"Стив Эриксон. Явилось в полночь море (Магич. реализм) " - читать интересную книгу автора

мусульман-бунтовщиков, протестующих против двадцатого века, манхэттенских
серийных киллеров, убивающих по приказу лающих собак* [Имеется в виду Дэвид
Беркович (р. 1953), охотившийся в 1976-1977 гг. с пистолетом 44-го калибра
на молодых женщин. Когда его арестовали, утверждал, будто слышал
демонические призывы к убийству в лае соседских собак. Осужден на 365 лет
лишения свободы.], расстрельных команд, творящих казни в Юте, казненных без
причины миссионеров в Родезии, тысяч казненных без причины в Уганде,
миллионов казненных без причины в Камбодже, взорванных без причины
ресторанов в Белфасте, севших на мель танкеров у побережья Бретани,
невдалеке от крохотной деревушки Сюр-ле-Бато. Теперь каждый слышал лишь
этих девушек, преображенных Поцелуем Хаоса в человекоподобные музыкальные
автоматы апокалипсиса, пока их последняя песня, самая оглушительная из
всех, не станет завершающей смертельной судорогой самой Тусовки -
самоубийством ничтожнейшей и знаменитейшей ее фигуры, которое последует
вслед за убийством его любовницы-проститутки, преступлением, в котором он
стал главным подозреваемым*. [Речь о Сиде Вишиосе, басисте Sex Pistols, и
Нэнси Спаген.]
Когда это случилось, все поняли, что все кончено; поняла это и Максси
Мараскино, когда на рассвете какой-то наркоман поделился с ней новостью на
улице... И тогда она вернулась в квартиру, прошла меж валявшихся у нее на
полу бесчувственных тел, заглянула ко мне в комнату, чтобы убедиться, что я
еще сплю, и заперла дверь.
На самом деле я не спал, а просто лежал с закрытыми глазами. И в тот
редкий по своей тишине рассвет я мог бы услышать щелчок задвижки, но в
действительности в моей жизни больше не было тишины, теперь в моих ушах
вечно стоял рев хаоса, рев десятилетней давности Парижа, рев, вырвавшийся
на волю, когда я целовал женщин Тусовки, этих музыкальных автоматов... Я
больше не слышал даже своих кассет. И я понял, что заперт, только когда
встал, сходил в уборную и попытался открыть дверь. Как и у всякого, кто
внезапно и неожиданно попал в западню, моим первым инстинктом было
освободиться. Я подергал ручку и начал колотить в дверь кулаком. За дверью
разнообразные представители ночевавшего там сброда или спали среди гвалта,
или просто находились в сознании ровно настолько, чтобы посмеяться над
ситуацией, казавшейся им забавной. Я слышал, как Максси что-то пишет на
двери.
В последующие дни, а потом и недели я переходил от отчаянных попыток
освободиться к примирению с новыми границами моей вселенной, утешая себя
тем, что если я не могу выйти, то и никто другой не может войти. Днями
кряду я смотрел в окно на пустырь внизу и на примыкающий к нему притон
наркоманов, где ряд подростков на тротуаре становился длиннее или короче в
зависимости от погоды, или от капризов фармацевтического рынка, или от
популярности дежурного зелья, или от уличных новостей - хороших или плохих
- и от кружащих рядом полицейских машин. Крикнуть кому-нибудь за окном или
за дверью я не мог, так как мои крики звучали сипением и бормотанием,
которые оставил мне вместо голоса давний парижский хаос...
У Максси было сверхъестественное чутье - она всегда знала, когда
открыть дверь и просунуть мне бутерброд и воду, сок или содовую, пока я
сплю. Тем временем от постоянного рева в голове у меня усилилась мигрень,
для облегчения которой она купила у уличного барыги какое-то
болеутоляющее... Приходя ко мне в темноте, когда я лежал на тюфяке в