"Стив Эриксон. Амнезиаскоп" - читать интересную книгу автора

теперь, когда тот кончился, продолжает спорить с ним - сперва с веком, а
потом и со всем тысячелетием. Вся жизнь Вентуры - это спор с двадцатым
веком, в котором я - модератор, рефери. Я отслеживаю удары ниже пояса,
коленом в пах, по больным местам, и пытаюсь делать это так, чтобы в процессе
не попало и мне. Я сохраняю нейтралитет по отношению не только к веку и
тысячелетию, но и к самому Господу Богу; скажем так - пока что я отказываюсь
вынести окончательное суждение... Уже несколько лет Вентура и я каждый
мотаемся по "Хэмблину" из номера в номер, пытаясь выгадать местечко получше,
хотя зачем - я понятия не имею. Он переезжает в одну сторону по коридору, в
то время как я переезжаю в другую; он жил в квартире побольше, а переехал в
маленькую, еще до того, как я съехал из своего маленького номера в люкс.
Перемещаясь во все меньшее и меньшее пространство, он скапливает все больше
и больше перлов на бумажках, пока ни на одной стене не остается больше
места, и тогда он начинает вешать новые поверх старых: он никогда ничего не
выбрасывает, упаси боже. Хоть раз хотел бы я видеть, как он что-нибудь
выкидывает, хоть одну крохотную, накарябанную на бумажке мудрость, - только
чтобы увидеть, что же он выкинет; я бы даже не обиделся, если бы цитата
принадлежала мне. Когда Вселенная перестанет расти и начнет сжиматься,
Вентура начнет уничтожать все эти откровения, пока не оставит
одну-единственную бумажку, - и вот ее-то я и хочу прочесть. Ее-то я и хочу
взять с собой в могилу.
С другой стороны, я избавляюсь от вещей по мере того, как переселяюсь в
более открытое пространство. По мере того, как Вселенная ширится, вещи
разбредаются от меня; они снова начнут скапливаться, когда Вселенная начнет
сжиматься. Вот она, необъятно-крохотная разница между мной и Вентурой. Скоро
он станет жить в чулане, в котором будет набито больше бумаги, чем в
Библиотеке Конгресса США, а я стану жить на крыше, нагишом, в своем черном
кожаном кресле. В это утро, когда я иду по коридору, чтобы заглянуть к нему,
он сидит на полу, упершись взором в карты таро, разложенные в виде креста.
Он размышляет над значением Королевы Кубков, лежащей в перекрестии. На
поломанном столе, стоящем посреди его вечно сжимающегося жилища, - обычная
гора почты, которую он получает как автор колонки в нашей газете. Вентура
настолько целеустремлен, что обязательно ответит на все эти письма; его
колонка печатается с самого первого номера газеты, вышедшего почти
пятнадцать лет назад. Но сейчас, сидя в фетровой шляпе, ковбойских сапогах и
своей всегдашней рубашке с закатанными рукавами между письмами поклонников и
незаправленной печатной машинкой, он уставился на Королеву Кубков. Он почти
всегда носит фетровую шляпу и ковбойские сапоги, даже когда сидит дома; лишь
в очень редких случаях он снимает шляпу, и иногда, если он чувствует себя
совсем свободно, его можно застать в носках. Уставившись на Королеву Кубков,
он пытается угадать, кто же она. Он гадает - не бывшая ли это жена, или,
может, его нынешняя подруга, или женщина, которая была его предыдущей
подругой, и, возможно, станет следующей. Одна из самых прочных и отрадных
сторон нашей с Вентурой дружбы - это то, что когда дело доходит до женщин, у
него все еще хуже, чем у меня. Лучшее и наиболее убедительное свидетельство
тому - то, что он-то думает, будто у меня дела обстоят даже хуже, чем у
него.
- Я не спрашиваю, - говорит он, - что же им нужно. Ты не слышал от меня
этого вопроса.
- Нет.