"Прощай, Коламбус" - читать интересную книгу автора (Рот Филип)

8

Осень наступила внезапно. Сразу похолодало, и в Джерси за одну ночь с деревьев облетели все листья. В следующую субботу я поехал посмотреть на оленей, но даже не вышел из машины, потому что стоять у изгороди было слишком зябко. Сидя в машине, я смотрел, как олени разгуливают и бегают за оградой, но вскоре все вокруг — даже деревья, облака, трава и сорняки стало напоминать о Бренде, и я отправился в обратный путь вниз, в Ньюарк. Мы с Брендой уже успели обменяться первыми письмами, а в один из вечеров я даже позвонил ей, но по телефону и в письмах нам трудно было открывать друг друга — это еще не вошло в привычку. Вернувшись из заповедника, я снова попытался дозвониться до нее, но в общежитии мне ответили, что ее нет и вернется она поздно.

Я вышел на работу, и в первый же день мистер Скапелло учинил мне допрос относительно Гогена. Брыластый старикан накатал-таки мерзкое письмо, в котором обвинял меня в неуважении к читателям, и мне не оставалось ничего иного, как гневным тоном поведать мистеру Скапелло причину конфуза. Мне даже удалось подать историю в таком свете, что под конец мистер Скапелло проводил меня к новому рабочему месту, затерянному среди энциклопедии, библиографических карточек, индексов и справочников. Мой гнев удивил меня — я даже подумал, не перенял ли сию дурную привычку у мистера Патимкина, услышав, как тот в свое время мордовал Гроссмана по телефону. Быть может, во мне больше склонностей к бизнесу, чем мне кажется? Может, я запросто могу стать мистером Патимкиным?

Дни в библиотеке тянулись медленно. Темнокожий мальчуган больше ни разу не появлялся, а когда однажды я зашел в третью секцию, то обнаружил, что Гогена на полке нет. Наверное, брыластый старикан все-таки забрал альбом на дом. Интересно, какой была реакция негритенка, когда он обнаружил, что книги нет? Может, он заплакал? Мне почему-то казалось, что пацан будет грешить на меня, но потом сообразил, что я просто перепутал свой давешний сон с реальностью. Вполне возможно, что пацан переключился на других художников — Ван Гога, Вермеера… Нет-нет, вряд ли. Эти художники не в его вкусе. Скорее всего, мальчуган просто позабыл про библиотеку и вновь вернулся к уличным играм. «И слава Богу, — подумалось мне. — Нечего забивать себе голову мечтой о Таити, если у тебя нет средств на то, чтобы купить туда билет».

Чем еще я был занят? Ел, спал, ходил в кино, отправлял книги с оторванными корешками в клееварку — в общем, делал все то же, что прежде, но теперь все мои интересы существовали обособленно, словно окруженные забором, и жизнь моя превратилась в перелезание через эти многочисленные ограды. Жизнь застыла, потому что без Бренды жизни для меня не было.

А потом пришло письмо от Бренды, в котором она сообщала, что приедет на еврейские праздники, до которых оставалась всего неделя. Меня так переполняло радостью, что я даже порывался позвонить мистеру и миссис Патимкин — просто сообщить им о том, как я счастлив. Я даже набрал первые две цифры их телефонного номера, но потом сообразил, что на том конце провода меня встретят молчанием: ну, разве что миссис Патимкин спросит: «Что вам угодно?» А мистер Патимкин, наверное, уже позабыл, как меня зовут.

В тот вечер я даже поцеловал после ужина тетю Глэдис и сказал ей, чтобы она хоть немного отдохнула от домашних дел.

— До Рош Хашана меньше недели, а он хочет, чтобы я взяла отпуск! Я пригласила десять человек! Уж не думаешь ли ты, что цыпленок сам себя ощиплет? Слава Богу, что праздники бывают раз в году, а то я давно уже превратилась бы в старуху.

Однако вскоре выяснилось, что за столом у тети Глэдис будет не десять человек, а девять. Потому что через два дня позвонила Бренда.

— Ой! — ахнула тетя Глэдис. — Междугородный!

— Алло! — схватил я трубку.

— Алло? Это ты, милый?

— Да, — ответил я.

— Кто это? — тетя Глэдис принялась теребить мою рубаху. — Кто это?

— Это мне звонят, тетя Глэдис.

— Кто? — настойчиво повторила тетя Глэдис, тыкая в телефонную трубку.

— Бренда, — сказал я.

— Что, милый? — спросила Бренда.

— Бренда? — удивилась тетя Глэдис. — А чего это она звонит по межгороду? Со мной чуть инфаркт не приключился.

— А как ей еще звонить, если она в Бостоне?! — гаркнул я. — Тетя Глэдис, я тебя умоляю…

— Ох уж эти дети… — пробормотала тетя Глэдис и поплелась восвояси.

— Алло? — повторил я в трубку.

— Нейл, как ты там?

— Я тебя люблю.

— У меня плохие новости, Нейл. Я не смогу приехать на этой неделе.

— А еврейские праздники?

— Милый! — засмеялась Бренда.

— Разве нельзя под этим предлогом уехать на пару дней?

— У меня в субботу экзамен. И контрольная. Даже если я приеду на один день, то мы ничего не успеем…

— Успеем.

— Нейл, я просто не могу. Мама непременно потащит меня с собой в синагогу, и мне некогда будет даже повидаться с тобой.

— О, Господи.

— Милый?

— Да?

— А ты сам не сможешь приехать ко мне?

— У меня работа.

— А как же еврейские праздники? — съехидничала Бренда.

— Родная, я не могу. Я не стал отпрашиваться на эти дни в прошлом году, не могу же я…

— А ты скажи, что тебя в этом году обратили.

— Бренда, кроме всего прочего, тетя пригласила на праздничный ужин всех близких родственников. Ты же понимаешь, мои родители…

— Приезжай, Нейл!

— Я не могу взять два выходных, Брен. Меня только что повысили в должности, прибавили жалованье…

— К черту жалованье!

— Милая, это моя работа.

— На всю жизнь?

— Нет.

— Тогда приезжай. Я сниму номер в гостинице.

— Для меня?

— Для нас.

— Ты сможешь это сделать?

— И да, и нет. Люди же так делают!

— Бренда, ты меня вводишь в искушение…

— Стараюсь.

— В среду я могу приехать с работы прямо на вокзал…

— …и останешься со мной до воскресенья!

— Брен, я не могу. В субботу мне нужно быть на работе.

— У тебя что, не бывает выходных?

— Бывает. По вторникам, — угрюмо буркнул я.

— О, Боже…

— И воскресеньям, — добавил я.

Бренда что-то ответила, но я ее не расслышал, потому что в этот момент меня окликнула тетя Глэдис:

— Ты так и будешь весь день болтать по междугородному?

— Тихо! — рявкнул я на нее.

— Нейл, ты приедешь?

— Да, черт подери!

— Ты сердишься?

— Нет. Я приеду.

— До воскресенья?

— Посмотрим.

— Не грусти, Нейл. У тебя такой расстроенный голос. В конце концов, это ведь действительно еврейские праздники. Ты не должен работать в праздник.

— Ты права, — согласился я. — Я же ортодоксальный еврей, в конце концов! Надо пользоваться своими преимуществами.

— Вот именно — поддакнула Бренда.

— Ты не в курсе — есть поезд в шесть часов вечера?

— Они отправляются каждый час.

— Тогда я приеду шестичасовым.

— Я встречу тебя на вокзале, — сказала Бренда. — Как мне тебя узнать?

— Я буду замаскирован под ортодоксального еврея.

— Я тоже, — сказала Бренда.

— Спокойной ночи, любимая!

Когда я сказал тете о том, что уезжаю на праздники, она расплакалась.

— А я собиралась столько всего наготовить…

— Готовь, тетя Глэдис.

— А что я скажу твоей матери?

— Я сам с ней поговорю, тетя Глэдис. Пожалуйста. Ты не имеешь права расстраиваться.

— Когда-нибудь ты обзаведешься семьей, и тогда поймешь…

— У меня есть семья.

— В чем дело? — недоуменно шмыгнула носом тетя Глэдис. — Неужели эта девочка не может навестить своих родителей в праздник?

— Она учится…

— Если бы она любила свою семью, то нашла бы способ приехать.

— Она любит свою семью.

— Тогда раз в год могла бы и приезжать домой.

— Тетя Глэдис, ты не понимаешь…

— Ну, конечно! — возмутилась тетя Глэдис. — Вот когда мне стукнет двадцать три года, тогда я сразу все пойму.

Я хотел поцеловать ее, но она отстранилась:

— Иди отсюда… Езжай в свой Бостон…

На следующее утро выяснилось, что мистер Скапелло тоже не хочет отпускать меня на праздники, но я заставил его изменить мнение, намекнув, что его прохладное отношение к моему намерению взять два выходных можно истолковать как проявление антисемитизма. Во время обеденного перерыва я сходил на вокзал и купил расписание поездов, идущих в Бостон. В течение последующих трех ночей оно было моим любимым чтением.

Она совсем не была похожа на себя, во всяком случае, в первую минуту. Скорее всего, я тоже не был похож на самого себя. Но мы поцеловались, обнялись, и было странно ощущать между нашими телами толстую ткань пальто.

— Я отращиваю волосы, — сказала Бренда, когда мы сели в такси. Это были единственные слова, произнесенные ею за все время поездки.

Только в тот момент, когда я помогал ей выйти из такси, я заметил на ее пальце золотое кольцо.

Пока я вписывал в регистрационную карточку наши имена — «Мистер и миссис Клюгман» — Бренда робко расхаживала по вестибюлю гостиницы. Затем мы вошли в свой номер и снова поцеловались.

— У тебя так колотится сердце, — заметил я.

— Я знаю, — ответила Бренда.

— Ты нервничаешь?

— Нет.

— Тебе уже приходилось делать такое?

— Я читала Мери Маккарти.

— Сняв пальто, она не стала вешать его в шкаф, а бросила на кресло. Я присел на кровать. Бренда осталась стоять посреди комнаты.

— В чем дело? — спросил я.

Бренда тяжело вздохнула и направилась к окну. Я решил про себя, что лучше ни о чем не спрашивать — может быть, мы быстрее привыкнем друг к другу в тишине. Встав с кровати, я повесил пальто Бренды в шкаф, а чемоданы оставил стоять возле кровати.

Бренда, встав на сиденье кресла коленями, смотрела в окно с таким видом, словно предпочла бы сейчас оказаться именно там, за стеклом. Я подошел к ней сзади, обнял, сжал ладонями ее груди… Из-под оконной рамы сквозило, и я вдруг понял, как много времени прошло с той первой теплой ночи, когда, обняв Бренду, я ощутил трепыханье маленьких крыльев за ее спиной. Я понял, зачем приехал в Бостон — пора было заканчивать наш роман. Хватит тешить себя дурацкими мечтами о нашем браке.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Да.

Я не ожидал такого ответа. Честно говоря, я не ждал никакого ответа, потому что задал свой вопрос лишь из участия, пытаясь смягчить ее нервозность.

— И что же произошло? — пришлось мне задать еще один вопрос. — Почему ты мне ничего не сказала, когда звонила?

— Это произошло сегодня.

— Неприятности с учебой?

— Нет. Мои родители все узнали.

Я развернул ее к себе.

— Ну и хорошо. Моя тетя тоже в курсе, что я уехал к тебе. Какая разница?

— Они узнали про лето. Про то, что мы с тобой занимались любовью.

— Что?!

— Да-да…

— …Рон?

— Нет.

— Может… Ты хочешь сказать… Джулия?

— Нет, — ответила Бренда. — Им никто ничего не говорил.

— Я ничего не понимаю.

Бренда слезла с кресла, подошла к кровати и уселась на самый ее краешек. Я сел в кресло.

— Мама нашла его.

— Колпачок?

Она кивнула.

— Когда?

— Наверное, на днях, — Бренда подошла к бюро и раскрыла свою сумочку. — Вот, почитай. Лучше в порядке поступления.

Она бросила мне помятый, замызганный конверт — похоже, Бренда не раз вынимала его из кармана.

— Я получила его сегодня утром, — сказала она. — Заказной почтой.

Я открыл конверт и начал читать:

Под этим текстом следовала подпись — Бен Патимкин. Но она была перечеркнута, а строчкой ниже опять стояли «Твой папа» — словно запоздалое эхо первой подписи.

— Кто такая Линда? — спросил я.

— Мы жили с ней в одной комнате в прошлом году. — Бренда подала мне второй конверт. — А это я получила сегодня в обед. Авиапочтой.

Это было письмо от миссис Патимкин. Я начал было читать, но потом на секунду отложил листок в сторону.

— Ты получила его после?

— Да, — ответила Бренда. — Когда я прочитала утром папино письмо, то не могла понять, что произошло. Ты читай, читай.

Миссис Патимкин подписалась всего один раз, да и то микроскопическими буквами — словно шепотом.

— Бренда, — сказал я.

— Что?

— Ты собираешься плакать?

— Нет. Я уже плакала.

— Не начинай снова.

— Я стараюсь, Господи…

— Хорошо… Бренда, могу я задать тебе один вопрос?

— Какой?

— Почему ты оставила его дома?

— Потому что я не собиралась пользоваться колпачком в Бостоне.

— А если бы я к тебе приехал? То есть, я хочу сказать: вот я к тебе приехал… И что мы будем делать без колпачка?

— Я думала, что сама приеду к тебе.

— Неужели ты не могла взять его с собой? Как зубную щетку?

— Ты шутишь?!

— Нет. Я всего лишь спрашиваю, почему ты оставила колпачок дома.

— Я же тебе сказала! Я думала, что сама приеду на праздники.

— Но, Бренда, это нелогично. Допустим, ты приехала бы домой на праздники. Но потом ведь ты вернулась бы обратно?! Ты взяла бы колпачок с собой?

— Я не знаю…

— Ты только не сердись, — попросил я.

— Это ты сердишься.

— Я не сержусь — я просто расстроен.

— Значит, и я расстроена.

Я промолчал. Потом подошел к окну. За стеклом в темном небе сверкали месяц и звезды. Вдалеке виднелись огни университетского городка, которые начинали мерцать всякий раз, когда ветер налетал на деревья, росшие под окном.

— Бренда…

— Что?

— Ты ведь знаешь, как к тебе относится мать. Ну разве можно было так рисковать? Глупо с твоей стороны оставлять колпачок дома.

— Какое отношение ко всему этому имеет ее неприязнь ко мне?!

— Ты не должна была доверять своей матери.

— Почему?

— Разве ты не видишь — почему?

— Нейл, она просто убиралась в шкафах.

— А ты не знала о том, что она будет убирать в шкафах?

— Мама раньше этого не делала. А может, и делала. Нейл, я не могла все предвидеть. Мы спали с тобой каждую ночь, и никто ничего не замечал.

— Бренда, какого черта ты смешиваешь все в одну кучу?

— Я ничего не смешиваю.

— Ну ладно, — сказал я примирительно. — Все нормально.

— Это ты все смешиваешь, — сказала Бренда. — Ты так на меня кричишь, будто я нарочно оставила этот чертов колпачок.

Я ничего не сказал.

— Ты так считаешь, да?! — спросила Бренда, нарушая воцарившуюся на минуту тишину.

— Не знаю.

— Нейл, ты сошел с ума!

— А оставлять колпачок в комоде — это не сумасшествие?

— Это была оплошность.

— Сначала ты говоришь, что оставила колпачок специально, а потом заявляешь, что это была оплошность.

— Оплошностью было то, что я оставила его в комоде, не то, что я вообще его оставила.

— Бренда, любимая! Разве не было бы проще, разумнее и безопаснее всего взять колпачок с собой? А?

— Теперь уже поздно об этом говорить.

— Бренда, эти пререкания — самые ужасные за всю мою жизнь.

— Но ты хочешь представить все таким образом, будто я хотела, чтобы мама нашла его. Зачем мне это было нужно? Ну скажи — зачем? Я теперь и домой-то не могу вернуться!

— Да?!

— Да!

— Нет, — сказал я. — Ты можешь вернуться в любую минуту. Папа будет ждать тебя с двумя пальто и дюжиной платьев.

— А мама?

— Мама тоже будет рада тебе.

— Не говори глупости! Как я посмотрю им в глаза?

— А что такого? Ты в чем-то провинилась?

— Нейл, ты можешь реально смотреть на вещи?

— В чем твоя вина?

— Нейл, они считают, что я виновата. Они — мои родители.

— Значит, ты считаешь, что…

— Это неважно, Нейл.

— Для меня это важно.

— Нейл, почему ты опять мешаешь одно с другим? Почему ты меня все время обвиняешь?

— Черт побери, Бренда! Да потому, что ты кое в чем виновата!

— В чем?

— В том, что оставила эту растреклятую штуку в комоде! Как ты можешь называть это оплошностью?!

— Нейл, не вешай мне, пожалуйста, на уши эту психоаналитическую лапшу!

— Тогда объясни, зачем ты это сделала? Я тебе скажу, зачем: ты хотела, чтобы твоя мать нашла колпачок!

— Зачем мне это?

— Не знаю. Зачем тебе это, Бренда?

— О, Господи! — простонала Бренда, приподняла с постели подушку и со всего размаха швырнула ее на кровать.

— Что теперь будет, Бренда? — спросил я.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказал! Что теперь будет с нами?

— Она упала на кровать и зарылась лицом в подушку.

— Не надо плакать, — сказал я.

— Я не плачу.

— Я по-прежнему держал в руке письма. Достав из конверта письмо от мистера Патимкина, я спросил:

— А почему он пишет некоторые слова с заглавных букв?

Бренда не ответила.

— «Что касается твоей ошибки, — стал я читать вслух, — то для такой ошибки нужны Двое и теперь когда ты в колледже подальше от него я надеюсь у тебя все будет хорошо. Твой папа. Твой папа».

Бренда оторвала голову от подушки, посмотрела на меня, но ничего не сказала.

— «Я никогда не говорил ничего плохого ни о твоих друзьях ни о друзьях Рона и случившееся исключение толь ко подтверждает правила. Счастливых тебе праздников». — Я замолчал. Бренда, похоже, действительно не собиралась плакать. Выглядела она решительно и солидно. — Ну, что ты будешь делать? — спросил я.

— Ничего.

— Кого ты собираешься пригласить на День Благодарения — Линду? — спросил я. — Или меня?

— Кого я могу пригласить, Нейл?

— Не знаю. А кого?

— Могу я пригласить тебя?

— Не знаю, — сказал я. — Можешь?

— Хватит повторять мои вопросы!

— Но я не могу отвечать за тебя, черт побери!

— Нейл, будь реалистом. Как я могу пригласить тебя к нам после этого? Ты можешь представить нас с тобой сидящими с ними за одним столом?

— Не могу, если ты не можешь. Могу, если ты можешь.

— Прекрати свои дзэнские штучки, Бога ради!

— Бренда, выбираю-то не я, а ты. Ты можешь пригласить Линду. Или меня. Можешь вернуться домой. Можешь не возвращаться. Кстати, чем не вариант? Тогда тебе даже не придется выбирать между мной и Линдой.

— Нейл, ну как ты не понимаешь?! Они же мои родители. Они же устраивали меня в лучшие школы, разве нет? Они покупали мне все, что я хотела, не так ли?

— Да.

— Как же я могу не возвращаться домой. Я должна вернуться.

— Почему?

— Тебе этого не понять. Тебя родители не достают. Ты счастливчик.

— Конечно. Я просто живу у своей сумасшедшей тетушки. Выгодный вариант, не правда ли?

— Все семьи разные. Ты не понимаешь.

— Черт побери, я понимаю гораздо больше, чем тебе кажется. Я, например, понимаю, почему ты оставила этот колпачок в комоде! А ты это понимаешь? Можешь вычислить, сколько будет дважды два?

— Нейл, ну о чем ты говоришь?! Это ты ничего не понимаешь. Ты с самого начала все время меня обвиняешь. Вспомни, разве не так? Почему ты не поправишь глаза? Почему ты не поправишь это, почему ты не поправишь то… Как будто это я виновата в том, что вечно все надо поправлять. Ты ведешь себя так, словно я собираюсь сбежать от тебя. И сейчас ты опять начинаешь… Зачем ты мне говоришь, что я посеяла эту вещь нарочно?

— Я любил тебя, Бренда, поэтому и тревожился.

— А я любила тебя. И только поэтому купила себе этот проклятый колпачок.

Мы вдруг сообразили, что заговорили о нашей любви в прошедшем времени. В комнате повисла тишина, и каждый из нас ушел в себя.

Через несколько минут я надел пальто и поднял с пола чемодан. Думаю, Бренда тоже плакала, когда я уходил.

Я не стал ловить такси. Неспешным шагом я направился к Гарвард-Ярду, где еще ни разу не бывал. Войдя через одну из калиток, я пошел по тропинке под сенью нарядной осенней листвы. Я хотел остаться наедине с собой, затеряться в сумерках под низко нависшим небом — не потому, чтобы обдумать ситуацию, а наоборот — чтобы ни о чем не думать. Я прошел через весь парк, поднялся по склону холма и очутился перед библиотекой Ламонта, которая, как рассказала мне однажды Бренда, была оборудована сантехникой от Патимкина. Я стоял под фонарем, освещавшим тропинку, и вглядывался в свое отражение — ведь фасад библиотеки был из стекла. Внутри здания было темно, я не разглядел там ни студентов, ни работников библиотеки. Мне вдруг страстно захотелось отставить в сторону чемодан и запустить в стекло булыжником. Но я, конечно же, не сделал этого. Я просто разглядывал свое отражение. Я был сейчас именно тем, что виделось в стекле — двухмерной субстанцией с чертами лица, похожими на мои. Я вглядываюсь в свое отражение, но по моей внешней оболочке невозможно было догадаться о том, что творилось внутри. Как бы я хотел оказаться в зазеркалье, превратиться в ту двухмерную оболочку и взглянуть оттуда на того, кто смотрит на меня моими глазами. Какая сила превратила простое волнение и флирт в любовь, а потом вывернула ее наизнанку? Из-за чего победа обернулась поражением, а поражение — кто знает — превратилось в победу? Я был уверен в том, что любил Бренду, хотя там, перед библиотекой, уже точно знал, что больше не люблю ее Я знал, что очень нескоро встречу женщину, которую буду любить так же, как любил Бренду. С кем еще мне удастся испытать такую страсть? Неужели та сила, которая пробудила во мне любовь к Бренде, явилась еще и причиной такого страстного влечения? Если бы она была хоть немножечко не-Брендой… Но разве я полюбил бы ее такую? Я пристально взглянул на свое отражение, и мои взгляд, наконец, прошел сквозь него, наткнувшись на холодный пол и книжные полки, на которых царил беспорядок.

Я не стал долго задерживаться перед библиотекой. Отправившись на вокзал, я сел на поезд, который доставил меня в Ньюарк с первыми лучами солнца, поднимавшегося над горизонтом в первый день Нового года по еврейскому календарю. У меня была уйма времени до начала работы.