"День Шакала" - читать интересную книгу автора (Форсайт Фредерик)

7

В то утро, когда Шакал ходил по брюссельским магазинам, Виктор Ковальский звонил в Марсель с римского почтамта. Растолковав служащему, который немного знал по-французски, чего ему надо, и со второго захода еле-еле объяснив, как пишется мудреная фамилия «Гжибовский» и где он живет, Ковальский наконец узнал телефон Жожо, и еще через пслчаса их соединили. В трубке трещало; голос у бывшего легионера был какой-то странный, и Жожо словно бы не торопился подтвердить дурные новости из письма. Да, он очень рад, что Ковальский позвонил, он его уже три месяца разыскивает.

К сожалению, да, насчет болезни маленькой Сильвии — это правда. Она все слабела, худела на глазах, доктор наконец разобрался в чем дело, и теперь уж она не встает. Она тут по соседству, в спальне. Нет, это квартира другая, они сняли новую, побольше. Что? Адрес? Жожо по буквам продиктовал его, а Ковальский медленно записал, помогая себе языком.

— Сколько она еще проживет, что лекари говорят? — . прокричал он в трубку. Жожо понял его лишь с четвертого раза и долго молчал.

— Алло? Алло? — орал Ковальский, и Жожо наконец ответил:

— Говорят, с неделю, а может, и две-три.

Ковальский недоверчиво посмотрел на трубку в своей руке. Не сказав больше ни слова, он положил трубку, неуклюже выбрался из кабины, оплатил разговор, забрал почту, защелкнул планшет и побрел в гостиницу. Впервые за много лет он был совершенно растерян: никакого приказа нет, и вся его сила ни к чему.

А Жожо в своей прежней квартире, из которой он и не думал переезжать, повернулся от телефона к двум агентам Аксьон сервис с полицейскими кольтами сорок пятого калибра в руках: один был нацелен на него, другой — на его бледную как смерть жену, забившуюся в угол дивана.

— Подлюги, — злобно сказал Жожо. — Говнюки.

— Приедет? — спросил один.

— Он ничего не сказал, трубку положил.

Темные, пустые глаза корсиканца разглядывали его в упор.

— Надо, чтоб приехал. Таков приказ.

— Не слышал, что ль, я все ему сказал по-вашему. Он, верно, здорово растерялся и бухнул трубку. Я тут при чем?

— Надо, чтоб он приехал, ты меня понял, Жожо?

— Приедет, — хмуро сказал Жожо. — Если сможет, приедет. Из-за девочки.

— Вот и ладно. А дальше ты ни при чем.

— Ну и убирайтесь отсюда! — заорал Жожо. — Оставьте нас в покое.

Корсиканец поднялся, по-прежнему держа пистолет наготове. Другой продолжал сидеть, глядя на женщину.

— Уйти-то мы уйдем, — сказал корсиканец, — но и вас с собой заберем. А то вы болтать начнете или вообще в Рим позвоните, а, Жожо?

— Куда вы нас заберете?

— Немного отдохнете в горах, в чудесной новенькой гостинице. Солнце, воздух свежий. Тебе полезно, Жожо.

— Надолго? — уныло спросил тот.

— Как управимся.

Поляк посмотрел в окно на аллейки и рыбные лавки вокруг открыточного пейзажа Старого порта.

— Сейчас самый сезон, все поезда полны. Мы в августе зарабатываем больше, чем за целую зиму. Несколько лет потом расхлебывать.

Корсиканец рассмеялся, точно ему это показалось забавным.

— Да не считай ты свои убытки, Жожо. Это же все для блага Франции, твоей, можно сказать, второй родины.

Поляк резко обернулся.

— Плевать мне на вашу политику, кто там у власти, какая партия — дерьма-то на лопате! Но вашего брата я знаю, навидался на своем веку. Вы бы и Гитлеру служили. Или Муссолини, или ОАС — вам все одно. Режимы разные, а подлюги все такие же… — кричал он, ковыляя к агенту Аксьон сервис, чья рука с пистолетом даже не шевельнулась.

— Жожо! — вскрикнула женщина на диване. — Прошу тебя — не лезь ты к нему!

Поляк покосился на жену, будто вовсе забыл, что она здесь. Потом обвел глазами комнату: жена смотрела на него умоляюще, двое громил из тайной полиции — безразлично. Они давно притерпелись к оскорблениям — собака лает, ветер носит. Старший кивнул в сторону спальни.

— Иди собирайся. Жена потом.

— А Сильвия? Она вернется из школы к четырем — а нас не будет? — спросила женщина.

Корсиканец не сводил глаз с ее мужа.

— Поедем мимо школы — заберем и ее, уже договорились. Учительнице сказано, что ее бабушка при смерти и вся семья едет к ней. Все шито-крыто. Давайте поживее.

Жожо пожал плечами, еще раз взглянул на жену и заковылял в спальню; корсиканец последовал за ним. Жена его, комкая носовой платок, робко подняла глаза на агента помоложе, гасконца, который сидел на том же диване и держал ее под прицелом.

— А что… что с ним сделают?

— С кем, с Ковальским?

— С Виктором.

— Да ничего, хотят с ним поговорить.

Через час большой «ситроен» мчался в горы, к уединенной гостинице в распоряжении органов государственной безопасности; позади сидели Гжибовские с дочерью, впереди — два агента Аксьон сервис.

В субботу Шакал купался в Северном море, загорал, бродил по улочкам Зеебрюгге; в воскресенье проехался по фламандской провинции, побывал в Генте и в Брюгге и к вечеру вернулся в Брюссель, в свою гостиницу. Он заказал ранний завтрак в постель и попросил упаковать ему что-нибудь на обед, объяснив, что наутро он поедет в Арденнский лес, к могиле старшего брата, который погиб в январе 1945 года между Бастонью и Мальмеди.

Ковальскому самостоятельные решения давались нелегко; в субботу — воскресенье он нес караульную службу, а между сменами почти не спал: лежал на постели у себя в номере, курил и прихлебывал дешевое красное итальянское вино, которое охранникам доставляли ежедневно во фляге вместимостью в галлон и которому, конечно, далеко было до алжирского пинара, бывало плескавшегося во фляжках легионеров; и лишь в понедельник под утро наконец надумал, как быть.

Отлучится он ненадолго — на день или, может, на два, если выйдет заминка с рейсами. Как ни крути, а слетать все-таки надо. Патрону он объяснит потом — и патрон, конечно, поймет, хоть и здорово рассердится. Ему приходило на ум сейчас же все рассказать полковнику и отпроситься на сорок восемь хотя бы часов, но он был уверен, что полковник, какой он ни есть настоящий командир и за своих всегда горой, а его на этот раз нипочем не отпустит. Насчет Сильвии будет ему совсем уж непонятно, и как ему объяснишь, где взять нужные слова? Ковальский был не мастак объясняться. Отправляясь на утреннее дежурство, он тяжело вздохнул: за все годы службы в Легионе это у него будет первая самоволка.

Точно тогда же поднялся и Шакал, выспавшийся, собранный. Он принял душ, побрился, съел отличный завтрак, ожидавший его на подносе у постели. Затем вынул плоский чемоданчик из запертого гардероба; извлеченные оттуда части винтовки обернул поролоном, перевязал бечевкой и уложил на дно рюкзака, а поверх — баночки с краской и кисти, брезентовые штаны и ковбойку, носки и ботинки. В боковые карманы рюкзака он засунул продуктовую сетку и коробок с патронами.

Он надел одну из своих полосатых рубашек, легкий сизый костюм вместо обычного клетчатого, черные кожаные мокасины, повязал черный плетеный шелковый галстук.

Лотом спустился на гостиничную стоянку к машине, запео рюкзак в багажнике, вернулся в вестибюль, забрал пакет с бутербродами, вежливо кивнул дежурному в ответ на его «Bon voyage»[35] и в девять часов выехал из города по старому шоссе Е-40 Брюссель — Намюр. Окрестная равнина купалась в солнечных лучах; предвиделся знойный день. Согласно дорожной карте, до Бастони было девяносто четыре мили; еще пять-шесть — и на лесистом всхолмье к югу от городка обязательно сыщется укромное местечко. Сто миль до полудня — это пустяки: он прибавил газу, и «симка-аронд» еще быстрее понеслась по ровной, прямой дороге через валлонскую равнину.

Солнце еще не достигло зенита, а он уже проехал Намюр и Марш, и дорожные знаки возвещали о приближении Бастони. Миновав этот небольшой городок, который зимою 1944 года пушки «королевских тигров» Хассо фон Мантейфеля сровняли с землей, он принял к югу, к холмам. Потянулось густолесье, дорога петляла, затененная развесистыми вязами и буками, и все реже пробивались меж деревьев яркие солнечные лучи.

Милях в пяти за городом Шакал свернул в лес по узкому проселку; еще через милю ответвилась дорожка в самую чащу. Он проехал несколько ярдов и укрыл машину за порослью молодняка. Закурив сигарету, он посидел немного в прохладной лесной тени, слушая, как затихает остывающий мотор, шелестит ветерок в листве и вдалеке воркуют голуби.

Потом не спеша вылез, перенес рюкзак из багажника на капот и переоделся. Щегольской, отутюженный сизый костюм он уложил на заднем сиденье, натянул брезентовые штаны и сменил рубашку с галстуком на ковбойку, а городские изящные туфли на туристские ботинки с шерстяными носками, в которые заправил брюки.

Один за другим развязывая поролоновые свертки, он собрал винтовку; глушитель и оптический прицел сунул в карманы штанов. Отсчитал двадцать патронов и ссыпал их в нагрудный карман, а в другой упрятал завернутый в салфетку патрон с разрывной пулей.

Оставив винтовку на капоте, обошел машину, вынул из багажника купленный вчера вечером и пролежавший там всю ночь арбуз. Потом захлопнул багажник, пристроил арбуз в рюкзаке с красками, кистями и охотничьим ножом, запер машину и направился в лес. Было начало первого.

Через десять минут отыскалась длинная, узкая прогалина ярдов на сто пятьдесят. Прислонив винтовку к дереву, Шакал отмерил сто пятьдесят шагов. Там тоже нашлось дерево, от которого видна была оставленная винтовка. Он выложил на траву содержимое рюкзака, раскрыл баночки и густо закрасил темно-зеленую /южуру арбуза — сверху и снизу коричневым, а посредине — розовым. Пока краска не высохла, он обозначил пальцем глаза, нос, усы и рот.

Он воткнул сверху нож в арбуз, чтобы взять его, не смазав краску пальцами, и осторожно опустил арбуз в продуктовую сетку. Сетка была тонкая, плетенье редкое: не скрадывались ни очертания арбуза, ни изображение лица.

Наконец он крепко всадил нож в ствол дерева примерно в семи футах от земли и повесил сетку с арбузом на рукоять. На фоне зеленоватой коры закачалось жутковатое, коричневое с розовым подобие человеческой головы без туловища. Он отступил и поглядел на свою работу. За сто пятьдесят ярдов — сойдет.

Закупорив баночки с краской, он зашвырнул их подальше в кустарник, кисти воткнул в землю щетиной вниз и затоптал; взял рюкзак и вернулся к ружью.

Он туго навинтил глушитель, приладил оптический прицел, отвел затвор и вложил первый патрон. Прищурившись в окуляр, он повел стволом в поисках висячей мишени и удивился: так близко и четко она была видна. Казалось, до нее ярдов тридцать, не больше. Можно было различить к тонкий переплет сетки, и черты арбузной физиономии. Для пущей устойчивости он прислонился к дереву и снова сощурился.

Осевое скрещенье было смещено по центру, и он, осторожно подкрутив болты, наладил его, тщательно прицелился в середину арбуза и спустил курок.

Отдача оказалась слабее, чем он ожидал, а приглушенный хлопок выстрела вряд ли был бы слышен на другой стороне тихой улицы. Шакал взял ружье под мышку и сходил к дереву проверить попадание. Пуля задела арбуз справа поверху, перервала сетку и впилась в дерево. Он возвратился и прицелился второй раз — пуля ушла еще правее на полдюйма. Еще два выстрела, и он убедился, что прицел действительно смещен вправо вверх. Он подправил его.

Следующая пуля ушла влево вниз. Он снова сходил к мишени: пробит был левый уголок рта арбузной головы. Он выстрелил еще три раза — пули ложились там же. И он чуть-чуть переместил крестик обратно.

Девятая пуля угодила прямо в лоб, куда он и метил. Шакал в третий раз прошелся по прогалине, вынул кусочек мела и обвел места попаданий: над правым виском, у левого угла рта и дырочку посредине лба.

Затем он без единого промаха попал в оба глаза, в переносицу, верхнюю губу и подбородок, а повернув мишень боком, — в висок, в ухо, в шею, в щеку, в скулу и загривок, и лишь одна пуля чуть-чуть отклонилась.

Теперь все было в порядке; он пометил положение болтов, регулирующих оптический прицел, достал из кармана тюбик бальзового клея и залил вязкой жидкостью головки болтов и бакелитовую поверхность трубки. Прошло полчаса, были выкурены две сигареты — и клей затвердел, а прицел был налажен как нельзя более точно — для этой винтовки, для этого стрелка, на сто тридцать метров расстояния.

Он извлек из второго нагрудного кармана патрон с разрывной пулей, зарядил его, поточнее прицелился в лоб и выстрелил.

Рассеялся голубой дымок у конца глушителя; Шакал оставил винтовку возле дерева и пошел по прогалине к своей сетке с арбузом. Она обвисла, почти пустая, у ствола расстрелянного дерева. В арбуз попало двадцать пуль, — и ничего, а теперь он рассыпался. Куски валялись на траве. Семечки и клочья мякоти ползли по стволу. Сетка с арбузными остатками свисала с ножа, словно обмякшая мошонка.

Он снял сетку и зашвырнул ее в кусты. От мишени и следа не осталось, одна каша. Нож он выдернул и сунул в ножны. По дороге к машине прихватил винтовку, а там разобрал ее, снова бережно завернул каждую часть в поролон и положил в рюкзак вместе с ботинками, носками, рубашкой и брезентовыми штанами. Он переоделся в городское, запер рюкзак в багажнике, присел и не спеша пообедал всухомятку.

Потом он выехал на шоссе и свернул налево, к Бастони, Маршу, Намюру, Брюсселю. В отель он вернулся в начале седьмого, отнес рюкзак в номер и спустился рассчитаться за прокат машины. Час с лишним, перед тем как принять предобеденную ванну, он протирал и смазывал винтовочные части; потом сложил их в чемоданчик и опять-таки запер в гардеробе. Поздно вечером рюкзак, остаток шпагата и клочья поролона были выброшены в мусорный бак, а двадцать одна гильза — в канализацию.

Утром в понедельник пятого августа Виктор Ковальский снова искал на римском почтамте кого-нибудь, кто понимает по-французски. На этот раз он хотел, чтобы позвонили куда надо и узнали, когда на этой неделе летают самолеты из Рима в Марсель и обратно. Нынче он, как оказалось, опоздал на самолет — через час он не успеет во Фьюмичино. А следующий прямой рейс — только в среду. Есть рейсы с пересадкой: синьору не подойдут? Нет? Значит, в среду? Да, да, отлетает в 11.15, прибывает в Марсель чуть за полдень, в аэропорт Мариньян. Обратный рейс — на другой день. Один билет? Туда и обратно? Разумеется, а как фамилия? Ковальский назвался по документам, которые лежали у него в кармане. В странах Общего рынка паспорта были упразднены, достаточно было удостоверения личности.

Его попросили явиться к стойке «Алиталии» во Фьюмичино за час до отлета. Наконец служитель положил трубку, а Ковальский забрал почту, запер свой стальной планшет и вернулся в отель.

Наутро состоялось последнее свидание Шакала с г-ном Гоосенсом. Шакал позвонил ему после завтрака, и оружейник имел удовольствие сообщить, что работа выполнена. В одиннадцать часов г-н Дупан сможет подъехать? Да, и пусть непременно захватит все, что нужно для примерки.

Он, как и прошлый раз, приехал за полчаса до назначенного; в руках у него был купленный тем же утром подержанный фибровый чемодан, а уж в нем — маленький «дипломат». Тридцать минут он озирал улицу и наконец неторопливо подошел к парадному г-на Гоосенса. Тот сразу отворил на звонок, и Шакал, не дожидаясь приглашения, проследовал в его кабинет. Гоосенс запер за ним входную дверь и старательно притворил дверь кабинета.

— Новых сложностей не возникло? — спросил англичанин.

— Да нет, на этот раз обошлось без сложностей.

Бельгиец достал откуда-то несколько свертков мешковины, положил их на стол и принялся развязывать, рядком укладывая стальные трубки, отделанные под алюминий. Потом, не глядя, протянул руку, и Шакал подал ему чемоданчик с винтовкой.

Части винтовки, одна за другой, точно входили в стальные футляры.

— Хорошо постреляли? — спросил оружейник, не прерывая работы.

— Пострелял хорошо.

Взяв оптический прицел, Гоосенс заметил, что болты жестко закреплены бальзовым клеем.

— Жаль, что пришлось заменить прежние болты на эти, маленькие, — сказал он. — С теми, конечно, было гораздо удобнее и надежнее. Но что поделать — иначе прицел в трубку не влезет.

И прицел скользнул в трубку, словно клинок в ножны. Все части ружья исчезли в футлярах; остались стальная закорючка и пять патронов.

— Это отдельно. — Он взял затыльник приклада, показал незаметный надрез в коже, упрятал туда спусковой крючок и заклеил надрез черным пластырем. Заклейка выглядела как заплатка, очень естественно. Из ящика стола он достал черный резиновый цилиндрик полтора дюйма в диаметре и два в высоту с торчащим посредине нарезным шпеньком.

— Ввинчивается в нижнюю трубку, — пояснил он. Вокруг шпенька были пять гнезд, и в каждое он вогнал

патрон до самого капсюля.

— Когда завинтите до упора, патронов не будет видно, — сказал он. — А резиновый наконечник — это очень даже натурально. — Англичанин молчал. — Как вам кажется? — спросил Гоосенс, немного встревожившись.

Ни словечка не вымолвив, англичанин поочередно рассмотрел трубки, потряс каждую из них — не забренчит ли; но они были проложены изнутри двойным суконным слоем. Самой длинной была двадцатидюймовая трубка для ствола с казенником. Остальные, размерами около фута, вмещали верхний и нижний стержни приклада, глушитель и прицел. Кроме них, имелся затыльник приклада с запрятанным в кожаной обивке спусковым крючком и резиновый цилиндрик с пятью патронами. Угадать во всем этом охотничье ружье или винтовку убийцы не было никакой возможности.

— Превосходно, — неторопливо одобрил Шакал. — Лучше и быть не могло.

Бельгиец был доволен. Он и сам знал себе цену, однако похвала была ему приятна, как всякому другому, а к тому же похвалил его очевидный знаток.

Между тем Шакал снова обернул мешковиной трубки с винтовочными частями, плечевой упор и резиновый наконечник; обернул и уложил их в фибровый чемодан, а «дипломат» вернул оружейнику со словами:

— Он мне больше не понадобится. До поры до времени винтовка полежит здесь. — И положил на стол две сотенные пачки фунтов. — Итак, мы с вами в расчете, господин Гоосенс.

— Да, сударь, — отозвался бельгиец, пряча деньги, — если у вас больше нет ко мне никаких пожеланий.

— Одно есть, — сказал англичанин. — Не забывайте, пожалуйста, о чем я вас предупреждал две недели назад.

— Я не забуду, сударь, — вполголоса проговорил бельгиец.

Он снова испугался: а вдруг этот учтивый убийца решит, что мертвый молчаливей живого? Да нет, не решит. Начнется расследование, и высокий англичанин окажется на подозрении у полиции прежде, чем успеет пустить в ход винтовку, упрятанную в чемодан. Тот, по-видимому, угадал его мысли и усмехнулся.

— Не беспокойтесь, я убивать вас не стану. Вы же человек с головой, вы наверняка предусматриваете, что клиент может и убить. Вам, должно быть, примерно через час позвонят и, если телефон не ответит, приедут проверить, живы ли вы, так? И небось письмо оставлено у поверенного — с тем, чтобы его вскрыть в случае вашей смерти. Так что убивать вас — себе дороже обойдется.

Гоосенс был изумлен. Действительно, у поверенного хранилось письмо с пометкой «вскрыть в случае внезапной смерти». В письме полиции предлагалось заглянуть под такой-то камень в саду за домом. Под камнем была жестянка, а в ней — список ожидаемых на сегодня посетителей. Нынче, например, посетитель ожидался всего один — высокий, прекрасно одетый англичанин, именующий себя Дугганом. Словом, нечто вроде страховки.

Англичанин снова усмехнулся.

— Вот-вот, — сказал он. — Стало быть, не волнуйтесь. Однако же я непременно убью вас, если вы кому бы то ни было пророните хоть одно слово обо мне и о нашей сделке. Сейчас за мною закроется дверь — и меня словно и не было.

— Само собой, сударь. Так у меня со всеми заказчиками, и, смею сказать, я жду от них того же. Поэтому и серийный номер на вашей винтовке вытравлен. Мне ведь тоже надо беречься.

Англичанин снова усмехнулся.

— Ну, так мы друг друга понимаем. Всего вам доброго, господин Гоосенс.

И через минуту, заперев за ним дверь, бельгиец, который знал все об оружии, многое о преступном мире и почти что ничего о Шакале, облегченно вздохнул и удалился в кабинет — пересчитывать деньги.

Шакал не хотел показываться в гостинице с дешевым фибровым чемоданом и поэтому, хоть и опаздывал к обеду, съездил на вокзал, сдал чемодан в камеру хранения и спрятал квитанцию в свой бумажник из крокодиловой кожи.

Чтобы отметить успешное завершение дел во Франции и Бельгии, Шакал роскошно пообедал в лучшем ресторане Брюсселя, а потом вернулся к себе в «Амиго» и оплатил гостиничный счет. Уезжал он, как и появился, в клетчатом костюме с иголочки и темных круговых очках; портье поднес к такси два шикарных чемодана. Он стал на тысячу шестьсот фунтов беднее, но зато в чемоданишке на вокзале была спрятана превосходная винтовка, а в его внутреннем кармане — три отлично подделанных документа.

Самолет вылетел из Брюсселя в начале пятого; на таможне лондонского аэропорта его попросили раскрыть один из чемоданов н ничего подозрительного там, разумеется, не обнаружили, К семи вечера Шакал принимал душ у себя на квартире, намереваясь отужинать где-нибудь в Вест-Энде.