"Сергей Есенин. Я, Еcенин Сeргей... (Сборник)" - читать интересную книгу автора

и себя не узнал - прежнего, молодого и дерзкого, ежели б "встретил на глади
зеркальной". Того, о котором Анна Андреевна Ахматова чуть не через полвека
скажет: "И помнит Рогачевское шоссе разбойный посвист молодого Блока"
(Рогачевское шоссе- авторская пометка к стихотворению "Осенняя воля"). За
десять лет и Блок переменился, и Россия стала другой: роковой 1914-й стер с
лица земли его сказочно-прекрасную необычайную Русь... Блок в марте 1915-го
это: "Петроградское небо мутилось дождем, на войну уходил эшелон"...
Придавленное мутным и тяжелым небом, обезголосело в недрах народной души
певчее золото, а в далях неоглядных обесцветилась, выцвела русская синь...
Однако ж и оставлять на улице подающих надежды молодых людей - не в
правилах Александра Александровича, и он переправил, с соответствующей
рекомендацией, сочинителя голосистых стихов к Сергею Городецкому, тоже поэту
и художнику-любителю, а через месяц на просьбу "рязанского парня" о новой
встрече ответил отказом: дескать, видеться нам не стоит, мне, мол, даже
думать про ваше трудно. Холодную отчужденность Блока и самый воздух его
замкнутого дома Есенин истолковал как "снисходительность дворянства", и был
не так уж сильно несправедлив: в процитированную выше дневниковую запись от
9 марта Александр Александрович внес еще и реплику жены Любови Дмитриевны,
дочери создателя "Таблицы Менделеева", брошенную вслед непрошеному гостю:
"Народ талантливый, но жулик". Дворянская снисходительность четы Блоков
ранила Есенина столь глубоко, что рана эта не стала былой и не улеглась до
самого смертного часа...
Зато Сергей Городецкий встретил рязанца восторженно. В ту пору в его
маленьком ателье регулярно собирались питерские интеллигенты, увлекавшиеся
наивным народным искусством; стык их собственных литературных мечтаний с
поэтическими голосами, рожденными русской деревней, представлялся этим
эстетам праздником какого-то нового народничества, а так как самым народным
"голосом" в их специфической среде считался стремительно входящий в моду
Николай Клюев, новоприбывшего тут же зачислили в подголоски к хранителю и
охранителю северной старины. Весной 1915-го Клюева в столице не было,
Есенин, по совету Городецкого, отправил ему в Вытегру саморекомендательное
письмо: пишу, дескать, как и вы, только на рязанском языке. Клюев
откликнулся, завязалась переписка, и с осени того же года народный златоуст
(роль Клюева) и народный златоцвет (амплуа Есенина) на всех неонароднических
вечерах и посиделках выступают неразлучной парой. В странных их отношениях
было много тяжелого, однако, по-видимому, все-таки именно к Клюеву обращено
предсмертное послание Есенина "До свиданья, друг мой, до свиданья...". Да и
начало дружбы-вражды запомнилось лучезарным: "Тогда в веселом шуме/Игривых
дум и сил/Апостол нежный Клюев/Нас на руках носил"...
Не без помощи Клюева (у "нежного апостола" были связи в придворных
кругах) Есенину удалось избежать отправки в действующую армию, его
пристроили санитаром в Царскосельский лазарет, который патронировала сама
императрица.
Словом, несмотря на войну, дела у народного златоцвета шли как нельзя
лучше: его нарасхват печатали, без него не обходилось ни одно из поэтических
мероприятий, вот только отдельной книги, для которой он уже год как придумал
красивое имя "Радуница", пока не было. Все обещали, старались, а потом
конфузливо разводили руками: дескать, разруха... Наконец, и опять-таки с
подачи Клюева, отыскался меценат-издатель богатый купец Аверьянов, и 1
февраля 1916 года "Радуница" вышла в свет. Тираж (3 тыс. экз., по тем