"Василий Васильевич Ершов. Откровения ездового пса " - читать интересную книгу автора

ничья: слабость небольшая осталась, но, надеюсь, этим и кончится.
А на носу - превентивное лечение и от моей аллергии (весна подходит,
береза зацветет), а план полетов на этот месяц - 7 рейсов и два резерва.
Народ весь в отпусках, летать некому; запрягаюсь.


Жизнь прекрасна, но есть в этой жизни моменты, когда хочется умереть,
вот тут же на месте, сейчас. Это когда слышишь: "Мальчики, на вылет!" А
только-только же провалился в сон. В Москве сидим сейчас по 6-7 часов между
прилетом и вылетом; пока то да се, на сон остается часа два. Вот, услышав
это словосочетание, наглой реальностью раздирающее свежий сон, желаешь тут
же умереть. Только чтоб не трогали. Минуту так желаешь, две... потом думаешь
себе: я капитан или где? Надо шевелить ребят. И со стоном встаешь.
Цените сон, ребята. Цените, кто летает, а кто не летает - попытайтесь
нас понять.


А дальше, в текучке предполетных дел, жизнь снова терпима, потом, как
позавтракаешь, уже и хороша, а включил автопилот в наборе высоты - и
прекрасна.


Проходишь пустым и гулким салоном в холодную и необжитую еще кабину. В
трубопроводах шипит холодный, непрогретый воздух, приборные доски тускло
мерцают слепыми окошками мертвых приборов; кабина неуютна, только доска
бортинженера залита теплым желтым светом, да на козырьках мигают красные
табло "К взлету не готов".
Алексеич говорит свое обычное "принюхивайтесь" и уходит по своим делам
под самолет, оставив нам возможность поупражняться в регулировании кабинной
температуры.
Гудят выпрямительные устройства, свистит и грохочет трубопровод
наддува, я гоняю заслонку до тех пор, пока не успокоится стрелка термометра
в сети подачи. На шкале устанавливается плюс 60, но все железо в кабине
ледяное - когда-то еще прогреется. И кабинный термометр не обманешь: он
показывает минус один; долгие минуты стрелка стоит на нуле, а потом по
градусу добавляется, добавляется... а ты остываешь и остываешь в этом
ледяном погребе и суешь стылые ладони в совок на потолке, в горячую струю. А
то надуешь в ней перчатки, нагреешь и натянешь на холодные руки... хорошо...
Можно уже и раздеться. Б-р-р. Протискиваясь мимо ноги штурмана, опускаю
подлокотник, с поклоном забираюсь в свое шаткое ледяное кресло, опускаю его
своей тяжестью как надо, гоняю взад-вперед, отклоняю туда-сюда спинку,
регулирую ремни, тумблером отодвигаю вперед педали, нет, назад... еще чуть
вперед... Вливаюсь, влипаю в свое место, в кабину, врастаю в самолет.
Ощущение влитости приходит, и кабина, фюзеляж, крылья и двигатели
становятся моими органами. Как после крепкого сна, начинаю прислушиваться к
своим болячкам. Так, кресло шатается, и само, и спинка раздолбана; привыкаю.
Педали... еще чуть вперед, еще. Нет, подтянуть к себе приборную доску...
так, штурвал чуть на себя, снова педали...
Конечно, не приборная доска ко мне, а я с креслом к ней подтягиваюсь.
Но я так ощущаю.