"И.Г.Эренбург. Лазик Ройтшванец" - читать интересную книгу автора

без инстинкта собственности, как у фабриканта. Вы слыхали, наверное, о нашем
гомельском барде Шурке Бездомном? Он пишет стихи исключительно о
ненормальных комбригахъ. Так вот я и ему давал советы: "вставь-ка еще одну
улыбку на чело, дорогой Шурка Бездомный". И он всегда вставлял.
- Устарело, товарищ. И Пушкин, и Шурка Бездомный, все это -
слюнтяйство. Вот я покажу вам, как теперь пишут у нас, в Москве.
Архип Стойкий вытащил из портфеля несколько листков и, дрыгнув голой
ногой, прогромыхал:
- Отрывок 98-ой. "Мыло гудело, как железные пчелы. Бодро тряхнул
головой Сенька Пувак: "так-то, братва, отстояли". Рядом с ним улыбалась
Дуня. С гордостью взирала она на приводные ремни, и красная звезда
колыхалась на ее груди, полной здорового энтузиазма. Мыло кипело. "Обслужим
весь Союз", сказал Сенька.
Он смотрел теперь на звезду девушки: "Что же, Дуня, пойдем! Наша дорога
молодого класса к солнцу. Забудем о грязных забавах тех, что владели когда
то этим заводом. Дай я тебя прижму к себе трудовой рукой!" И отдаваясь
биению новой жизни, Дуня, чуть заалев, прошептала: "ты видишь, мы обогнали
довоенную норму. Гуди, мыло, гуди! Если у нас будет сын, мы назовем его
просто: "Мыловаренный Гуд".
Архип Стойкий горделиво оглядел Тверской бульвар. На поросли сверкали
теперь крупные капли пота.
- Здорово? Вот и вы так валяйте! Можно, например, о шелковичных червях.
Главное - гнуть линию. Кто в журналах? Буржуазные дегенераты. Мы их в дверь,
а они в окно. За этим надо глядеть в оба! У меня вот только шестнадцать
отрывков напечатано. А их все го двести четырнадцать. С этим пора кончить. Я
вам советую, товарищ, сразу войти в нашу группу: "Бди". Мы бдим, чтобы в
издательства не пролезли всякие трупы. Если вы войдете в нашу группу, вас
будут повсюду печатать. Идет?
Лазик охотно согласился:
- После мертвых кроликов, я уже ничего не боюсь. "Бди" так "Бди".
Только скажите мне, что я должен немедленно делать? Снять рубашку, конечно,
дело двух минут, но у меня нет, например, роскошного портфеля.
- Пустяки! Это необязательно. Я, правда, стою за загар. Это - здоровье
и это отделяет нас даже с виду от разных бледных выродков из промежуточных
групп. Я загораю. Я ем черный хлеб и пью артезианскую воду. Я прост, суров,
непримирим. Я настоящий "бдист", и вы теперь тоже "бдист".
При напоминании даже о столь неизысканном кушаньи, как черный хлеб,
Лазик меланхолично вздохнул:
- Конечно, вкуснее, когда на этом суровом хлебе - ломтик промежуточной
колбасы. Но, если "бдист" должен есть только хлеб, я в текущий момент не
возражаю, я только прошу вас об одном: скажите, где мне его моментально
найти, этот непримиримый хлеб, потому что я на свежем воздухе чуть-чуть
проголодался?
Архип Стойкий бодро подмигнул Лазику и повел его в укромную пивную.
Вскоре на столе появились битки с луком и четыре бутылки пива. Выпив
стакан, Лазик сразу охмелел и начал восторженно пищать:
- Если это - суровая вода и артезианский хлеб, то спрашивается, кто же
я и кто же вы? Я думаю, что тогда вы Лев Толстой, а я сам Пушкин, хотя у
меня нет никакой жены, кроме Фенички Гершанович, но она скорей всего жена
петуха-Шацмана, а у вас нет бороды, то есть борода у вас растет под мышкой.