"Александр Этерман. Мандарин" - читать интересную книгу автора

отличаются друг от друга, а настоящую с поддельной вообще невозможно спутать
- правда, тогда он так не считал. Да и как эти различия уловить? Если уж
подражать китайцам, то не изображая из себя бронзового божка. А потом
двадцать лет изучать этот узор? Стало быть, он правильно поступил.
Результаты не заставили долго ждать. Очень скоро он разошелся с А.,
Аннет. Еще недавно каждая третья его мысль разбивалась о ее звонкий
позвоночник, и это было совершенно нестерпимо. Каждая следующая напоминала
ему о ней и заодно - о неминуемом финансовом крахе, и только третья, и
последняя, иногда воспаряла в нематериальную высь. Да и то - бывают и
материальные, тоже мучительные, выси. А может, все шло в обратном порядке
или вообще не двигалось, а просто стоило Н. здоровья. Гравюры оказались
ужасно действенными. После того как материальные заботы куда-то испарились,
едва ли тридцатая мысль продолжала устремляться к Аннет, да и то с
прохладцей, и это подействовало на Н. удручающе успокоительно, как лед на
нарыв. Положительные результаты чисто медицинского свойства не заставили
себя ждать. Пульс стал ровнее, сон - спокойнее, прекратились рези в глазах и
в животе, и, к словцу, снова прорезались интерес к природе и кое-какая
липкость - Н. стал посматривать по сторонам не только для того, чтобы не
попасть под лошадь. Как-то раз он поймал себя на том, что разглядывает
стеклянные мутные воды Сены. Это было на В-ой набережной, там, где с
гранитной мостовой уплывает в небеса мост и заслоняет полгоризонта. Кажется,
он затесался в компанию зевак, настолько увлеченных этим занятием, -
полжизни, - что не успевали переговариваться между собой. Он пригляделся -
все они были старше его, чуть ли не его нынешнего возраста. Но это еще
пустяк. Н. улыбнулся, как ему показалось, несколько по-азиатски, во всяком
случае, кожа на лбу поползла вверх вместе с уголками глаз и лицо покрылось
морщинами. Холодная вода.
Его потянуло на возвышенные места, которых в Париже в последние годы
стало предостаточно, - или он ошибается, и эту смешную башню и все прочее
построили позже, тогда же, когда и легковесный дворец, - но еще раньше он
начал рассматривать плафоны уличных фонарей, скаты крыш и голубые,
изрезанные крышами проемы чистого неба, с трудом преодолевая животную,
волчью привычку смотреть под ноги, в лучшем случае, на пол собственного
роста от тротуара, давным-давно ставшую потребностью и необходимостью, все,
наверное, для того, чтобы увернуться от грубияна-прохожего или иных
опасности и неудобства. У волка это обычно страх остаться голодным, у
человека, тем паче сытого и даже отчасти пресыщенного, - упустить то общее,
что еще есть у него с людьми его класса. За неимением лучшего ему приходится
терпеть чужие привычки и, что хуже всего, ритм жизни, который весьма
неподобающим образом выстраивается по самому резвому и нетерпеливому. Если
для того, чтобы выбраться из этого заколдованного круга, нужно
деклассироваться - что ж, это пускай. Он начал с А., Аннет. Всегда с чего-то
приходится начинать. Почти всегда как раз с того, что болит. И обыкновенно
все проходит гораздо легче, чем заранее думается. И гораздо возможнее.
Нет, это был никак не эгоизм. Раньше, когда у него появлялись деньги,
он тоже не от альтруизма несся к ней, предлагая и даже навязывая подарок,
увеселение или трату. Теперь у него пропал вкус к тратам, разумеется, и к
увеселениям тоже, и когда он о ней вспомнил, - а то поначалу ему вообще
память отшибло, - Н. улыбнулся, - ему показалось неудобным назначать ей
свидание, ничем особенным не одаривая и к тому же не имея ни внешнего