"Александр Етоев. Как дружба с недружбою воевали (Время учеников-3)" - читать интересную книгу автора

Андрей Т. сглотнул, все эти истории он знал хорошо и сам во многих
участвовал, сейчас его волновало другое.
- Тобой он тоже интересовался, - продолжала мать. - Как, мол, там ваш
младший сыночек, да какой он был в детстве умница, не в пример своему
старшему братцу, да хорошо бы с ним повидаться, и телефон твой у меня
спрашивал...
Дальше слушать было необязательно. Андрей Т. скомкал разговор с
матерью, соврал, что у него гости, попрощался и положил трубку.
Значит, все-таки Конь Кобылыч. Дело приобретало неприятный оттенок, и
Спидлец на шкафу в прихожей своей фразой про человека рыжего явно
намекал на подвох.
Только тут Андрей Т. осознал, что Спидлец, Спиридоша, Спиха вовсе не
стоит на шкафу, а вот он, перед глазами, в руке хозяина, и оплавленная
дыра в его теле напоминает о временах героических, когда он, Андрей Т.,
молодой, красивый, четырнадцатилетний, выходил сражаться за дружбу, не
думая ни о подвигах, ни о славе.

Уже через три часа после всех своих раздумий и разговоров Андрей Т.
шагал по мягкой лесной дорожке, проложенной в замусоренном лесу. Места
были обжитые, то и дело приходилось огибать какой-нибудь огород, или
свалку, или ржавый кузов троллейбуса, неизвестно каким волшебником
занесенный в эти пригородные края.
Лес был исполосован просеками, оголён вырубками, изрыт траншеями и
карьерами, но странно тих и непривычно безлюден. То есть люди кое-где
попадались, но это были, должно быть, дачники - они ходили, словно
бледные тени, на вопросы отвечали невнятно, заикались и пожимали
плечами. Ни о каких живодёрнях, тубдиспансерах и мыловаренных фабриках
они знать не знали и ведать не ведали.
Спиха, притороченный ремешком к джинсам, порою судорожно вздыхал,
то ли от переизбытка в лесном воздухе кислорода, то ли от воспоминаний о
пережитом в детстве выстреле из лазерного оружия. Андрей Т. посматривал
на часы и на клонящееся к закату солнце. Ровно в 18-00 Спиха выдавил из
себя голосом московского диктора: "Вёрсты чёрт мерил, да в воду ушёл",
потом сглотнул, как удавленник, и в атмосфере что-то переменилось.
Воздух стал какой-то другой, не лесной, а пустой и спёртый, как в
закупоренном наглухо кабинете. В горле неприятно защекотало. И мох
вокруг, наполненный тенями и светом, резко потемнел и увял, и муравьиные
ручьи под ногами замерцали змеиным блеском, и деревья посуровели и
поникли, и солнце - красное солнышко - сделалось каким-то синюшным, и
на нем, как больной нарост, вздулась шишка сливовидного носа, блестящего,
в трещинах и ложбинках, словно сделанного из папье-маше.
- А шнурочки я тебе не верну, не понадобятся тебе шнурочки, - сказало
заболевшее солнце с гнусавой ласковой хрипотцой, тараня лицо Андрея
полями широкой шляпы и сверля его вкривь и вкось смоляными
стёклышками очков. - В белых тапках тебе скоро лежать в сосновом гробу по
наивности своей и доверчивости.
- Как это? - Андрей Т. не понял.
- А вот так, - ответило солнце и ткнуло подагрическим пальцем Андрею
за левое плечо. - Вон она, пятая мыловаренная фабрика, видишь, дым из
трубы? - Андрей Т. повернул голову и увидел низкорослое здание с черной