"Виктор Ерофеев. Розанов против Гоголя" - читать интересную книгу автора

Когда Розанов писал эти строки (1892 год), "ненависть" уже возобладала над
"любовью", "радикализм" погиб в эмбриональном состоянии, не "проклюнулся",
как это было у Каткова или Суворина, а потому смены вех тогда не было:
Розанов-критик начался как славянофил, пошел за писателями, образующими
"единственную у нас школу оригинальной мысли". Он называл своими
наставниками И. Киреевского, А. Хомякова, Константина и Ивана Аксаковых, Ю.
Самарина, Ап. Григорьева, Н. Данилевского, К. Леонтьева. С Н. Страховым его
связывала личная дружба.
Считая славянофилов "школою протеста психического склада русского
народа против всего, что создано психологическим складом романо-германских
народов", Розанов как суммарный вывод из славянофильского учения выдвигал
четыре основных начала, являющихся исключительной принадлежностью русского
народа:
1) начало гармонии, с о г л а с и я частей, "взамен антагонизма их,
какой мы видим на Западе в борьбе сословий, положений, классов, в
противоположении церкви государству";
2) "начало д о в е р и я как естественное выражение этого согласия,
которое, при его отсутствии, заменилось подозрительным подсматриванием друг
за другом, системою договоров, гарантий, хартий - конституциализмом
Запада";
3) "начало ц е л ь н о с т и в отношении ко всякой
действительности", к истине, которая постигается не обособленным рассудком
через философию, но благодаря нравственным поискам;
4) "начало с о б о р н о с т и", "слиянность с ближним - что так
противоположно римскому католицизму, с его внешним механизмом папства... и
не похоже также на протестантизм..."¹¹.
Эта система, наконец, включала в себя идею "преданности" русского
народа "верховной власти"¹².
Нельзя не заметить, что Розанов весьма основательно упростил
славянофильское учение, что обычно характерно для эпигона. Однако Розанов
вовсе не был эпигоном, лишь повторяющим "зады" учения, к тому же дурно
усвоенного. Его схематизация имела целью примирить славянофильство с
российской государственностью, положить наконец предел взаимным подозрениям,
нередко доходившим до открытого антагонизма. Очистя славянофильскую идею от
всяческих "антигосударственных" наслоений, приведя ее к знаменателю
положительной националистической доктрины, гармонирующей с государственным
сознанием эпохи Александра III, Розанов естественным образом оказался в
рядах махровых консерваторов. Но он, в отличие от Каткова или Победоносцева,
которых упрекал в "самодовольстве" и в том, что они Россию в настоящем ее
положении считают здоровой, был, что называется, "реакционным романтиком":
он мечтал об "одухотворении" русского самодержавия. Безусловно, он видел
вопиющие изъяны государственной системы, способной до бесконечности вредить
самой себе, он понимал всю ее глупость, косность и слабость; тем не менее
Розанов - и здесь корень его расхождения как со славянофилами, по мнению
которых российская государственность со времен Петра утонула в "немецкой"
бюрократии, так и с западниками, считавшими самодержавие общественным
атавизмом, - полагал, что социальная система России в своем принципе
является органическим для страны образованием, что она в перспективе
жизнеспособна. В результате он не только не отделял судьбу России от ее
государственной власти, но, напротив, взаимосвязывал эти понятия. Как