"Асар Эппель. Гангутский рубль " - читать интересную книгу автора

Мы пока что обживали новую (не съемную, а построенную нами в Москве)
кооперативную квартиру. К нам из Ленинграда наезжала наша мама (это от нее я
узнавал о радостных изменениях облика Валентины Петровны). Моя
высоконравственная суть (имеется в виду мой поступок с подаренным рублем) ей
по-прежнему импонировала (хотя, раз он был подаренный, зачем было отсылать
деньги?).
Между прочим, в Питере старел наш кот. В размеренной жизни его
случались необыкновенные и непонятные события тоже. Нам это было ведомо по
странным его проявлениям. То вдруг он уставится безумным взором в
какую-нибудь точку на высоком потолке питерской комнаты, и взгляд его
делается все ненормальнее и ужаснее. А на потолке что? А на потолке какое-то
полутемное выцветшее пятно, которому сто лет. А он его что - раньше не
замечал? То вдруг сползет боком со стула, на котором расположился, выгорбит
спину, поднимет шерсть на хребте и зашипит, а это жена примеряет выданные в
театре для работы балетные туфли и прошлась для проверки на пуантах, а он
видел это уже сто раз, но не обращал внимания и вдруг обратил.
А жизнь его между тем шла и, значит, потихоньку уходила. И в конце
концов ушла... Но про это потом...
А поскольку замечательное это рыжее существо играло и в моей жизни
огромную трогательную роль, то и в моем московском житье при воспоминании о
коте появлялись щемящие ноты. У меня есть даже рассказ, и когда я его
перечитываю, то переживаю огромные сожаления, а как их избыть, не знаю.
Иногда я посещал по делам Питер. Без нас с женой город словно бы
опустел. Сильней ощущалась (она ощущалась и раньше) его немосковкость, его
пустынное настоящее и ожидаемое не менее пустынное будущее, его
приверженность не московским словам - "подъезд" назывался "парадная",
проездной трамвайный билет "карточка", если человек жил на первом этаже,
здесь говорили "в первом этаже", а белый хлеб любого вида называли "булкой".
Валентина Петровна несколько сдала и, хотя продолжала выглядеть "дамой
в шляпке", на самом деле выглядела "дамой не очень-то в шляпке", хотя шляпка
с нее никуда не девалась.
В один из моих приездов я волею обстоятельств оказался вовлечен в
совершенно жуткую историю. И опять возник кот, но не тот, который давно уже
жил в воспоминаниях, то есть во мне, а другой, сидевший на дереве напротив
наших окон - то есть вовне. Он сидел довольно высоко в своем этом вовне и,
боясь слезть, от страха страдальчески орал. Днем и ночью. Точнее, орал он
уже три ночи. Никакие "кис-кис" не помогали.
Камушки, которыми в него кидались дети, не помогали, пожарные вешали
трубку и не желали разговаривать, милиция угрожала выяснить, что за хулиганы
звонят. На пятый день голос кота явно ослабел и воспринимался как
замогильный.
Дерево, на развилке первой ветки которого он сидел, находилось в
большом малолюдном сквере. Дорога через сквер пролегала по диагонали. Кот
погибал на уровне четвертого этажа, и необходимо было действовать разумно.
Вот я и вышел к дереву, чтобы организовать из пересекавших сквер прохожих
тех, кто пожелает на дерево влезть.
Сам я этого, к сожалению, сделать не мог, ибо уже вышел из
залезательного возраста.
Кот сидел в развилке и время от времени издавал свои отходные вопли, а
люди, проходившие по диагональной дорожке сквера, останавливались у дерева и