно бы прислушиваясь, губы его раздвигаются в радостную улыбку. Все смотрят на него. Ребята! — говорит он. — Война кончилась! Гай! Гай и Жак вскакивают. Галка тоже встает. Какая война? — спрашивает она. — Где война? — Война на Тобе! Жак и Гай подбегают к нему, и он торопливо рассказывает. — Парапси-передача из Штаба… Война на Тобе кончилась. Военные действия прекратились почти одновременно по всему фронту. Краманский император низложен. Великий герцог Алайский оставил ставку и скрылся в неизвестном направлении… Поздравляю, Гай! Он обнимает ошеломленного Гая. Галка в восторге проходится вокруг них, кружась в вальсе. Жак трясет Гаю руку и восхищенно произносит: — Вот это работа! Ай да Прогрессоры! Гай вдруг вырывается. — Погодите… — говорит он, задыхаясь. — Если война кончилась… И герцог бежал… А я? Как же я? Мне же надо туда! Мне немедленно надо туда! Он вертится на месте, хватаясь то за Жака, то за Володю, то за Галку. — Неужели вы не понимаете? Ведь герцог… Ему опасность грозит, его спасать надо… Я же Бойцовый Кот! Все смущенно переглядываются. Гай замолкает. Тогда Володя, кашлянув, произносит: — Ты же знаешь, Гай, это не от нас зависит. Распоряжается Штаб… Корней… Они ни за что не отпустят тебя сейчас. Там разруха, эпидемии, голод… Передают, что… Гай, не дослушав, расталкивает ребят и убегает к лесу. Драмба широким бесшумным шагом следует за ним. Почти нагой, в одних трусах бежит Гай по лесу, не обращая внимания на ветки, которые хлещут его по лицу, по груди, по рукам. Зубы его стиснуты, в глазах слезы. — Не сдамся, не сдамся… — хрипит он. — Не будет по-вашему… Не сдамся… И вдруг он выскакивает на знакомую крошечную прогалину, окруженную соснами, засыпанную слоем коричневой опавшей хвои. Только вместо муравейника посередине прогалины лежит на земле толстое трухлявое бревно. И знакомый скрипучий голос произносит: Будь здоров, Гай, бывший Бойцовый Кот. Что-то тебя давно не было видно… Гай останавливается как вкопанный, глядит на бревно, затем растерянно обшаривает глазами прогалину. — Э… — произносит он, с трудом переводя дух. — Это… Горячего солнца и воды… во множестве… Это вы? — Конечно, это я… — Понимаю… понимаю… В прошлый раз вы были муравьиной кучей, поэтому я не сразу… — Ошибаешься. Пока я только подумываю о метаморфозе в муравейник. Как ты догадался? Сбитый с толку, Гай молчит. — А это что за чучело? — осведомляется Оборотень. Гай оглядывается. За его спиной стоит Драмба. — Это? Это робот. — Терпеть не могу искусственных носителей разума. Зачем ты привел его? — Уходи, — шепчет Гай Драмбе. — Подожди меня в лесу. — Слушаюсь, господин капрал, — ответствует Драмба и скрывается за деревьями. Гай опускается перед бревном на корточки. — Все-таки я уверен, — вкрадчиво говорит он, — что в прошлую нашу встречу вы были в виде муравейника… — Этого не может быть, — неуверенно отзывается Оборотень. — Я же говорю тебе, я только подумываю о том, чтобы перевоплотиться в муравейник… — Нет, — твердо говорит Гай. После паузы Оборотень произносит: — Может быть… может быть. В вашей части Вселенной у нас часто слабеет память. Возможно, я забыл… Ведь ты приходил так давно… — Всего четыре… нет, пять дней назад! Оборотень смеется дребезжащим смехом. — Ошибка! Ошибка! У тебя тоже никуда не годится память, бывший Бойцовый Кот… Ты был здесь не менее двадцати дней назад… Шел дождь, последний дождь в этом сезоне… — Не было дождя! Нет, был, но потом… гроза… — Лил дождь. — Погодите… — Гай вытирает с лица пот. — Скажите мне, почему вы называете меня бывшим Бойцовым Котом? — Я? Это не я тебя так называю. Ты сам назвал так себя в прошлую… в нашу первую встречу. Я спросил тебя, кто ты такой, и ты прямо так и сказал мне: бывший Бойцовый Кот… — Я? Я сам себя так назвал? Неправда! Можно Жака спросить, он подтвердит… — При чем здесь Жак? Ты ведь приходил один, без Жака… и без этого механического урода… Ты все путаешь, Гай. Ты пришел поздно вечером, и лил дождь, и ты был один, и по речи твоей я принял тебя за помешанного… Неужели не помнишь? И в руках у тебя было какое-то отвратительное железо… оно отвратительно пахло под дождем… Гай медленно поднимается с застывшим лицом. — Да… — бормочет он. — Да, я припоминаю… И до этого я никогда не приходил, так? — Никогда, — отвечает Оборотень скрипучим голосом. Гай со стопкой чертежей под мышкой входит в мастерскую. Володя под яркой лампой работает — собирает какую-то миниатюрную схему, время от времени «прозванивая» ее тонким игловидным инструментом с крошечной, в булавочную головку, лампочкой на конце. В распахнутые двери врывается обильное солнце, снаружи доносится рассеянное, но очень мелодичное пение Галки. Володя отрывается от работы и внимательно глядит на Гая. — Не помешал? — с нарочитой небрежностью, глядя в сторону, произносит Гай. — Ничуть. Что, готовы чертежи? — Не все. Ты мне поможешь? — Давай посмотрим. Гай подходит к нему, вручает чертежи. Володя разглядывает их, качает головой. — Молодец, — говорит он. — Отчетливая работа. — Чего там… — По-прежнему не глядя на него, Гай пожимает плечами. — Когда подопрет, так и рыбка запоет… — Поющая рыбка — для нас не ошибка, — рассеянно откликается Володя. — Это что же у тебя такое? — спрашивает он, с любопытством рассматривая чертежи короткой толстостенной трубки. Лицо Гая заливается краской. — Сюрприз, говорят тебе! — сердито ворчит он. — Потом узнаешь… Ты мне поможешь или нет? — Еще бы… Володя складывает чертежи, подходит к форматору и принимается за работу. Чертеж за чертежом исчезает в щели приемного окна, жужжит наборный пульт, щелкает рычажок, под слабое гудение на несколько секунд меркнет свет, и Гай извлекает и рассовывает по карманам своей маскировочной куртки и деталь за деталью — всего пять штук. — Все? — спрашивает Володя. — Пока достаточно, — отвечает Гай. — Спасибо, одолжил ты меня… Володя хлопает его по плечу и возвращается к своей работе. Ночь. Володя и Гай не спят в своей палатке. Гай сидит на своей постели, понурившись. Володя лежит, заложив руки за голову, и смотрит в нейлоновый потолок, сквозь который просвечивает луна. — …Это и у нас было когда-то, — негромко говорит Володя — Здесь нужно понять, что все эти герцоги, императоры, императоры были очень скверные люди, мелочные, жестокие, просто-напросто хулиганы. От подданных они требовали и кровопролитием добивались беспрекословного повиновения. От соседей — тоже. Ну, тут уж кто кого… Вот как твой герцог Алайский и император… — Герцог не такой, — хрипло шепчет Гай. — Все они одним миром мазаны. Гай, дружище, пойми, мне очень неприятно говорить тебе это, ты оскорбляешься, обижаешься, но ведь это так! Вся туша твоего герцога, набитая алкоголем и нечистыми вожделениями, не стоит ногтя с твоего мизинца… Гай молчит. Володя садится на постели, смотрит на него. — Старая истина, — говорит он со вздохом. — Лучше раз показать, чем сто раз рассказать… Устал я немного сегодня, и Корней непременно свернет мне шею, но ничего не поделаешь… Ладно, я тебе покажу его высочество герцога Алайского, каким видел его сам. Смотри сюда! — Володя кладет палец себе на переносицу и впивается взглядом в глаза Гая. — Смотри внимательно… внимательно… внимательно… Глаза Гая расширяются, он судорожно вздыхает, он не в силах оторваться от глаз Володи. Возникает и нарастает пронзительный звенящий звук. Полутьма палатки заполняется розовым туманом, и сквозь этот туман начинают просвечивать движущиеся образы. Герцог Алайский, толстый, плешивый, в окружении свиты стоит перед грудой трупов, хохочет, похлопывает по плечу рослого мужчину в маскировочном комбинезоне и плоском, как тарелка, шлеме… Герцог Алайский пирует в тесном кругу блюдолизов и полураздетых дам, он вдребезги пьян и, пытаясь подняться, валится под стол; его извлекают и ставят на ноги, а он шатается и вдруг пьяным размахом сбивает со стола посуду… Герцог Алайский в пыточной камере смотрит, как истязают полуголого человека, вздернутого на дыбу, и вдруг, подскочив, расталкивает палачей и принимается избивать жертву тростью; толстое лицо его искажено, из разинутой пасти летят брызги… — Хватит! — гремит чей-то голос. Звон обрывается, видение исчезает. Снова в сумраке палатки сидят друг против друга Гай и Володя. — Хватит… — слабым голосом произносит Гай и боком валится на постель. Володя проводит ладонями себя по лицу. — Герцог… — бормочет Гай. — Его высочество… Да что мне в нем теперь? Его, может, уже и в живых нет, если он бежал… Народ у нас сердитый… — Он вдруг снова садится. — Разве в герцоге дело? — кричит он исступленно. — Мне сейчас дома быть надо, дома! Там перемены, там все решается, а я здесь! Нет, не понять вам этого, никогда не понять… в вашем раю… Речной пляж под обрывом. Жаркий полдень. На песке рядышком сидят Жак и Гай. Жак, весело насвистывая затейливый мотивчик, бросает в реку камешки, ловко делая «блинчики». Гай пригорюнился, обняв руками колени и положив на колени подбородок. — Сыграем в четырехмерные шашки, — предлагает Жак. Гай отрицательно качает головой. — Ну, в трехмерные… Гай отрицательно качает головой. — Тогда поборемся? — Неохота, — со вздохом произносит Гай. — Жалко, — огорчается Жак. — А то бы я тебя в два счета положил… Гай не реагирует. — Слушай, — укоризненно-жалобно говорит Жак. — Перестань. Нос выше. Ну? Гай бледно улыбается. — Пойдем, я тебя хоть плавать поучу… — Иди сам, Жак, иди с богом… Жак крякает, поднимается, шумно входит в воду и ныряет. Гай рассеянно глядит на реку. Солнце бьет из бездонной сини, на волнах ослепительно переливаются «зайчики». Метрах в двадцати от берега реки из воды высовываются ноги Жака. Гай рассеянно смотрит, вздыхает и отворачивается. Снова смотрит. Голые ноги не то судорожно, не то азартно подергиваются. Гай присматривается внимательнее, брови его поднимаются. Дергаются торчащие из воды ноги, белые пятки сверкают на солнце. Гай встает, не сводя с них глаз. Пятки исчезают под водой и снова взбрыкивают, подняв столб брызг. — Жак, — негромко говорит Гай и делает несколько шагов в воду. — Жак! — вопит он в ужасе. — Драмба! Ребята! Жак! И, расплескивая воду, он неуклюже бежит в реку, в глубину, на стремнину. Мелькают его растопыренные пальцы, он с головой погружается в воду, выныривает, бьет по воде руками и снова погружается. Жак, отплевываясь, выволакивает Гая на песок и садится с ним у ног подбежавших Володи и Галки. Галка сейчас же опускается на корточки и берет лицо Гая в свои ладони. Гай тяжело дышит, из носа у него течет вода, глаза закрыты. — Что случилось? — спрашивает, хмурясь, Володя. — Не знаю, — говорит Жак. — Просто понятия не имею. Я там на дне сома нашел, большой такой сом, импозантный… Ну, завел с ним беседу, щекочу его, ублажаю всячески… сам знаешь, как с большой рыбой… И вдруг шум, плеск, на меня налетают, сбивают на бок… Сом, конечно, наутек… Вынырнул я, гляжу — тобианин наш тонет, пузыри пускает… Как он там очутился, это же все-таки метров двадцать, а он плавать не умеет… Гай открывает глаза, пристально смотрит во встревоженное лицо Галки. Нагибает голову, выплевывает воду. — У-ух… — произносит он — Испугался я… Думал, ты тонешь… Наступает пауза. Все смотрят на Гая. — Ты же… ты же плавать не умеешь, — каким-то вибрирующим голосом произносит Жак. Гай отпихивает его, встает и ложится на песок лицом к воде. — Я же говорю, — произносит он раздраженно. — Я испугался… Торчат, понимаешь, ноги… Думал, под корягу его завело или что… Он замолкает на полуслове. Глаза его выкатываются, челюсть отвисает. Перед ним у кромки воды сидит большая лягушка. Гай, не вставая, боком ползет от нее, затем вскакивает и с воплем бежит к обрыву. Пытается вскарабкаться, обрывается, падает в тучах обвалившейся сухой глины. Могучие руки Володи подхватывают его, и он замирает. Ласковый голос Володи: — Ты так вывалялся, дружище, что непременно придется опять окунуться… И голос Галки: — Я сама с ним пойду в реку… Лагерь гулливеровцев. Столовая под полосатым тентом. Утро. Четверка заканчивает завтрак. — Что у кого сегодня? — осведомляется Галка. — Я иду к своему Инобу, — отзывается Жак. — Если не возражаешь, прекраснейшая, беру с собой Володю… Галка вопросительно смотрит на Володю. Тот кивает. А ты? — обращается Галка к Гаю. Здесь пока останусь, — говорит Гай, не поднимая головы из тарелки. — У меня дела… Жак встает, собирает грязную посуду и бросает в мусоросборник. Готов, Володька? Пошли… Четверть часа спустя. Галка, напевая, идет через поляну к своей палатке. Гай догоняет ее. Гал! Она останавливается. Что, солдат? — Слушай, Гал. Это… Ты умеешь работать с этим… форматором? — Конечно. Гай протягивает ей стопку чертежей. — Сделай, а? Галка разглядывает чертежи. Что это такое? — спрашивает она с любопытством. — Так… Потом узнаешь. Сделаешь? — Конечно, солдат. Для тебя — все что угодно. Они идут к мастерской, входят. Вспыхивает свет. Галка поднимает крышку форматора. — А почему ты Володю не попросишь? — спрашивает она небрежно. — Вы не поссорились? — Что ты! — с жаром говорит Гай — Конечно, нет… Только… Он с Жаком ушел, и я… — Все из стали? — прерывает его Галка. — Да… Там я написал… Галка принимается за работу. Четыре чертежа, один за другим, исчезают в щели приемного окна, жужжит наборный пульт, щелкает рычажок, под слабое гудение на несколько секунд меркнет свет, и Гай извлекает и рассовывает по карманам четыре детали. — Всё? — спрашивает Галка. — Всё… Галка захлопывает крышку форматора и поворачивается к двери. — Погоди, Галка… — вполголоса произносит Гай. Галка останавливается и с интересом смотрит на него. Гай решается. — Когда придет твой звездолет? — спрашивает он. — Не знаю… — Я знаю, — говорит Гай. — Через двадцать дней. В первый дождливый день. Галка поднимает брови. — Откуда ты знаешь? — Знаю… Неважно откуда… Куда ты полетишь? — Не знаю. — Галка похлопывает по нагрудному карману. — Задание опечатано… Но откуда ты все-таки… — И ты улетишь… насовсем? — Да. Сюда я, во всяком случае, уже не вернусь. Придется нам распрощаться, милый мой солдат. Гай смотрит ей прямо в глаза. — Гал… Отвези меня на Тобу. Галка пятится и садится на крышку форматора. — Тебя… на Тобу? — На Тобу. Верни меня домой. Тебе ничего не стоит. Посчитаешь… нажмешь на кнопки, и я дома. А? Галка медленно качает головой. — Это невозможно, Гай. Гай опускается перед ней на колени. — Гал, — шепчет он лихорадочно. — Мне нужно домой. Я не могу здесь больше. Мой дом горит, неужели ты не понимаешь? Да, да, да, ваш мир прекрасен, вы здесь все чистые, добрые, прекрасные. Но ваш мир мне чужой, и вы мне чужие… Мой мир уродлив, у нас все грязные, злые, уродливые, но это — мое… Понимаешь? Мое! Вот я перед тобой… — Он хватает ее за руки. — Я, мальчик из преисподней, я никогда никого не видел прекраснее тебя, но я даже не смею любить тебя, такая ты чужая… Слушай, Гал, вы ведь свободны, вы все можете, верни меня домой! Он прижимается лицом к ее рукам. Галка смотрит на его стриженую голову, закусив губу, глаза ее полны слез. — Это невозможно, Гай, — также шепотом говорит она. — Нет, это невозможно… — Она зажмуривается и трясет головой. — Да, мы свободны, да, мы всемогущи… Но наша свобода и могущество держится на железной дисциплине… Не знаю, понимаю ли я тебя… Кажется, понимаю. Но это невозможно… Она встает, высвобождает свои руки из рук Гая и выбегает из мастерской. Гай одиноко стоит на коленях перед серым футляром форматора. Лужайка в лесу. Горячий полдень. Жужжит шмель, перелетая с цветка на цветок. Паучок неторопливо плетет паутину. Заливаются-чирикают невидимые птицы в вершинах деревьев.[40] Кусты раздвигаются, и на поляну выходит Гай. Он хмур и мрачен. Следом гигантской тенью бесшумно появляется Драмба. Гай бросает в траву брезентовый сверток. Сверток падает с глухим звяканьем. Негромко звучит глиеровская «Песня без слов». Гай как-то грузно, словно обессилев, садится в траву и медленно разворачивает сверток. Десяток металлических деталей, тускло отсвечивающих на солнце. Гай лезет в карман и высыпает на брезент пригоршню автоматных патронов. Медь отсвечивает на солнце ярко и радостно. Россыпь патронов и десяток деталей: ствол, корпус, выдвижной приклад, затвор, пружина затвора, два магазина, две пружины к магазинам… Гай механически, привычными движениями собирает автомат. Снаряжает магазины патронами. Со щелчком вбивает один магазин в патронник. Некоторое время он сидит с автоматом на коленях, опустив голову. Затем медленно, с болезненным стоном поднимается ни ноги. Поворачивается лицом к огромному старому дереву и поднимает автомат. Перед ним — улыбающаяся рожица Жака. Его голос: — Я сам виноват. Растренировался. И потом, разве можно дразнить Бойцового Кота? Умное, ласковое лицо Володи. Его голос: — Вся туша твоего герцога, набитая алкоголем и нечистыми вожделениями, не стоит ногтя с твоего мизинца… Милое лицо Галки. Ее голос: — Ты мог бы и подождать несколько лет… Гай опускает автомат. Затем зажмуривается, рывком вскидывает ствол и нажимает на спусковой крючок. Оглушительная короткая очередь. Мертвая тишина. И снова, словно сквозь вату, проступают звуки. Негромкий женский голос, поющий «Песню без слов», чириканье птиц… Гай с отчаянным лицом поворачивается к роботу: — А что я еще могу сделать, Драмба? — шепчет он. — Что я могу сделать? Робот молчит. Лес. Серый дождливый день. Идет по лесу Гай в своей зелено-коричневой маскировочной куртке, с автоматом на ремне через плечо. Выходит на знакомую прогалину, окруженную мокрыми соснами. Слой опавшей хвои тускло отсвечивает под серым небом. Нет ни муравейника, ни трухлявого бревна — посередине прогалины возвышается мокрый угловатый камень. Гай останавливается перед камнем. — Здравствуйте, — тихо говорит он. — Горячего солнца и воды в достатке… Скрипучий голос отзывается: — Здравствуй. Воды сегодня вполне достаточно, а вот солнца я не видел давно. Кто ты такой? — Да, я забыл, — произносит Гай. — Зовут меня Гай, и я… — Он с горечью усмехается. — Я — мальчик из преисподней. Бывший Бойцовый Кот его высочества герцога Алайского. — Очень длинно, Гай, — говорит скрипучий голос— Лучше просто: бывший Бойцовый Кот, что бы это ни значило. Что это за железо ты таскаешь на себе? — Ничего особенного… Сюрприз для друзей. — Ужасно пахнет под дождем. — Извините… Больше не повторится. — Рад слышать. Итак? — Ничего. Просто я пришел попрощаться. И поблагодарить. — Очень рад, Гай. Но… я впервые вижу тебя. Что я сделал, чтобы заслужить твою благодарность? — Неважно. Потом… Мы еще увидимся, впрочем. Очень скоро. — Не понимаю. Ты пришел попрощаться и обещаешь, что скоро увидимся? — Я не могу объяснить… Я прощаюсь, потому что сегодня — первый дождливый день. — Глупости! Дожди идут уже много дней подряд, ты говоришь, как сумасшедший. — Да, да, да. Простите меня. Да, для вас это последний дождливый день. Завтра для вас начнутся дни солнечные. — Гм… Для меня. А для тебя? — Не знаю… Прощайте. Гай поправляет автомат на плече, поворачивается и уходит в лес. Лагерь гулливеровцев. Поздний вечер, накрапывает дождь. Костер. Жак, мечтательно прикрыв глаза, наигрывает на «концертоне» печальную мелодию в латиноамериканском стиле. Володя сидит рядом, прихлебывая из кружки молоко. Галка сидит рядом и слушает. Угрюмый Гай тоже слушает, уставясь в огонь. В тени маячит громадный силуэт Драмбы, его округлая голова странно выделяется на фоне звездного неба. И вдруг раздается длинный шипящий звук, закончившийся звонким хлопком, словно откупорили бутылку шампанского. Володя живо приподнимается на колени. — Корабль, Галка! В центре поляны из вечернего воздуха возникает силуэт корабля — фосфоресцирующая конусовидная масса. — Ребята, — говорит Жак, откладывая «концертон». — Кажется, кто-то будет сдавать экзамен… Галка пристально смотрит на Гая. Она бледна, губы ее дрожат. Гай молча поднимается и уходит в темноту. Галка достает из нагрудного кармана футлярчик, распаковывает его, вынимает бумажную ленту и читает, наклонившись к огню. — Ну? — нетерпеливо произносит Жак. — Денеб — двадцать два, база «Саламандра», — слегка дрожащим голосом читает Галка. Жак издает длинный протяжный свист. Володя спокойно отхлебывает из кружки и говорит: — Ну вот видишь, а ты боялась… Вполне приличный вариант. Тебе помочь? Галка мотает головой. — Он предлагает ей помощь! — произносит Жак, обращаясь в пустоту и тыча через плечо большим пальцем в сторону Володи. — Он предлагает помощь классной звездолетчице, прекраснейшей из координаторов! — Замолчите, мальчишки, — говорит Галка. — Сейчас я пойду… Ну почему обязательно Денеб? — говорит она, с отчаяньем хлопнув себя по колену и не двигаясь с места. И в этот момент перед костром появляется Гай. Он в полной форме Бойцового Кота. Лицо его белое, даже светится в темноте. Губы сжаты в ниточку. Глаза бешено прищурены. Слегка согнув ноги в коленях — так положено по уставу — он держит перед собой автомат. Дуло направлено на Галку. — Не двигаться! — напряженным голосом говорит он. Возле костра — мгновенное неуловимое движение. И вот уже Галка заслонена с одной стороны Жаком, с другой — Володей, но она встает и выходит вперед. Гай отступает на шаг. — Еще движение, и я стреляю! — кричит он. Из опрокинутой кружки у костра льется на землю струйка молока. — Что ты задумал? — мягко спрашивает Галка. — Рядовой Драмба! — рявкает Гай. — Действуй! Гигант-робот выдвигается из сумрака в свет костра, на ходу разматывая моток тонкого блестящего шнура. Он надвигается на гулливеровцев, огромный, несокрушимый, зловещий. Отблески костра кроваво переливаются на решетке его забрала. В мертвой тишине свистит разматываемый шнур. Гай отступает еще на шаг. Трехпалая лапа Драмбы тянется к Володе. И тут Володя небрежно, даже не глядя, протягивает руку к его металлическому поясу. Раздается щелчок, и робот застывает в нелепой позе. Шнурок сматывается с его лапы и кольцами укладывается в траву. — Слушай, Гай, — говорит спокойно Володя — Что за глупость ты затеял? Что тебе надо? Лицо Гая страшно. Глаза вытаращены, на губах пена. Он отступает еще на шаг. Губы его беззвучно шевелятся. Все равно… — хрипит он. — Я вас всех перестреляю… Не двигаться! Галка, марш к звездолету! Вот это контакт! — весело произносит Жак. — Да не будет он стрелять, — лениво говорит Володя. — Что вы, не знаете его, что ли? Это все из-за звездолета, — грустно говорит Галка. — Он хочет домой. Вы понимаете? Он хочет домой. — А мы тут при чем? — говорит Жак. — Мы же не можем его… — А почему все-таки не можем? — отзывается Володя. — Человек хочет домой. Война у него там кончилась… — Но ведь Корней… — Жак, — говорит Володя — На Земле вот уже полтораста лет людей учат отвечать за свои поступки с десятилетнего возраста. Гай глядит на них, дрожа всем телом. Ствол автомата давно уже смотрит в землю, но он не замечает этого. Гай, — ласково говорит Галка. — Не торчи там, как пугало. Иди сюда, садись. Гай подходит к костру, держа автомат в опущенной руке. Садится, скрестив ноги и опустив голову. Ты и в самом деле так хочешь домой? — говорит Жак. — Или это была игра? Гай молчит. Не знаю, — хрипло произносит он наконец. — Ничего я теперь не знаю… Он отбрасывает автомат, хватает себя за волосы и раскачивается из стороны в сторону. — Я ничего не знаю, ребята! Но ведь я должен быть там! Должен! Неужели вы этого не понимаете? Должен! Серый осенний лес. Моросит унылый дождь. Черные корявые, словно обглоданные стволы деревьев. Чахлый кустарник между ними. Земля покрыта слоем мокрой прелой листвы. Через лес идут четверо. Галка, Володя, Жак — в глухих черных комбинезонах с капюшонами. Гай — в своей зелено-коричневой маскировочной куртке и коротких широких штанах. С плеча на ремне свисает автомат. Лица у всех белые, напряженные. В кустах у обочины дороги они останавливаются. Дорога неширокая, невероятно разбитая и грязная. Невдалеке, уткнувшись покатым лбом в дерево, стоит сгоревший броневик. Чуть подальше стоит другой, завалившийся правыми колесами в придорожную канаву. В тишине слышится шорох дождя и отдаленный невнятный шум, словно где-то проходит множество людей. Гай поворачивается к гулливеровцам. — Ну… — произносит он и замолкает. Гулливеровцы молча смотрят на него. У Галки капюшон откинут на спину, лицо у нее мокрое — то ли от дождя, то ли от слез. — Я пошел, — говорит Гай. — Спасибо за все. Прощайте. Володя поднимает руку в прощальном жесте. Жак говорит: — До свидания, Гай. Береги себя. — До свидания, Гай, — повторяет Галка. Гай поворачивается, поправляет автомат и идет по дороге. Гулливеровцы смотрят ему вслед, и вот он уже скрывается за поворотом. Он идет, оскользаясь на грязных рытвинах, обходя глубокие лужи, перешагивая через стволы упавших деревьев. Пинком отбрасывает с дороги конусовидную каску, и она катится в канаву, расплескивая воду. И вдруг впереди из леса выходят двое и останавливаются посередине дороги. Один — видимо, бывший солдат, высокий плечистый мужик в военной форме с оборванными пуговицами, с мрачной заросшей физиономией. Другой — подросток, ровесник Гая, в такой же, как у Гая, но очень грязной и оборванной маскировочной куртке. Одной ноги у него нет, и он горбится, опираясь на самодельные костыли. Гай подходит к ним и останавливается. Они хмуро и недоверчиво оглядывают друг друга. И Гай видит на правом рукаве калеки знакомую нам эмблему: оранжевый треугольник с изображением черного кота, яростно выгнувшего спину. Солдат спрашивает Гая по-алайски. Гай коротко отвечает. Тогда солдат, бешено оскалив зубы, молча срывает с Гая автомат и швыряет в кусты. Затем дает Гаю оглушительную затрещину. Гай падает, но сейчас же поднимается и стоит, медленно обтирая с лица грязь. Солдат сердито командует что-то и, повернувшись спиной, топает по дороге, разбрызгивая грязь огромными рваными башмаками. Гай покорно идет за ним, а следом за Гаем, мучительно переставляя костыли, плетется калека. Так они выходят к шоссе, по которому медленно тянется поток беженцев, возвращающихся на родные места, откуда их согнала война. Шагают, плетутся, волочат ноги, тянут самодельные тележки, толкают перед собой тачки, несут детей, сгибаются под тяжестью тюков с жалким барахлом бывшие солдаты, инвалиды, женщины, подростки, старики и старухи, все оборванные, грязные, всклокоченные… Солдат останавливается и молча указывает Гаю на изможденную женщину, которая с трудом толкает перед собой тележку на двух вихляющих колесах. На тележке, вцепившись в узлы замурзанными лапками, сидят двое карапузов лет трех-четырех. Гай кивает. Он подбегает к женщине и наваливается грудью на край тележки. А солдат, отобрав у какого-то старика сундук, обвязанный веревкой, взваливает груз на плечо и идет следом за Гаем.[41] И уже веселее скачет рядом с ним на своих самодельных костылях калека-подросток, бывший Бойцовый Кот великого герцога. Картина шествия беженцев отодвигается в глубину кадра. Она проецируется на большом, во всю стену, экране в небольшой пустой комнате. Старуха и Корней сидят в креслах и смотрят на экран. — Ну вот и конец всем хлопотам, — произносит старуха. — Наши гулливеровцы — молодцы, сынок. Мы хорошо воспитали их. Поздравляю. Корней хмуро качает головой. — Не знаю, мать… — говорит он. — Не знаю. Вернуть мальчишку в эту преисподнюю… Старуха перегибается через подлокотник и похлопывает Корнея по руке. — Вздор, вздор, сынок. Ты сам в это не веришь. Для нас это преисподняя, а для него — родина. Родина, сынок![42] Ему там жить, ему там бороться, ему там строить. — Но ведь мы… — А мы ему поможем. На то мы Прогрессоры. Картина шествия беженцев снова надвигается и заполняет кадр. И вдруг среди тобиан появляется знакомое лицо. По грязному шоссе шагает рыжий скандинав Эрик со шрамом на щеке, обросший щетиной, в таком же рваном обмундировании, что и остальные бывшие солдаты, с внушительным тюком за спиной. Словно почувствовав, что на него смотрят, он поднимает голову, встречается глазами со зрителем и делает рукой едва заметный приветственный жест. Затем, ускорив шаг, обгоняет одного беженца, другого, третьего… И вот он уже рядом с Гаем и упирается могучей рукой в край тележки. И они идут, толкая тележку, дальше и дальше, мимо развороченного взрывом дома, мимо сгоревшего броневика, мимо ряда кольев с повисшими на них ржавыми касками… КОНЕЦ Трудно переоценить популярность замечательных писателей-фантастов Аркадия и Бориса Стругацких. Их книги не залеживаются на прилавках магазинов, становясь библиографической редкостью. Подлинная гражданственность в сочетании с крепкой «закрученностью» сюжета, с яркими полнокровными образами, живым, «разговорным» диалогом делают их произведения подлинно кинематографическими. Они просто просятся на экран. Меня с братьями Стругацкими связывает многолетняя творческая и личная дружба. Нами делались неоднократные попытки экранизации отдельных произведений, однако, по целому ряду обстоятельств ни одна из этих попыток успеха не имела. Ставя другие фильмы по другим сценариям я всегда был твердо уверен, что главное дело моей жизни — это все-таки кинофантастика. Какова же была моя радость, когда я узнал, что первый вариант оригинального сценария «Мальчик из преисподней» принят Центральной сценарной студией. В то время я заканчивал в Киргизии свой фильм «Водопад» и не мог ознакомиться с этим вариантом сценария. Прочесть его я смог лишь вернувшись в Москву. Ознакомился я также с заключением сценарно-редакционной коллегии по первому варианту сценария. Мы с Аркадием Стругацким тщательно проанализировали сценарий, замечания участников обсуждения: Е. Григорьева, Б. Метальникова, А. Кончаловского и др. Аркадий Стругацкий вместе со мной наметил план переделки сценария. Сценарий, что называется, будет «прописан» заново от начала до конца. Вот как это будет выглядеть. После пролога, непосредственное действие фильма начнется с суда над Корнеем. Его судит трибунал прогрессоров. Корней обвиняется в тягчайшем преступлении, он вмешался в жизнь иной цивилизации, похитив оттуда Гая, он, тем самым, нарушил естественный ход развития этой цивилизации. Тут я должен сделать некоторое отступление. Мы с автором пришли к выводу, что всевозможные «утопические» интерьеры, аксессуары и пр. должны быть категорически исключены из нашего фильма. Уровень цивилизации Земли таков, что людям, например, не нужны уже какие-либо летательные аппараты, они сами научились летать. Кстати, это тоже одно из немаловажных изменений, которое будет внесено в сценарий. Итак, суд над Корнеем — острая, драматическая сцена. Корней яростно отстаивает свою правоту: «Не может человек равнодушно смотреть на страдания другого, пусть даже инопланетчика — иначе он перестает быть человеком». Однако, факт преступления налицо, и трибунал выносит суровое решение: «Приговорить к высшей мере наказания — к одиночеству». В отношении Гая трибунал принимает несколько неожиданное решение — раз уж мальчик из преисподней оказался на Земле, то его следует послать к сверстникам, будущим прогрессорам. Пусть не только он поучится у ребят Земли, но и они у него поучатся. «Слишком они стерильны растут у нас. Мы оградили их от всех бед и несчастий, от горя и страданий, от ненависти и отчаяния. А ведь там, где им предстоит работать, они столкнутся со всем этим…» И Гая направляют в лагерь прогрессоров… координатором, командиром. Такой поворот дает возможность для ряда порой забавных, а порой и остродраматических ситуаций. Так Гай с помощью ребят и, естественно, чудодейственной техники будущего (кстати, вся тема робота будет исключена из фильма) возвращает к жизни древний танк, вросший с землю после боев, которые гремели здесь когда-то, триста лет назад. Разъезжая на танке, он проводит с ребятами «учения». Ребят посещает Корней. Это последний его день на Земле, с людьми. Корней ведет Гая к братской могиле среди древних, покрытых шрамами деревьев. Эта земля, эта могила, эти деревья помнят, что происходило здесь триста лет тому назад. Не надо никаких теле- и киноэкранов, по приказу Корнея память земли и деревьев материализуется в зримые образы и перед потрясенным Гаем предстает яростная картина давнего боя. Гай поражен мужеством и отвагой людей. Он не может сдержать слез, видя, как на его глазах гибнут советские воины. Он пытается броситься к ним на помощь, но Корней удерживает его, изображение боя исчезает. За всем происходящим наблюдает пожилая женщина, председатель трибунала. Отослав Гая, она остается наедине с Корнеем. Далее следует ключевая остропсихологическая сцена, в результате которой женщина признается Корнею, что ее, маленькую девчонку, спас из-под огня триста лет назад пришелец из будущего. Тогда был бой и это спасение стоило жизни многим нашим бойцам. Погиб здесь и дальний предок Корнея. Еще и еще раз она доказывает Корнею преступность его поступка. Однако, мы понимаем, что по-своему прав и Корней. Этот разговор слышит Гай. Теперь он понимает, что именно он, его спасение из преисподней — причина беды Корнея. Гай принимает решение. Именно отсюда начинается история с изготовлением автомата. Только Гаю помогает не робот, а сами ребята, словно не подозревающие о конечной цели своей работы. Автомат готов. Гай приходит проститься с Оборотнем (этот образ кажется мне чрезвычайно интересным, его следует разработать более широко и подробно). Далее следует эпизод «Бой Гая». Гай подводит свой танк к братской могиле, вызывает картину боя и бросается на своем танке в самую гущу схватки. Мотор глохнет. Гай вылезает из люка и начинает яростно строчить из автомата по бесплотным теням фашистов. Встревоженные выстрелами бегут ребята. Изображение боя исчезает, перед Гаем растерянные ребята. Именно здесь происходит разговор, в котором Гай требует, чтобы его отправили обратно. Он должен быть снова там, в преисподней, чтобы быть вместе со своим народом, чтобы спасти Корнея. Гай угрожает ребятам, наставив на них автомат. Далее новый вариант сценария не будет иметь существенных расхождений с первым. Окончательный вариант сценария будет представлен в Сценарную студию не позднее 5-го апреля. Сценарий Стругацкого, я в этом убежден, будет настолько ярок и своеобразен, что поставленный по нему фильм послужит началом нового этапа развития советской кинофантастики. С искренним уважением Ю. Борецкий — У вас в школе, вероятно, были занятия по диверсионно-разведывательной подготовке… — Так точно. — Ты, например, изображал диверсанта, а твой преподаватель — местного жителя. Было? — Немножко не так, господин офицер. Я изображал диверсанта, который играет местного жителя. Костлявый кивнул. — Насколько я понимаю, ты воображаешь, что и сейчас мы занимаемся чем-то вроде этого… Все это, конечно, возможно. Но какое же это должно быть задание, чтобы таких сумасшедших средств не жалеть? И это ради одного диверсанта! Или я здесь не один? Или в этой спецлаборатории нас целая рота? Да нет, какая здесь к чертям декорация? Что я выдумываю? Все здесь настоящее. Деревья настоящие, еда настоящая, земля настоящая. Вот, пожалуйста, летит насекомое. Сроду я таких не видел. Тоже декорация? Зачем? Как ни крути, а попал я, ребята, на другую планету. И с этого, ребята, все мои заботы начинаются. Первый вопрос: кто в этом случае есть Корней? Тут одно из двух. Или этот Корней на самом деле землянин, как он мне все время твердит, или? Вот то-то и оно. Наша разведка лучшая в мире, уж мы-то, Бойцовые Коты, кое-что об этом знаем. Тогда складывается у нас такая картина. Есть на белом свете эта самая разэтакая Земля. И сидит на ней резидентом офицер разведки, человек, сразу видно, большой, и шутки с ним плохи. И нужен ему для каких-то целей помощник. Он здесь уже кое-кого навербовал из местных, но ему свой человек понадобился, совсем свой. И вот подбирают на поле боя Бойцового Кота при последнем издыхании, объявляют его на родине геройски погибшим, а самого перебрасывают сюда. Потому что он хотя и котенок еще, но и рекомендовал себя, ребята, неплохо. Доверять ему можно, и толк из него будет. Но если это так, то я же должен быть на высоте! Я же… Я ведь… А, змеиное молоко, что же я должен? Чего от меня ждут? Должен я понимать то, что я понимаю, или нет? И если не понимаю, значит, дубина, не в разведке мне работать, и сапоги бэ-у в каптерке пересчитывать с дикобразами. А если понимаю, то как мне ему дать знать, что я понимаю, если он на каждое мое слово мне десять? Я ему этак осторожненько, намеком: какие будут приказания, какая предстоит задача? А он мне с улыбочкой, но нетерпеливо как-то: да брось ты, Гаг, какие там еще приказания и задачи? Учись, присматривайся, читай… Читай! Через три-четыре месяца, мол, домой вернешься, начнешь строить новую жизнь, то-се… И вообще, о войне он говорит с каким-то пренебрежением, словно это какая-то досадная пустяковина, а не главное дело всей жизни настоящего алайца; о его высочестве герцоге если когда и упомянет, то с какой-то раздражающей усмешечкой; от Пяти принципов просто ручищей отмахивается, как от мухи… Проверка? Кого же ты проверяешь? Бойцового Кота проверяешь? Правда, и об императоре крысином он раз так выразился крепко, что я сразу понял: наш человек, сорвалось у него по-видимому. Но это единственный раз! Тут ведь вот еще какая тонкость. Он утверждает, что через три-четыре месяца война окончится, что они, то есть земляне, приняли какие-то особые меры для окончания войны и прекращения кровопролития. Хорошо. А кто победит? А никто не победит, отвечает. Не будет, говорит, никакой победы. Просто будет мир. Ну что ты ему на это скажешь? Ну дико же! Или и это должен понимать так, что работать мне придется там же, дома, но в совершенно других условиях? Сначала я было подумал, а не намекает ли он, что его высочество потерпел поражение? Сел на нас император, и там теперь придется драться в подполье… Змеиное молоко, у меня нервы не выдержали, убежал я куда-то и разревелся, как баба, теперь вспомнить стыдно. Но он меня нашел, успокоил, сказал, что остановили мы их на линии рокады, что фронт стабилизировался. Значит?.. Возможно, его высочеству благоугодно заключить временно мир из высоких стратегических соображений, и война теперь начнется тайная, небывалая, и к этой-то новой войне меня как раз и готовят? Нет. Никуда все это не годится. Не вяжутся здесь концы с концами. Эх, Гаг, безусый ты котенок. Гепард небось мигом бы разобрался, что к чему… Гепард… Вспомнил я про Гепарда, и снова у меня ком в горле. lt;…gt; А я, Гепард, влип. Ох и влип же я! Где ты там сейчас, вразуми, подскажи мне, кто такой Корней, как мне держаться… Самый тяжелый вариант — это если Корней никакой не офицер, а настоящий чужак, житель этой планеты. Если все, что он говорит — это правда. Могучие они здесь, стервецы, могучие, простым глазом видно. И получается тогда, что против них, всей их мощи я здесь один. И никто, кроме меня, о них не знает. Они ходят по нашей планете, как у себя дома, и никто их не замечает. Они про нас знают все, а мы про них — ничего. С чем они к нам пришли? Что им у нас надо? Что им надо от нас? Что им надо от меня? Страшно… Ну, ходим мы вот так, ходим, Корней рассказывает, горячится, а мне уже даже немножко надоело, и стал я почему-то думать, с чего это Корней один живет, где у него жена, дети. Неужели же он этот самый ученый чудак, которому ничего в жизни не надо, только смотреть в микроскоп на козявок да ковыряться в лягушачьих кишках? Непохоже что-то… Но уж больно он страстно обо всей этой космозоологии излагал. Прямо бзик какой-то у человека. И стало мне вдруг окончательно понятно, что никакой он не наш офицер и никакая все это не проверка. Да. Вот ходим мы, ходим, половину уже осмотрели. И начинают мне приходить в голову странные мысли. Вот жило все это зверье, поживало за тысячи световых лет от этого места. — Придумал, где бы тебе хотелось побывать? — Нет. То есть да. — Ну? Эх, была не была, подумал я. — Очень мне интересно узнать, как работают ваши звездолеты. — Уточни. Хочешь увидеть — как? Или хочешь узнать — почему? — Да нет, я для начала просто хотел бы посмотреть, как все это выглядит. Скажем, у нас для самолетов нужны взлетные площадки. А для звездолетов? — Тут, брат, все зависит от того, куда тебе надо лететь. Для сверхдальних рейсов существуют огромные махины, они стартуют из космоса или с Луны. Для средних расстояний у нас используются так называемые «призраки». Это небольшие корабли, действующие на принципе нуль-транспортировки. Они могут стартовать откуда угодно, хоть из этой комнаты. А для постоянных, налаженных трасс можно пользоваться нуль-кабинами. Набираешь шифр — и через десятую секунды ты там, Чего не ешь? Я спохватился и стал есть, не чувствуя вкуса. Нуль-кабины. У него ведь прямо в саду стоит нуль-кабина. Мы через нее сюда и явились. — Существуют еще грузовые космодромы, — продолжал Корней. — Это для кораблей-автоматов. Здесь неподалеку тоже есть один. Снабжает инопланетной продукцией весь наш район. Там сообщение конвейерное, все это можно посмотреть. — Да, — сказал я. — Обязательно посмотрю. Ох, ребята, бедная моя голова. Хоть ложись на спину, и пусть несет, куда несет. Только под самое утро голова моя наконец немного прояснилась. Может быть, потому, что я перестал думать о Корнее и об этой истории с обелиском. Приказал себе перестать. Будем считать, что первая операция решительного успеха не принесла и примемся за вторую. Когда небо за окном стало светлеть, я тихонько оделся — натянул на себя все это сине-белое, — сунул и в карман списочек с номерами и вылез в сад. Тишина стояла первобытная, даже птицы молчали. Роса была обильная, ноги мои моментально стали мокрыми выше колен, и продрал меня озноб, то ли от этой сырости, то ли опять же от нервов. Уже около самой будки я вспомнил, что собирался захватить с собой кое-какую жратву, с вечера свернул кулечек, да так и забыл его в тумбочке. Ну ладно, не сдохну. Не впервой. Ступил я в темную будку — в ней, конечно, моментально делалось светло, — достал свою шпаргалку и дрожащим пальцем нащелкал первый номер. Потом губу закусил и изо всех сил ткнул в красную стартовую клавишу. Фига тебе. Загорелся над пультом красный. Что-то не то, ребята. Что-то я напортачил. Либо номер неправильно набрал, либо вчера впопыхах списал что-нибудь не то. Ладно. Первый выстрел пристрелочный. Погасил я старый номер, набрал новый — медленно, над каждой цифрой по часу думал. Проверил. Вроде бы все правильно. Нажимаю старт — опять фига. Так, думаю. Это уже хуже. Погасил я и этот номер, стою и думаю, что же делать дальше. И вдруг вижу — перед самым носом у меня приветливо этак светятся «Правила пользования». Надо понимать, для деревенских охламонов или для ребят из захолустья, вроде меня. Так… «Наберите шифр… Если красный свет…» Ага! «Пункт второй. Если шифр финиша Вам не известен, трижды нажмите клавишу 0 и получите справку…» Вот это другое дело. Нажал я клавишу ноль. Трижды. Клавиша ноль осветилась изнутри, и какая-то дамочка произнесла приятным голосом: «Справочная нуль-тэ». Я прокашлялся и говорю: «Арсенал». Дамочка пожужжала чего-то, потом говорит: «Повторите, пожалуйста, по буквам». Я разозлился, но деваться некуда: повторяю ей по буквам. И только последнюю букву произнес, как клавиша 0 погасла, в пульте затрещало и зацокало, и загорелся наконец родимый зеленый огонек. А под пультом — там такая черная шкала есть — появились светящиеся цифры. Я сразу понял, что это шифр арсенала, чтобы я этот шифр записал и больше дамочку в этот ранний час не тревожил. Шифр этот, конечно, на мой был и отдаленно не похож. Кроме всего прочего, был он восьмизначный. А в справочнике, из которого я шифры выписывал, все шифры были шестизначные. Век живи — век учись. Нажал я стартовую клавишу. Гоп! Пол из-под ног ушел и вернулся. Готово. Арсенал. Приоткрыл я дверь и выглянул. Сейчас, думаю, часовой меня: «Предъяви пропуск!» Нет, не угадал. Не видать никакого часового. Кабина стоит посреди низкого такого круглого зальца, и от зальца этого по радиусам отходят коридоры или там тоннели, не знаю, как правильно. Шесть коридоров, и все совершенно одинаковые. И никаких надписей, ничего. Эх, думаю, была не была. Выбрал наугад один коридор, да и зашагал по нему. Дверей, конечно, видимых нет, так что получается скорее не коридор, а тоннель. Народу — ни души. Гудит где-то мерный такой, приглушенный гул. Вентиляторы, что ли, работают. Вообще похоже на бомбоубежище. Нутром чувствую, что нахожусь глубоко под землей. И хоть бы одна дверь! Хоть бы надпись какая-нибудь! И только я это подумал, как упираюсь я в тупик, и глухая стена передо мною раздвигается, и даже не раздвигается, а я бы сказал, растаивает. И с разбегу влетаю я в еще один зал, на этот раз полукруглый. Ну, что я ожидал? Что может нормальный человек ждать от арсенала? Так вот здесь ничего этого не было. Посередине зала за столом сидел спиной ко мне человек в пестрой куртке с надписью «АРСЕНАЛ» на лопатках. Чего-то он (Далее отсутствует. —С.Б.) Корней разбудил меня, когда солнце вовсю уже лупило в мое окно. — Завтракать! Я вскочил, натянул на себя все это сине-белое, нашарил под койкой сандалии. Вспомнил про ушибленный палец и даже не июнь удивился, когда обнаружил, что ноготь цел, палец как новенький, и никакой боли. Спасибо. Обошлись бы и без этого, но раз уж так, то спасибо. Проклятое окно, пока я спал, опять расширилось на полметра. Пришлось его водворять в положенные рамки. Заодно выглянул — арсенал на крыльце, натурально, исчез, а следы-ямы еще были видны, но уже зарастали молоденькой зеленой травкой. Лукавый мир… Я спустился в столовую и бухнулся на скамью напротив Корнея. Я все ждал, что он спросит, почему я не умылся, чтобы ответить ему дерзко, но он не спросил. Он спокойно жевал свою траву, с аппетитом хрустя, и о чем-то размышлял, рассеянно поглядывая поверх моей головы. Много бы я дал, чтобы узнать, о чем он там размышляет, что ему на самом деле от меня надо, и что ему надо от всех нас. Странное дело: когда я смотрел на его лицо, все мои черные мысли пропадали куда-то. Было у него что-то в лице, то ли детское, то ли наоборот, очень мужественное — словом, лицо человека без всяких тайных умыслов. И я все время должен был напоминать себе: осторожно, Кот, другом он тебе быть не может, не с чего ему быть твоим другом, а раз он не друг, значит враг… Так и сидели мы лицом к лицу. Я уплетал какую-то вроде бы рыбу, прихлебывал горячее пойло, а потом взял и сообщил ему осторожненько: — Сон я сегодня один видел… диковинный такой… — Что? — спросил он, будто очнувшись. — Сон, — сказал я и рассказал ему про корабль, про человека с двумя лицами. Он засмеялся. — Не хитри, не хитри, — говорит. — Сон… Это один мой друг прилетел, он тоже не землянин, вроде тебя… — Он снова засмеялся. — Да, тебе, наверное, было довольно странно на него смотреть… Испугался? — Да нет, — возразил я небрежно. — Только вот оружие у него… Я хотел посмотреть, так оно… как бы это сказать, в руки не дается, что ли… Он кивнул с самым серьезным видом. — Это у них так. Оружием может пользоваться только тот, кому оно вручено. А то были случаи… — Он помолчал. — Страшные случаи были. — Что, даже вы не можете? — спрашиваю. — Почему «даже»? Никто не может. Только тот, кто вручает, и тот, кому вручают. По-моему, это правильно. По-моему, это тоже было правильно, но я об этом распространяться не стал, а спросил: — А у вас на Земле с оружием тоже так? Он медленно покачал головой. — Не-ет. У нас на Земле не так. У нас, Гаг, оружия вообще нет. Разве что в музеях. Я обалдел, а потом разозлился. Что он меня — за дурака считает? У меня даже охота разговаривать с ним пропала. Придумал я себе еще чашку пойла и уткнулся в нее. А он говорит: — Не веришь, чудак… А ты подумай: зачем нам оружие? Я только плечом дернул, а он пристал, не отстает: — Нет, ты все-таки подумай. Друг с другом мы давно уже не воюем. Нападения из Космоса не предвидится. Некому нападать. Те, кто хотел бы напасть, не умеют. А кто умеет, тем нападать незачем, они наши друзья, мы работаем вместе… Так зачем нам нужно оружие? — Так точно, — сказал я ему. — Незачем вам оружие. Действительно. Это, значит, надо понимать, что того зеленого зверя он голыми руками добыл. И вообще все эти скелеты. Я уж не говорю про то, что на мою землю им без оружия лучше не соваться, мы — поди сердитые. У нас без оружия никто ничего не добивался. И нечего передо мной комедию разыгрывать, будто ты этого не понимаешь самым распрекрасным образом. Я понимаю, ты у меня все доверия добиваешься. Ну, так таким способом не добьешься. Не на того напал. Тут он допивает свой желтый сок, сбрасывает свою посуду в мусоросборник и спрашивает: — А почему ты, Гаг, мне вопросов не задаешь? Вот тебе и на — вопросов я ему не задаю… «Чтобы вранья поменьше слушать», — хотелось мне сказать, но я ему другое ответил: — Почему же не задаю? Задаю… — Понимаешь, — говорит он, и тон у него такой, будто он передо мной извиняется. — Я ведь не могу тебе длинные лекции читать. Во-первых, у меня времени на это нет, ты уж извини… А во-вторых, это, по-моему, скучно… Посуди сам, какой интерес выслушивать ответы на вопросы, которые ты не задавал. Или ты иначе считаешь? Я решил от греха промолчать. Мне эта тема не нравится. Вопросов я ему задавать не хочу: мне это ни к чему, чтобы он мои вопросы знал. Будь он пленный у меня, ну, тогда другое дело, а пока вроде бы наоборот все обстоит у нас с ним. Нет уж, лучше ты меня спрашивай, а я постараюсь как-нибудь без вопросов. Кое-что я уже и без всяких вопросов понял. Корней подождал-подождал, вздохнул и поднялся. — Ну, как хочешь, — говорит. — Тогда сам осматривайся. Все к твоим услугам. Как вы с Драмбой — поладили? — Так точно, — говорю. — Ну и хорошо. У него спрашивай, он тоже кое-что знает. Ах да! — спохватился он. — Он же отстал лет на пятьдесят… И к информаторию, наверное, не может подключиться, бедняга… М-м-м… Ну ладно, придумаем что-нибудь. И ушел. А я остался сидеть, потому что из всей этой лукавой трепотни поразили меня вдруг его слова: «Все к твоим услугам». Это, значит, как надо понимать? Ходи, где хочешь, смотри, что хочешь, бери, что хочешь… Так. То есть, он-то, конечно, думает, что у него здесь все шито-крыто, и ничего полезного для себя я здесь не найду… Может быть. Может быть, он, конечно, и рассчитал на сто лет вперед. А может быть, и не всё! Во всяком случае, выбирать мне не из чего… Вскочил я, побросал чашки-ложки в лючок, а сам вернулся к себе и первым делом натянул на себя форму. Я себя в ней человеком чувствую, понятно? Форма — это большое дело, ребята. Мне бы еще в руки что-нибудь… Хоть кинжальчик какой-нибудь самодельный. Нет ведь ничего… Взял я и для смеху положил себе в карман автоматный патрон. Куда идти — мне было ясно. Прошел я на цыпочках в тот коридорчик, для начала, конечно, посмотрел, как там моя переписка. Честно говоря, ничего нового я не ожидал увидеть. Хо! Отозвался мой математик! Тем же парадным шрифтом под моим вопросом было выведено: «Твои друзья в аду». Вот тебе и на… Что же это получается? «Кто ты, друг?» «Твои друзья в аду». Значит, их тут несколько… Почему не пишут, кто они? Боятся? И почему в аду? Я посмотрел на дверь в конце коридора. Может быть, там тюрьма? Или что-нибудь похуже? Что же вы, ребята, толком ничего не сумели написать? Не-ет, этот коридорчик надо взять под наблюдение. Что же мне сейчас им написать? Чтобы они сразу все про меня поняли… Черт, математики я этой не знаю. Может быть, тут у них в этих формулах все зашифровано. Напишу-ка я им, кто я есть. Чтобы они знали, с кем имеют дело и на что я годен. Напишу я им… Я достал огрызок карандаша и нацарапал, уже без всякого парада: «Бойцовый Кот нигде не пропадет». Очень мне понравилось, как я это придумал. Любому ясно, что я — Кот, что я бодр и что готов к действиям. А если даже это ловушка — мне вдруг пришло в голову, что все это мог подстроить и Корней, уж что-что, а математику нашу, как и наш язык, он наверняка знает — что ж, пожалуйста, ничего такого я не написал… Ладно. За коридорчиком этим мы понаблюдаем. А сейчас пришла пора посмотреть, что у них за этой дверью. Разрешение у нас есть, все здесь в нашем распоряжении. Вот и займемся. Я подошел к овальной двери и осторожно потянул на себя. Она открылась легко и совершенно бесшумно, хотя оказалась массивной и толстой, как стена. Сразу за порогом начиналась лестница. Винтовая. Набрал я в грудь воздуху и стал по ней спускаться, придерживаясь за стенку, гладкую и теплую на ощупь. Где у них здесь лампы, змеиное молоко? Ни одной ведь лампы не видно, а светло, как на дворе. Да, ребята, эту загадку мне так, наверное, никогда и не разгадать. И не надо. Обойдемся. Ступени под ногами мягкие, пружинят, блестят, словно новенькие, словно по ним не ступал еще никто. Стал я было их считать, но тут они кончились, и оказался я посреди низкого такого, круглого зальца. От зальца этого по радиусам отходили коридоры или там тоннели, не знаю, как правильно. Шесть коридоров, и все совершенно одинаковые. И никаких надписей, ничего. Эх, думаю, была не была. Выбрал наугад один коридор, да и зашагал по нему. Дверей, конечно, видимых нет, так что получается скорее не коридор, а тоннель. Народу ни души. Гудит где-то — мерный такой, приглушенный гул. Вентиляторы, что ли, работают. Вообще похоже на бомбоубежище или, скажем, на арсенал. Нутром чувствую, что нахожусь глубоко под землей, хотя спустился я вроде бы всего-то на какие-нибудь пять-шесть метров, а значит, должен быть не глубже, чем в подвале, где-нибудь на уровне того музея со скелетами. И хоть бы одна дверь! Хоть бы надпись какая-нибудь! И только я это подумал, как упираюсь я в тупик, и глухая стена передо мною вдруг раздвигается, и даже не раздвигается, а, я бы сказал, растаивает. И я с разбегу влетаю в еще один зал, на этот раз полукруглый. Уж не знаю, чего я ожидал увидеть в и этих катакомбах, но уж во всяком случае не то, что увидел. Посредине зала стоит стол, длинный такой и выгнутый в виде дуги, а за столом сидит спиной ко мне человек в пестрой куртке с надписью «ГАДАНДА» на лопатках. Что еще за «Гаданда»? И тут до меня доходит. Братцы, да ведь так здесь называют мою родную планету! Вот так-так… Может быть, это я на земляка сразу выскочил? Нет, не похоже. Сроду мои земляки такими делами не занимались. А этот пестрый вот чем занимается. Перед ним по всей вогнутой стене что-то вроде огромной цветной картины или, как я сначала подумал, географической карты. Пятна какие-то — серые, белые, оранжевые, зеленые… которые резкие, которые размытые, и не сразу я уловил, ребята, что они медленно так, все время меняют цвет: белые становятся цветными, цветные — белыми, а некоторые пятна и вовсе гаснут, на их месте вроде бы глубокие черные дыры получаются. А этот пестрый лоб все время чего-то на своем столе руками выделывает. Что именно — мне за его спиной не видно, но только локти и лопатки у него так и ходят, так и ходят. Он работает, я смотрю. Он работает, я смотрю. И тут со мной начинает происходить. Гипноз, что ли… Он двигается, и пятна двигаются, он вправо, и пятна вроде бы поползли вправо, он влево, и пятна влево… и в глазах у меня все влево, и сам я вроде бы тоже влево, я аж за стену ухватился, чтобы не упасть. И вот мы все так и качаемся, как в сатанинском каком-то танце, у меня в ушах уже какая-то музыка вроде бы звучать начала — хриплая, многострунная, как это бывает, когда в поезде едешь, и в голове сквозь стук колес начинает играть или петь. Чувствую, что пропал я совсем. Хочу попятиться — ноги не слушаются, и тут этот пестрый — а я уже вижу его вроде бы как сквозь туман — вдруг застывает и уставляется в верхний левый угол, и я, конечно, тоже туда уставляюсь, потому что иначе я не могу. А там посреди мешанины пляшущих пятен, в путанице линий и разводов разгорается яркий такой красный огонек. Все ярче, все ярче, уже глазам больно… И тут этот пестрый как повернется, как глянет на меня… Лица не помню, я только глаза его увидел, и глаз этих, ребята, я сроду не забуду. Весь гипноз с меня слетел, как я не знаю что… Это как бывало задремлешь на посту, сморит тебя, а Гепард как рявкнет над ухом, и ты как встрепанный… Слетел с меня гипноз, а сам я оказался в коридоре перед глухой стеной. Мокрый, как мышь. Да ну вас, думаю, к сатане с вашими штучками… И побрел обратно по этому же коридорчику, утираясь. Дверей нет, надписей нет. Сейчас, думаю, опять в ту зальцу попаду. Иду, иду, иду, иду, нет зальцы. Коридор, поворот, новый коридор. Старый был кремового цвета, а новый зеленого с желтизной. И вдруг слышу я голоса. Разговаривает кто-то вдалеке впереди. Я приостановился и думаю: а надо ли мне здесь с кем-нибудь встречаться? Не повернуть ли от греха назад? И пока я так думал, голоса эти приближались, и вывернул из-за угла какой-то человек с тележкой, с этакой платформой на колесиках. Глянул я на этого человека — змеиное молоко, черный! Мне даже на какую-то секунду показалось, что у него вообще головы нет. Но потом присмотрелся, вижу: есть голова. Только черная. То есть вся черная! Не только волосы, но и щеки, уши, а губы красные, толстые, белки глаз так и сверкают, и зубы тоже… Кого у них только нет здесь! Нет, это с какой же планеты его принесло сюда такого? Я прижался к стене, уступаю дорогу: проходи, мол, не задерживайся, только не трогай… Не тут-то было. Конечно же, он вместе со своей тележкой останавливается около меня, ослепляет меня своими белками и зубами и хриплым нутряным голосом произносит: — По-моему, это типичный алаец… Я сглотнул, киваю: — Так точно, — говорю. — Алаец я. И он начинает говорить со мной по-алайски, но уже не хриплым басом, а приятным таким нормальным голосом, тенором пли, я не знаю там, баритоном. — Ты, — говорит, — наверное, Гаг, Бойцовый Кот… Ну как, интересно тебе у нас? — Так точно, — говорю. Я уже разглядел его и вижу, что человек как человек. Ну, черный… ну и что? У нас на островах голубые живут, и никто им в нос не тычет. Одет нормально, как все здесь одеваются — рубашка навыпуск, короткие штаны. Только черный. Весь. — Слушай, — говорит он. — А ты не заблудился? Участливо так говорит. Совсем как Корней. — Вид у тебя какой-то взъерошенный, — говорит. — Да нет, — говорю я с досадой — Это я вспотел просто, жарко тут у вас… — А… Ты, главное, ничего здесь не бойся. Обидеть тебя здесь никто не обидит, а заблудиться здесь и вовсе нельзя, даже если захочешь. Чисто так говорит по-алайски, между прочим, грамотно, и выговор у него такой столичный, с придыханием. Стильно говорит. Ну, объясняет он мне что-то про этот коридор, куда он ведет, а я все поглядываю на его тележку и честно я вам скажу, ребята, ничего я не слышу, что он там мне говорит. Значит, так. Ну, тележка — она тележка и есть, не в тележке дело. А вот на этой тележке лежит у него громадный вроде бы кожаный мешок. Кожаный и вроде снаружи маслом облитый. Коричневый такой, вроде как куртка бронеходчика. Сверху он, значит, гладкий, без единой морщинки, а внизу весь какой-то смятый, весь в бороздах и складках. И вот там, в этих самых бороздах и складках я краем глаза еще в самом начале заприметил какое-то движение. Сначала думал — показалось. Потом… В общем, там был глаз. Оторвите мне руки-ноги — глаз. Какая-то складка там раздвинулась тихонько, и глянул на меня большой круглый темный глаз. Печальный такой и внимательный. Нет, ребята, я, наверное, зря сюда забрался. Оно конечно, Бойцовый Кот есть боевая единица сама в себе, и она способна справиться с любой мыслимой и немыслимой неожиданностью, но все-таки не о таких неожиданностях в уставе говорится… Стою я, держусь за стенку и знай себе долблю: «Так точно… Так точно…» А сам думаю: увези ты это от меня, в самом деле, ну чего ты здесь встал? И понял мой черный, что надо мне передохнуть. Говорит хриплым басом: — Привыкай, алаец, привыкай… Пойдемте, Джонатан. А потом по-алайски нормальным голосом: — Ну, будь здоров, брат-храбрец… Эк тебя скрутило… И не трусь, не трусь, Бойцовый Кот! Это ж тебе не джунгли… — Так точно, — сказал я в сто сорок восьмой раз. Блеснул он своими белками и зубами на прощание и двинулся со своей тележкой дальше по коридору. Поглядел я ему вслед — змеиное молоко! — тележка-то катится сама по себе, а он за ней вышагивает руки в карманы сам по себе, и уже раздаются опять голоса: один, значит, хриплый бас, другой нормальный, но говорят оба на каком-то неизвестном языке. А на лопатках у этого черного все та же надпись: «Гаданда». Хороша встреча, а? Еще одна такая встреча, и я в собственные сапоги прятаться начну. А может, и наоборот. Может, привыкну помаленьку… Привыкай, алаец, привыкай! И двинулся я дальше, все время стараясь отгонять от себя воспоминание об этом глазе. И вдруг оказался ни с того ни с сего в том зальце с винтовой лестницей. Первая мысль у меня была: хватит, ребята, по домам пора. Но я себя, конечно, поборол. Рано еще по домам. Я пока, кроме страху, ничего здесь не набрался. А то, что главный гадюшник у них именно здесь, в том я теперь был уверен. Достал я свой карандашик и аккуратненько крестиком пометил тоннель, из которого вышел. А затем сразу же перешел в соседний. Но теперь уже иду не дуриком, не вслепую. То есть, вслепую, конечно, но не дуриком, отступление себе обеспечил: держу карандашик в кулаке, иду вдоль стены и незаметно этак веду грифелем на уровне бедра. Раз оглянулся, два оглянулся — след хороший, на посторонний взгляд совсем не заметный, а для меня видный вполне отчетливо. Ну, иду. Попался мне один какой-то в белом халате, даже не остановился, только взглянул мельком, лоб сморщил, будто припоминая, да так и проспешил мимо. А в остальном — тихо, пусто, даже шагов собственных почти не слышу. Иду. И тут случается такая вещь. То ли я на карандаш свой излишне нажал, то ли еще почему, но только объявляется сбоку от меня дверь, и я в нее вваливаюсь. Длинная комната, как кишка. Вдоль стен — железные полки. А на полках — чего только нет! И все непонятное. Какие-то стеклышки блестят, лакированные плоскости отсвечивают, вроде как в радиорубке на тральщике, когда нас в десант везли в устье Тары… Сколько там народу полегло, а нас так и не высадили… Ну ладно. А в дальнем конце этой кишки стоят какие-то двое — один в белом халате, другой в рубашке и опять с надписью. Надпись: «ЛЕОНИДА». Не знаю, что это может значить. Наверное, тоже какая-нибудь планета, которую они терзают. Что они там делают, я, конечно, не понял. Один тянет прямо из стены полосу голубой бумаги, а другой смотрит и приговаривает: «Два квадрата… четыре квадрата… ромб… опять ромб…» Ну и так далее, всякую такую чепуху. А первый только такает: «Так… так… так…» Сначала я хотел уйти отсюда сразу же, ну их, однако тот, но в халате, вдруг заорал: «Есть!» и так рванул за эту бумагу, но она вовсе лопнула, и с этой бумагой, волоча ее за собой, понесся прямо ко мне. Я уж подумал — сшибет, отскочить приготовился, но он до меня не добежал, а остановился возле самых дверей и принялся ползать по этим железным полкам, приговаривая, как сумасшедший: «Двести шестнадцать триста два… Двести шестнадцать триста два…» И второй набежал, и тоже принялся ползать и бормотать. Сумасшедший дом, ей-богу, но интересно. Потом они вытянули откуда-то длинную тонкую штангу, блестящую, маслянистую, развинтили ее на две половинки и вынули изнутри какого-то розовенького червячка. С этим червячком они кинулись ко мне, отпихнули меня в сторону, как предмет какой-нибудь, а сами взялись за высокий, в рост человека узкий ящик или шкаф, один сдвинул какую-то шторку кверху, и образовалась в стенке ящика ярко освещенная ниша. В эту нишу они положили своего червячка — а червячок был и в самом деле как червячок, он то скручивался в колечко, то снова распрямлялся, совсем как живой, потом шторку задвинули, раздалось короткое гудение, вспыхнул на шкафе желтый глаз, этот, который «Леонида», снова поднял шторку и — смотри-ка! — в этой самой нише уже два червячка. Оба розовые, оба скручиваются и раскручиваются. «Леонида» опять опустил шторку, опять загудело, опять загорелся желтый глаз, опять поднял шторку — четыре червячка! И пошло у них, и пошло… Я только стою и глазами хлопаю, а они шторку вверх, шторку вниз, гудок, желтый глаз, шторку вверх, шторку вниз… Через минуту у них этих червячков набралась полная ниша. «Давай», — сказал тот, что в халате, и «Леонида» сбегал и принес какой-то таз, вроде эмалированный. Выгребли они своих червячков в этот таз — меня чуть не стошнило от этой розовой шевелящейся кучи — и, не говоря ни слова, выскочили из комнаты и унеслись куда-то по коридору. Так. Ничего я не понял, да здесь никакой нормальный человек бы не понял. Но одно я понял: это надо же, какая машина! Осмотрел я этот шкаф, даже попробовал сзади заглянуть, но голова не пролезла, только ухо прищемил. Ладно. А шторка поднята, и ниша эта так светом и сияет мне в глаза. Змеиное молоко! Я поглядел кругом, смотрю — бумага валяется. Оторвал клочок, смял, бросил в нишу — издали бросил на всякий случай, мало ли что. Нет, ничего, бумажка лежит себе, ничего ей не делается. Тогда я осторожненько взялся за эту шторку и потянул ее вниз. Она легко двинулась, прямо-таки сама пошла. Щелк! И так же, как у них: загудело, и зажглась желтая лампа. Ну, Кот! Потянул я шторку вверх. Точно. Два клочка. Я их оттуда карандашиком осторожно выгреб, смотрю — одинаковые. То есть точь-в-точь! Отличить совершенно невозможно. Я их и так смотрел, и этак, и на просвет, даже, дурак, понюхал… Одинаковые. Что же это получается? Золотой бы мне сейчас, я бы в миллионах ходил. Стал я рыться по карманам. Ну, не золотой, думаю, так хотя бы грош медный… Нет гроша. И тут нашариваю я свой единственный патрон. И ведь надо же: даже в этот момент я еще не понимал, что здесь к чему. Дай, думаю, раз уж денег нет, так хоть патронов наделаю, они тоже денег стоят. И только когда в нише передо мной шестнадцать штучек медью засверкали, только тогда меня как по башке стукнуло: шестнадцать патронов, да ведь это же обойма! Полный магазин, ребята! Стою я перед этим шкафом, смотрю на свои патрончики, и такие интересные мыслишки у меня в голове бродят, что я даже спохватился и поглядел вокруг, не подслушивает ли кто… Хорошую машину они здесь себе придумали, ничего не скажешь. Полезная машина. Много я здесь у них всякого повидал, но вот полезную вещь всего второй раз вижу. Ну что ж, спасибо. Собрал я патрончики свои, рассовал по карманам и повернулся к двери. И конечно, носом в глухую стену. Никак я к этому привыкнуть не могу. Но я даже толком психануть не успел — ткнул ладонью в стену, она растаяла, и я пулей вылетел в коридор. Привыкай, алаец, привыкай! Деваться тебе некуда. Посмотрел я, как эта дверь затянулась снова, вывел возле нее крестик, обвел кружочком, потом, для верности, вторым. Эта комнатка нам еще пригодится. Ну, настроение у меня, конечно, поднялось. Иду это я по коридору, перебираю в кармане патрончики, и сам не заметил, как замурлыкал родимый марш, и уже не иду я, а марширую. А как заметил, одернул себя: все-таки в разведке, нельзя. Но на душе все равно светло. То есть не то чтобы светло, но появилось в этой темной ночи хоть какая-то светлая звездочка. Хоть что-то я теперь уже имею, хоть чему-то я здесь теперь научился. И стал я на радостях кулаком в стены постукивать. Как я раньше до этого не додумался — не понимаю. Сейчас десять шагов сделаю — ткну. Еще десять шагов — опять ткну. Время от времени попадаю. То комнаты открываются, то каморки, а то и целые залы. Народу здесь, оказывается, полным-полно. Я даже сначала удивился: откуда их здесь столько, ведь их и в коридорах редко встретишь, а уж в доме наверху я их вовсе не видел, но потом допер: здесь, оказывается, почти в каждой комнате эта стеклянная будка, точь-в-точь такая же, как у Корнея в саду. Ну, для этой… для переброски с места на место. Так что нужды проходить через Корнеев дом им нет. И народ все молодой, здоровенный, гвардейцы, чепухой только какой-то занимаются. Ну, и не народ там встречается — только взглянешь, задрожишь и дальше. Короче говоря, настоящая это подземная крепость. И хоть на вид они здесь только с машинками какими-то возятся, да бумажки перебирают, да какое-то кино смотрят, но дело здесь, ребята, по всему видно, закручивается немалое. И конечно, не моя башка нужна, чтобы во всем этом разобраться и понять, как все это прекратить. Надо сказать, внимания все они на меня почти что вовсе не обращали. Так, который-нибудь взглянет рассеянно, кивнет и снова носом в свои дела. Обидно даже, змеиное молоко. Все-таки я — Бойцовый Кот его высочества, не шпана какая-нибудь, передо мной такие шпаки с тротуара сходили и шляпу еще снимали… правда, не каждый день уступали, а только в дни тезоименитства, но все равно. Так и хотелось мне встать этак в дверях и гаркнуть по-гепардовски: «Смир-рна!» То-то забегали бы! Потом я запретил себе на эти темы думать. Я свое достоинство унижать права не имею. Даже в мыслях. Пусть все идет, как идет. Мне одному их всех по стойке смирно все равно не переставить. Да и нет передо мной такой задачи. Другая передо мной задача. И вдруг — вижу: впереди, шагах этак в тридцати выходит из стены сам господин Корней собственной персоной. Приостановился, сказал что-то через плечо кому-то, пересек коридор наискосяк и скрылся в противоположной стене — я даже не успел сообразить, что мне лучше: обнаружить себя или, наоборот, затаиться. Сначала я хотел мимо этого места пройти на цыпочках и продолжить свой поиск где-нибудь в другом месте, а потом думаю: по всему ведь видно, что Корней здесь не последний человек, может быть, он даже голова здесь всему, и если уж он здесь чем-то занимается, в этом подземелье, так уж наверное самым наиважнейшим делом. Не червячками какими-нибудь красненькими, не бумажками, а тем самым, ради чего вся эта крепость построена. Правильно я рассудил? И пошел я, ребята, к тому месту, куда Корней скрылся. Если честно, то было мне, ребята, не по себе. Конечно, вроде бы он мне и сам разрешил везде здесь ходить, и вопросиков я пару на всякий случай тут же заготовил — один насчет мешка с глазами, а другой про Леониду — что это, мол, такое, Корней, я вас тут случайно увидел, и очень мне захотелось у вас спросить… Но все равно робел, дело прошлое. Остановился я перед этим местом, куртку одернул, кашлянул и деликатно этак ткнул пальнем в стену. Не открывается, собака. Видимо, не рассчитал я. Глазомер меня, значит, подвел. Стал я пальцем тыкать в разные места, метр вправо, метр влево. Хожу, как дурак, и пальнем тычу в стену. Во, наверное, видик! Но в конце концов, конечно, попал куда надо. То есть открылась передо мною стена, но там почему-то темно. Я даже засомневался. Не было еще такого случая, чтобы я тут попадал в темное помещение. Может быть, это у них кладовка какая-нибудь? И вдруг оттуда, из темноты, — голос Корнея: — Прогоните еще раз с самого начала… — Это ты насчет ошейника? — рассеянно спрашивает он, а сам озирается. — Нуда! Привел-то их все-таки кто? — Не вижу вот я — на чем. Не до леса же их вести… — А на сваях? — Можно, конечно, и на сваях… — Так разрешишь? — спрашиваю я. — Это ты насчет ошейника, — рассеянно спрашивает он, а сам озирается. — Ну да! Привел-то все-таки кто? — Да нет, я не против, — говорит он. — Не вижу только — на чем. Не до леса же их вести… — А на сваях, — предлагаю я. — Можно, конечно, и на сваях… Только зачем? — Он посмотрел на меня. — А если без свай? Возьмешься? Ну вот, так я и знал. Вечно мне не везет. Что я — виноват, что ли, что моего ведомого при штабе оставили? А одному — как? У меня и сил не хватит. Буду до вечера корячиться, да потом еще всю ночь отмывайся. — Ты же знаешь, — сказал я Клещу. — У меня же ведомого нет. — А один? — спрашивает он. — Шнурок у тебя с собой? Тут меня азарт разобрал. — А подержишь? — спрашиваю. Он покачал головой. — Котенок… — говорит. — Ты что, наставление забыл? Ладно, не горюй. Живы будем — случай еще представится. — Про что? — спросил я вяло. Никаких кино мне не хотелось. Не до кино мне было. И так вокруг сплошное кино. В бредовом стиле. Цветное и выпуклое. — Про войну тоже есть, — сказал он. — Правда, действие там происходит в средние века. — Пойдем-ка, — говорит — Я тебе кое-что покажу. А потом, может быть, и на Луну смотаемся. Опять эта Луна! Она мне скоро плешь переест, наверное, эта Луна. — А почему она сейчас не движется? — спросил Гаг. — Ты не можешь ее включить? — Нет. Дороги управлялись из нескольких центров. Самый близкий довольно далеко отсюда. Но, наверное, этих центров больше нет. Стали не нужны. — Я не знаю, что такое «скучно», господин. — Ну а что ты делал? — Стоял, ждал приказаний, господин. — Приказаний… Ну ты рад сейчас, что тебя выпустили? Некоторое время они шли молча. Кузнечики сухими брызгами разлетались из-под ног. Гаг искоса поглядывал на бесшумного колосса, который плавно покачивался рядом с ним. Он вдруг заметил, что около Драмбы, совсем как давеча около дороги, держится своя атмосфера — свежести и прохлады. Да и сделан был Драмба из чего-то похожего: такой же плотно-упругий, и так же матово отсвечивали кисти его рук, торчащие из рукавов синего комбинезона. И еще Гаг заметил, что Драмба все время держится так, чтобы быть между ним и солнцем. — Хе!.. А у людей какое назначение? — У людей нет назначения, господин. — Долдон ты, парень! Деревня. Что бы ты понимал в настоящих людях? — Не понимаю вопроса, господин. — А я тебя ни о чем и не спрашиваю пока. Драмба промолчал. Они шагали через степь, все больше уклоняясь от прямой дороги к дому, потому что Гагу стало вдруг интересно посмотреть, что за сооружение торчит на небольшом холме справа. Солнце было уже высоко, над степью дрожал раскаленный воздух, душный острый запах травы и земли все усиливался. Другой раз встретишь такого и подумаешь: вроде парень ничего. А он, глядишь, разинет рот да и пойдет сыпать трескучими словесами: господствующая раса, безоговорочная преданность, фанатическая воля, ну, в общем, крутит шарманку… Я по профессии учитель, таких ребят, как вы, я готовлю к выпускным экзаменам и хочу делать это и впредь. Что же мне, преподавать в пустых классах? Постарайтесь продержаться! Когда с войной будет покончено, тогда-то и начнется тяжелая борьба… Несколько слов о «проблеме Тагоры-Магоры» в ПИП. Проблемы как таковой, с моей точки зрения, не существует вовсе. Следуя каноническим текстам, Тагора и Магора — две разные планеты. Теперь — подробнее. 1) Сначала в ПИП была Тагора и, следовательно, с Тагорой исследователи связывали и обнаруженную нечеловеческую цивилизацию (мощнейшую!), и псевдохомо, и т. п. 2) Потом АБС, начиная с 1985 г., по каким-то причинам заменили Тагору в ПИП на Магору. БН не помнит, почему они это сделали. Но факт остается фактом: далее во всех изданиях фигурирует только Магора: в «Мирах братьев Стругацких» — Магора, в «сталкеровском» ПСС — Магора, в «Энциклопедии Миров АБС» — Магора и т. д. 3) Почему произошла замена Тагоры на Магору? Версия: наверное, АБС заметили (а может, кто подсказал), что при Тагоре в ПИП получается явный «перебор»: на Тагоре — псевдохомо (раз), открытая спустя двадцать лет нечеловеческая цивилизация (два) и, следовательно, открытая еще позже гуманоидная цивилизация (три)! С развитым, понимаешь, общественным транспортом! Что, троллейбусов с автобусам и земляне не заметили на улицах и проспектах? В шею гнать таких Следопытов! Абсурд ведь… И тогда АБС развели (абсолютно правильно, как мне представляется) Тагору с Магорой, т. е.: Тагора (во всех предыдущих и последующих произведениях) — это гуманоидная ВЦ, дипотношения с Землей и т. д.; Магора (в ПИП) — негуманоидная ВЦ и неизвестно для чего созданные псевдохомо. По крайней мере, логично. 4) Замена в ПИП Тагоры на Магору имела довольно значительные последствия. Читатели разделились на три группы:[44] — тех, кто читал ПИП еще с Тагорой и понятия не имеет о замене; — тех, кто читал ПИП с Тагорой, но знает о замене ее на Магору (их, фактически, поставили перед выбором: или «остаться на Тагоре», или принять Магору, или попытаться совместить и то, и другое); — тех, для кого ПИП — это Магора. Вот где возникла проблема! Именно поэтому читатели из «третьей группы» с недоумением, мягко говоря, взирают на попытки представителей, например, «первой группы» соединить несоединимое — Тагору и Магору (см., например, дискуссии в сети). Так что я бы не стал аргументировать Тагору в ПИП, Авторы свой выбор сделали. А вот пояснить, что была проведена такая замена, считаю, надо бы обязательно, слишком уж много о всего наслоилось. Попытки удовлетворительно решить т. н. «формулу Глумовой» из «Малыша» (9 (в т. ч. 3) + 3 = 12) предпринимались исследователями ПМ неоднократно и — на первый взгляд — достаточно успешно. Вот, например, что пишет Сергей Лифанов Вадиму Казакову в своем письме от 06.11.90: «Ты разве забыл, что насчет тех 12 цивилизаций… Из них 9, напомню, гуманоидных и 3 согласились иметь дело с Землей. Давай-ка посчитаем. Согласились иметь дело с нами, надо полагать, тагоряне, леонидяне и голованы. Но голованы негуманоиды. Значит 3-я ВЦ — те же пантиане. У нас остается 6 кандидатов, из которых мы знаем: саульцев, «арканарцев» (?), саракшцев, гигандцев, собратьев Простяги. Один кандидат у нас «гуляет» (ты можешь начать оспорять Гиганду, но ведь уже в 63-м там начал работать Корней). Тут не может быть разговоров о Надежде (открытой позже), но могут быть «семи-гуманоиды»; с планеты Лу; гуманоид без лица и еще один тип, которого Гаг видел у зебро-жирафа (мне почему-то кажется, что это тагорянин, но это из области О Ш- ШУ- ШШЕНИЙ). Других гуманоидов я лично не припоминаю». («Понедельник-Э 043» от 6 декабря 2004 г., приложение 6: «9/5 ВЦ или плач по Магоре».) Аналогичные изыскания в свое время провел и автор (см. «Понедельник-Э 039» от 23 августа 2004 г., приложение 9: «Комментарии»); они сопровождаются довольно самоуверенным заявлением («задача, прямо скажем, не такая уж и сложная для человека, хоть немного знакомого с текстами») и вкратце могут быть представлены в следующем виде: 1) гуманоидные разумные расы в формуле — цивилизации Леониды, «Эстора», Тагоры, Пандоры, Саулы, Саракша, Гиганды, Панты, Л у (при этом «согласились иметь что-либо общее с землянами» цивилизации Леониды, Тагоры и Панты); 2) негуманоидные разумные расы — нечеловеческая цивилизация Магоры, разумные слизни Гарроты и голованы Саракша. Вроде бы, данный вопрос более или менее успешно решен и закрыт. Но, оказывается, не все так просто. При попытке решить «формулу Глумовой» упомянутые исследователи почему-то игнорируют такой важнейший момент как динамика поступления необходимой информации (т. е. текстов) к этим самым исследователям! Иными словами: «формула Глумовой» «раскрывается» только начиная где-то с 90-го года прошлого века (и позже). Но — не раньше. Давайте попробуем себе представить, как бы процесс идентификации разумных рас в означенной формуле происходил после ее — формулы — обнародовании в «Малыше» (1971). По состоянию на 1971 г. вывод неутешительный: формула (пока) решения не имеет. Более того, в ней зияют четыре (!) пробоины: две — по гуманоидам (ведь о Гиганде мы узнаем только из ПИП (74), а о планете Лу — из ЖВМ (79)!) и две — по негуманоидам (о Магоре станет известно снова-таки из ПИП, но не в 74-м. В 74-м в ПИП вместо Магоры будет еще Тагора, АБС заменят Тагору на Магору позже, в 85-м, а «неправильная» Тагора в ПИП и по сегодняшний день сбивает с толку и вводит в заблуждение читателей (см., например, материалы дискуссии в «Понедельнике-Э 016» от 16 июня 2003 г., приложение 4: «Шкатулка Тагоры») и даже люденов! О разумности же голованов в 71-м, после ОО, мы можем лишь догадываться, точно это станет известно, равно как и о контакте землян с ними, только после выхода ЖВМ). Есть ли у нас в 71 — м претенденты на замещение названных вакансий? Прямо скажем — не много. И только — по негуманоидам: уже упомянутые Голованы, Странники (как же без них!) и с огромной натяжкой — четвероруки (ЧР) трехпалые (но эго вряд ли, факт «контакта» с ЧР неочевиден и явно сокрыт от широкой публики). Для гуманоидов и этого нет: о семи-гуманоидах станет известно позже (ПИП), а о «собратьях Простяги»— только в 89-м, после опубликования БЗЛ. И лишь в 74-м, после выхода ПИП, у исследователей появляется, пожалуй, первый повод для ликования: Гиганда и семи-гуманоиды (хоть что-то!) плюс все те же негуманоиды (см. выше) впервые позволяют разложить «формулу Глумовой» более-менее приемлемо. (Кстати, кто такие семи-гуманоиды? Версия: семи-гуманоид Кварр из информации Драмбы (ПИП) — один из «Чертовой Дюжины», как и Камилл (ДР, ВГВ). По-моему, вполне логично будет назвать человека, срастившего себя с машиной, именно семи— (наполовину) гуманоидом — человек при этом (по крайней мере, внешне) остался человеком, в то время как машинная составляющая человеческих качеств ему уж точно не прибавила, скорее наоборот. К тому же, Кварр был штурманом группы — вполне подходящая работа для человека-машины; во время неудачной попытки контакта он погиб, чем еще раз подтвердил трагическую участь, постигшую участников «Чертовой Дюжины», — все они впоследствии погибли/ саморазрушились.) Дальше — больше: мы наконец-то узнаем о Лу (ЖВМ), контактах с Голованами, Магоре (ПИП) и т. д. Иными словами, к 90-м годам мы уже можем оперировать практически всеми данными о ВЦ (всеми ли?), содержащимися в текстах АБС. Напрашивается вывод: 1) либо у Авторов существовал долгосрочный (порядка двадцати лет) план обнародования ранее придуманных гуманоидных и негуманоидных цивилизаций, блестяще ими (Авторами) реализованный; 2) либо «формула Глумовой» имела еще тогда (а значит, и сейчас имеет) другое, известное АБС и, увы, неизвестное исследователям решение. И до тех пор, пока не будет опровергнуто последнее, мы вынуждены констатировать, что ставить точку в решении этой, на первый взгляд, казалось бы, не очень сложной задачи пока преждевременно. Вопрос: учитывал ли в своих построениях хоть один аналитик существование, например, «неканонических» гуманоидов-кентаврян АНС из «Мальчика из преисподней»? А сколько таких «кентаврян» есть еще в файлах АБС? (Начало стенограммы отсутствует) АБС:…После работ Сугимото общение с гуманоидами — задача чисто техническая. Вы что, не помните, как Сугимото договорился с тагорцами? Это же была большая победа, об этом много писали и говорили… БНС: Наши герои как раз неоднократно, по-моему, высказывались в том смысле, что договориться с негуманоидной цивилизацией скорее невозможно. Впрочем, с тагорянами они договорились, а тагоряне — что-то вроде наших тритонов. Тагоряне НЕ гуманоиды. Они что-то вроде гигантских саламандр Карела Чапека. Б. Фокин:…начать следует, пожалуй, с вопроса чисто терминологического свойства. Что подразумевается у АБС под термином гуманоид? Только ли «человекоподобный»? Точно ли «гуманоиды» и «гоминиды» суть одно и то же? И если да, то в чем гуманоиды подобны человеку? Только ни внешними признаками? Л. Ашкинази: ГУМАНОИД, СЕМИГУМАНОИД, НЕГУМАНОИД — термины, указывающие на относительную близость к человеку представителей тех или иных цивилизаций; параметры, по которым надо рассматривать близость, относительный вес различий и суммарное расстояние в пространстве признаков, при котором можно выносить заключение о гуманоидности, является объектом дискуссий; некоторые из экстремальных точек зрения — внешняя неотличимость в быту, возможность получения потомства (в том числе — способного к размножению), удовлетворение «тесту Тьюринга» (поддержание беседы и невозможность отличить от человека по генерируемому тексту), подтвержденное другой стороной понимание мотивов действий и/или системы ценностей, возможность совместных действий с людьми… (Лакуна) А. Э. Брэм:…По наружному виду и по степени организации земноводных разделяют на три отряда: бесхвостых, хвостатых и безногих. Хвостатые амфибии по внешнему виду очень сходны с ящерицами и разделяются на 4 семейства, из которых наиболее важно семейство саламандр: 1 сем. — саламандровые (Salamandridae), главнейшие 4 рода: саламандры (Salamandra), тритоны (Molge), очковые саламандры (Salamandrina), амблистомы (Amblystoma); 2 сем. — рыбообразные саламандры (Amphiumidae), 2 рода: скрытножаберник и укол угревидный; 3 сем. — протейные (Proteidae), род — протей; 4 сем. — сиреновые (Sirenidae), род — сирена. …Душевные способности у земноводных развиты не более, чем у пресмыкающихся. По мнению некоторых исследователей, в общем их следует причислить к самым глупым из всех позвоночных… Б. Фокин:…но такой авторитетный источник как БНС, казалось бы, исключает возможность дискуссии… Paul (Австралия): Оспорить точку зрения творца тагорян — странно звучит, да? Но я, вполне доверяя Борису Натановичу в том, что касается замысла или общей идеи цивилизации Тагоры, все же склонен считать, что в тексте зафиксировано нечто другое. (Далее следуют цитаты из текстов АБС о гуманоидах Тагоры. Все внимательно слушают.) (Лакуна) АБС:… полтораста земных лет назад при закладке фундамента Третьей Большой Машины тагорские строители обнаружили в базальтовой толще приполярного континента поразительное устройство, которое в терминах землян можно было бы назвать хитроумно сконструированным садком, содержащим двести три личинки тагорян в латентном состоянии. Возраст находки сколько-нибудь точно установить не удалось, однако ясно было, что этот садок был заложен задолго до Великой Генетической Революции, то есть еще в те времена, когда каждый тагорянин в своем развитии проходил стадию личинки… Paul (Австралия): Вот такие примерно пироги. Не то гуманоиды, не то личинки… (Лакуна) Л. Э. Брэм:… Земноводные, или амфибии, сильно отличаются от всех вышеописанных позвоночных. В жизни их нужно различать два периода: в молодости они сходны с рыбами и дышат жабрами, а затем постепенно превращаются в животных с легочным дыханием. Таким образом, в цикле развития земноводных имеет место превращение, которое почти не встречается у других позвоночных, и, наоборот, широко распространено у низших, беспозвоночных животных. По образу жизни и по наружному виду земноводные имеют большое сходство, с одной стороны, с пресмыкающимися, а с другой, еще больше — с рыбами; личиночная стадия их составляет как бы переход между этими двумя классами. В конце личиночной стадии жаберное дыхание мало-помалу заменяется легочным… Детеныши (огненной саламандры. — Е. Ш.-Б.) рождаются живыми. Головастики, снабженные жабрами, живут в воде, но осенью теряют жабры и поселяются на земле. На зиму впадают в спячку… (Лакуна) Paul (Австралия):…Не вижу смысла скрывать далее свою теорию. Заключается она в том, что тагоряне — паразиты, вероятно, насекомообразные, вроде клещей. Способны устанавливать контроль над нервной системой высших животных, более того, фактически обретают разум, только «оседлав» такое животное. Внешний вид, способ «оседлания» или что-то еще, вероятно, весьма омерзительны… (Далее следует смешение реалий Тагоры и Магоры.) …Теория, в сущности, достаточно незамысловатая (во всяком случае неоднократно в той или иной форме описанная в литературе), и вроде бы при этом практически все объясняет. (Лакуна) С. Лем:… Одним словом, если в скромной попытке Уэллса местожительством марсиан был, в соответствии с данными современной ему науки, реальный Космос, то научная фантастика своих Иных поселила в тотально фальсифицированном Космосе, в котором не действуют законы астрономии, физики, социологии и даже психологии. Она развивала хищническое хозяйство, рыская в поисках вдохновения по различным историческим справочникам так же успешно, как и по таблице Линнея, чтобы наделить разумом ящеров, каракатиц со щупальцами, ракообразных, насекомых и т. д. (Лакуна) Л. Ашкинази:… парадоксальность ситуации состоит в том, что трудно построить определение, охватывающее всех людей… Б. Фокин:… Мне кажется вполне разумным предположить, что под «гуманоидной цивилизацией» у АБС следует подразумевать не столько органический (физиологический) смысл, сколько ее психотип. Т. е. гуманоиды у АБС — это вовсе не обязательно стопроцентные хомо сапиенсы (Гиганда, «Эстор», Саракш, Саула, Надежда, Панта и т. п.), но и сапиенсы не совсем на хомо похожие, более близкие, например, к «человеку по Платону» («собратья Простяги», леонидяне), и даже вовсе, может быть, не двуногие прямоходящие (голованы вот), и отличающиеся от хомо метаболизмом, как «разумные саламандры по Чапеку» (Тагора, она же Магора). Причем наличие определенных признаков, близких к признакам платоновского человека, на мой взгляд, для «гуманоида АБС» обязательны. Только этим признаком, скорее всего, является не столько наличие или отсутствие перьев, когтей или иных чисто технических деталей, сколько устройство мозга. Я бы классифицировал гуманоида АБС скорее как существо черепно-мозговое, хордовое и инструментированное. …Во всяком случае, уверен, что тагорянину-саламандре, киноиду-головану, непонятно от кого произошедшему леонидянину и человеку-млекопитающему понять друг друга несравнимо легче, чем принять даже возможность существования вышеозначенных носителей разума какому-нибудь разумному слизню Гарроты или аборигену (аборигенам?) Ковчега… …Возможно, я несколько усугубил с голованами, но здесь, напомню, особый случай: резкая мутация и искусственное развитие разума в контакте с чистыми гуманоидами — контакте очевидном, хотя и не явном по крайней мере для одной из сторон… (Далее неразборчиво)[45] Никоим образом не пытаясь оспорить мнения уважаемых участников дискуссии, не могу, тем не менее, не высказать свою точку зрения по затронутому вопросу. Она не блещет оригинальностью и заключается в следующем. Тагоряне — обычные гуманоиды, «стопроцентные» хомо сапиенсы, если и отличаются от землян, то незначительно (например, нестандартная реакция на применение йода), может, еще что-то. Эта версия, как мне кажется, впрямую следует из текстов Авторов, ее подтверждает и такой авторитет в данных вопросах как Геннадий Комов: «…аборигены способны проникать в корабль. Корабль их впускает. Для сравнения напомню, что ни тагорцу, ни даже пантианину, при всем их огромном сходстве с человеком, люковую перепонку не преодолеть». Итак, тагорцы имеют огромное сходство с человеком! Что здесь можно еще добавить? Буквально два слова о пресловутой «стадии личинки» (фактически — стадии развития земноводных, стадии жаберного дыхания), которую тагоряне когда-то проходили в своем развитии. Одним из итогов Великой Генетической Революции на Тагоре, очевидно, стала в т. ч. и трансформация этой стадии в процесс обычного внутриутробного развития плода. Интересно, что человеческий эмбрион где-то на 4-й — 5-й неделе (пусть меня поправят специалисты, если ошибаюсь в деталях и терминологии) своего развития тоже проходит стадию земноводного (с жабрами, хвостом) — вам это ничего не напоминает? Тем не менее в итоге рождается все-таки человек, а не тритон или саламандра… Думаю, что-то подобное происходило и у тагорян. |
||
|