"Александр Александрович Фадеев. Один в чаще" - читать интересную книгу автора

Ему вспомнилось почему-то, как с неделю тому назад у речного откоса
подошел к нему тонконогий Федорчук и, насильно перебирая трясущимися губами,
сказал:
- Что нам теперь... - Он замялся, очевидно отыскивая наиболее
значительное и безнадежное слово для выражения своей мысли, и, не найдя его,
снова повторил: - ...что нам теперь... делать? Или уже все кончено?..
Справа от них тянулись нависшие над пересохшим оврагом густые вербовые
заросли. Оттуда доносилась бойкая ружейная трескотня, и пули с визгливым
чмоканьем проносились над головами.
Впервые разглядев как следует безвольную, опущенную фигуру Федорчука,
Старик подумал, как неосмотрительно областной комитет распределяет людей.
Человека, годного самое большее к расклеиванию прокламаций, он прислал в
качестве организатора партизанских отрядов. Надо же было, черт возьми, иметь
голову на плечах!
Но растерянные, опустошенные глаза Федорчука робко просили о поддержке.
И хотя Старику не верилось, что кто-нибудь выберется живым из этой гиблой,
изрезанной летними водами долинки, он бодро хлопнул парня по плечу и
пошутил, как всегда добродушно и весело щурясь:
- Дурило! Мы еще только начинаем. Неужели ты думаешь, что они, - тут он
неопределенно ткнул пальцем в вербовые заросли, - полезут за нами на
Эрльдагоускую тропу?.. Нет уж, брат, дудки, этот номер не пройдет!..
Федорчук не знал, что на свете не существует никакой Эрльдагоуской
тропы, и немножко приободрился.
В тот момент ничего похожего на переживания сегодняшнего дня у Старика
не было и не могло быть. Тогда он ни разу не подумал о себе, - наоборот:
больше, чем когда-либо, забыл про свое существование. Хотелось только
утешить Федорчука и других, таких же как Федорчук, с такими же бледными и
растерянными лицами. Все они жадно прижимались к земле, казавшейся им
последним убежищем до и после смерти, и бестолково стреляли по вербовым
зарослям сквозь плохо прикрывавший их обнаженный и колючий кустарник. Старик
замечал, как некоторые украдкой срывали с фуражек красные бантики.
Не было этих переживаний и потом, когда в течение недели их гнали все
выше и выше, пока не стиснули совсем в паршивой деревушке в верховьях
Эрльдагоу. Там, на прокуренном и заплеванном постоялом дворе, даубихинский
спиртонос Стыркша сообщил последнюю новость: голову Старика оценили в тысячу
рублей. Походная типография атамана Калмыкова сотнями разбрасывала по падям
листки с приметами Старика и обещаниями всевозможных благ (на том и этом
свете) за поимку живого или мертвого.
Старик почувствовал, что на него устремились десятки
испуганно-вопросительных глаз. Но не только потому, что на него смотрели
другие, а и потому, что собственная личность меньше всего интересовала его в
эти дни, он стал беспечно шутить и смеяться.
- Вот не было печали, - сказал он, приподымая насмешливо прямые жесткие
брови. - Додумались же, сукины дети! Чудаки, право...
Но его никто не поддержал. Стыркша вынул изо рта обгорелую трубку с
чубуком в виде оскаленной собачьей пасти и, сплюнув желтую от никотина
слюну, сказал:
- Смеяться тут нечего. Мою голову оценяли и в старое и новое время. Не
скажу, чтоб уж очень дорого, но жить даже с дешевой бывает несладко.
Он по привычке погладил против шерсти растрепанные, лишайного цвета усы