"Лариса Евгеньева. Витя-Шушера и автомобиль " - читать интересную книгу автора

Надя пришла в интернат и в их класс на полгода позже Вити. Конечно,
ее посадили именно к нему, потому что только он сидел за партой один.
- Тебя как зовут? - спросила она.
- Витя. А тебя?
- Надя. А фамилия - Кот.
- Почему не Пес? - глупее некуда сострил Витя.
Соседка молчала, и Витя оцепенел, ожидая затычины. Потом он скосил
глаза на Надю. Она спокойно расписывала шариковую ручку на тыльной стороне
тетради, слегка улыбаясь. Витя впервые видел такую безобидную девчонку. И
уже в спальне, засыпая, он вдруг вспомнил о своей глупой шутке, и ему
стало стыдно. С запоздалым раскаянием он стал мысленно исправлять этот
разговор. "Почему не Пес?" - спросил он, а Наде надо было ответить:
"Потому что ты осел". И, засыпая, он поверил, или это ему уже приснилось,
что именно так оно и было.
Сначала Надя показалась Вите очень красивой. У нее было белое,
матовое лицо, волосы воронова крыла, длинные брови шнурочком, узкие черные
глаза в густых ресницах, широкий, спокойный лоб и сочные, необычайно яркие
губы. Однако, присмотревшись, Витя увидел, что Надин рот был, пожалуй,
чересчур велик, зубки кривоваты, а нос в мелких веснушках и со смешной
продольной черточкой на конце. Да и прекрасные темные волосы не много
красоты добавляли Наде - она мастерила из них два нелепых, по словам
Бурмусова, "закрутона", болтающихся над Надиными ушами, как уши сеттера
или спаниеля.
Эти "закрутоны" скрывали аккуратные Надины уши с крохотными золотыми
сережками, которые, однако, сразу же углядела их классная. На ее
распоряжение немедля снять сережки Надя ничего не отвечала, спокойно глядя
в лицо классной и тихо улыбаясь. Конечно, классная была уверена, что на
следующий день сережки исчезнут, но Надя и не думала их снимать. Все с той
же благожелательной улыбкой она выслушала приказание классной избавиться
от этого безобразия и села за парту, легонько передернув плечами. И лишь
Витя-Шушера услышал, как Надя пробормотала:
- Кто мне их надел, тот и сымет. Вот такочки.
Тихое Надино сопротивление победило. Классная сдалась, вконец
измучившись Надиным упрямством и посвятив напоследок воспитательный час
разговору о девичьей скромности и о том, что не надо слишком много
внимания уделять собственной особе.
Однако дело было совсем в другом, и скоро Витя обо всем уже знал.
- А когда меня мамка в интернат собирала, сережки эти надела, -
говорила Надя, подперев голову рукой и пригорюнясь. - Это не мои сережки,
мамины. "Буду спокойная, - говорит, - что хоть там их ирод не ухватит".
Это на папашку она, он у нас пьющий. Все-все из дома тащит. А мамка взяла
и завербовалась, мы лимитчики, из деревни приехали... Не сбегли от
папашки: и тут достал.
- Надо прогнать, - советовал Витя, - с милицией! И засадить его, чтоб
не вякал!
- Как засадишь? Свой все ж. Его мамка по сю пору любит. Он видный
мужчина, рослый такой, курчавый.
В Наде было что-то неистребимо деревенское. Она говорила "огвурец",
"плевается", но, странное дело, ее никто не дразнил.
Почему Вите было легко с ней? Да потому, что Надя не обращала на него