"Александр Иванович Эртель. Гарденины, их дворня, приверженцы и враги " - читать интересную книгу автора

автобиографических черт. Поначалу это "молодой, сильный и красивый дубок",
растущий без особых печалей и забот. "В его душе, - пишет Эртель, - было
как будто сложено известное количество взглядов, понятий, верований и
лежало там не прибранное и не пересмотренное, но в покое". Но вот этот
девственный покой нарушен. Управляющий гарденинской вотчиной Мартин
Лукьяныч дает сыну первые уроки "политики" в обращении с крестьянами,
прививает ему Зачатки выгодной рабской психологии, учит хитрой механике
затягивать петлю на шее вчерашнего крепостного мужика. Наука первого
барского слуги внешне "божецкая": нужен работнику кредит - пожалуйста,
требуется сенокос - изволь, земли не хватает - бери, но только чтоб страх
у народа был, чтоб пикнуть не могли, когда на барщину или другие
повинности гонят, иначе петля мгновенно затянется. "Деревня у нас вот где
(Мартин Лукьяныч сжал кулак). Ежели стиснуть - пошевелиться невозможно.
Одним водопоем можно ее свету сжить". Николай Рахманный внутренне
протестует против такой "политики", но его бунт пока не идет дальше
пререканий с мудрым и жестоким отцом, под игом которого трепещет вся
гарденинская дворня.
Но старая деревня только с виду крепка, ее устои уже подгнили, и она
трещит под напором новых веяний: узаконенная кабала помещика заменена
властью рубля, поднимает голову кулак, ропщет на хозяев работник,
собирается "в казаки" обнищавший мужик, вырывается из плена семейного
деспотизма крестьянский сын... Эртельвсесторонне и психологически тонко
рисует нарастающий процесс гибели общинной деревни, цепляющейся за
обветшалые порядки. "Тоже сказывали - воля, а заместо того всё на господ
хрип гнем", - говорит молодой мужик Андрон. Он обращается к "миру" с
просьбой отделить его семью от деспота-отца. Сцены скандала строптивца с
родителем-"жилой", а затем сельского схода, решающего вопрос впользу
непокорного сына, прекрасно демонстрируют талант реалистабытописателя,
хорошо видевшего экономические и нравственные сломы прежней деревни." -
Ну, времечко наступило!" - сокрушается "великолепный холуй", дворецкий
Климон Алексеич, подмечая "смуту".
Поражение старины ощущается повсюду: в дворянском особняке и сельской
конторе, в поле и на конюшне, в купеческой гостиной и даже в церкви.
Оставляющий землю ради заработков пролетарий Гаврюшка говорит приятелю: "А
какой ты есть человек в своей деревне? Захотели тебя выпороть - выпороли,
захотели по морде съездить - съездили, волостной катит - пужаешься, барин
мчится - поджилки трясутся со страху". Мужик пробуждается от
крепостнической спячки, но это пробуждение происходит в потемках старого
быта, отягченного к тому же новым изощренным гнетом. Эртель не дает в
"Гардениных" крупного и цельного образа пореформенного крестьянина,
растворяя его фигуру в отдельных колоритных эпизодах и ярких "пятнах", -
очевидно, писатель и не ставил перед собой такой задачи, однако стихия
народной жизни представлена в романе зримо и многосторонне - это
недовольный мужик Арсений и степенно-мудрый наездник Сакердон Ионыч,
разбитная солдатка Василиса и деревенская красавица Грунька, энергичный
парень Федотка и любознательный мальчишка Пашутка. Нередко объемность и
широта изображения "массы" достигается автором за счет убедительных
художественных деталей и символических сцен. Многих страниц стоит, к
примеру, маленький эпизод, в котором "девки" безучастны к любовным утехам,
потому что они несколько дней ничего не ели. Глубоко западает в сердце