"Авраам Иехошуа. Нескончаемое безмолвие поэта (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

И тем не менее...
Он мой поздний ребенок. Он родился незапланированно, по ошибке, это
было такое чудо, будь оно проклято, ведь мы оба, я и его мать, стояли
тогда уже на пороге старости.
Я отчетливо помню дни, предшествовавшие его рождению. Весна была
мягкой, довольно затяжной, необыкновенно ласковой. И я, поэт, уже из-
давший пять сборников стихов, решил бросить писать. Это было шагом ре-
шительным, совершенно осознанным и бесповоротным, продиктованным пол-
ным отчаянием. Дело в том, что той весной я признался сам себе: мне
пора замолчать.
Я не слышал мелодии.
Ближайшие друзья взялись мучить меня, доводить до отчаяния, наго-
нять на меня страх. Все отвергать. Стихи молодых поэтов совершенно за-
путали меня, я, как паук, барахтался в паутине строчек, пытался имити-
ровать их стиль, чтобы быть ближе к современности, но из этих попыток
ничего не вышло, разве что самое плохое из когда-либо написанного
мной. Я твердо сказал себе: "Отныне я молчу..." Ну и что? А ничего,
только что из-за этого молчания нарушился старый добрый порядок. Быва-
ло, мы укладывались в постель рано, а иногда ночь напролет проводили в
переполненных кафе за пустыми спорами, на сборищах престарелых худож-
ников, так пекущихся о славе на пороге смерти.
Та чудная весна тянулась, полная легких ароматов, утопающая в цве-
тах. А я слонялся по городу, впадая то в панику, то в отчаяние, будто
осужденный на казнь. Напрасно я старался напиться. Заявлял публично о
своем молчании, отметал саму возможность существования поэзии, поте-
шался над машинами, строчащими стихи, много хохотал, болтал, исповедо-
вался. А по ночам писал письма в редакции газет по всяким пустым пово-
дам (общественный транспорт и т.д.), и стиль мой мельчал, постепенно,
но неуклонно. И вдруг неожиданная беременность. Этот позор. Мы обнару-
жили это в самом начале лета. Сперва мы подолгу гуляли, затем начали
прятаться в доме, в конце концов стали извиняться: сначала перед доче-
рями, которые с ужасом глядели на престарелую мать, раздувающуюся у
них на глазах, затем перед дальними родственниками, которые приходили
поглядеть на новорожденное существо.
(Роды пришлись на середину зимы, на пасмурный, промозглый день. Га-
зон перед нашим домом был покрыт инеем.)
Теперь мы были заточены в доме вместе с младенцем. (Дочки ради него
палец о палец не ударили, они все время старались куда-нибудь убе-
жать.) Так хотелось сказать друг другу: какое это чудо - рождение! Но
не хватало энтузиазма, решительно не хватало. Опять невыносимое ночное
бдение, меж колыханием теней деревьев на стенах, меж тяжелых мокрых
пеленок, развешанных на веревке, протянутой через всю квартиру. Все
вызывало тоску. Мы попались, как куропатки.
Потомок подрастал. Медленно, незаметно, с трудом. Он отставал в фи-
зическом развитии, походил на дистрофика. Теперь, заглядывая в прош-
лое, я вижу его этаким птенцом серой птицы, потихоньку оперившимся в
своей крохотной кроватке рядом с моей.
Лишь на третьем году его жизни у нас зародилось подозрение. Запо-
дозрил не я, а дочери. Его движения были замедленными, он противно
мямлил, рос увальнем, и дочери заявили: он слабоумный. Наши друзья