"Филип Хосе Фармер. Сын (Царица пучины)" - читать интересную книгу автора

оставалась безлюдной: ни один человек не выскочил на нее, распахнув
неожиданно люки. Не было ни единого признака жизни, если не считать того,
что внизу, по всей вероятности, находились люди, которые обращали в его
сторону безликие и безглазые решетки радара.
Подлодка, надвинувшись, едва не подмяла его под себя, и только тогда
Джонс увидел, каким образом его собираются брать в плен. В китообразной
голове открылось большое круглое отверстие. В него устремилась вода,
прихватив Джонса с собой. Он сопротивлялся изо всех сил. Ему претила сама
мысль быть зачерпнутым в эту чудовищную пародию на скотосбрасыватель, быть
проглоченным, как сардина, за которой гоняется консервная банка. Более того,
одной лишь мысли о распахивающейся настеж двери, за которой не видно ничего,
кроме мрака, было достаточно, чтобы у него появилось желание кричать.
В следующее мгновение отверстие за ним затворилось, и он оказался
стиснутым водой, стенами и темнотой. Джонс яростно сопротивлялся врагу,
которого не мог схватить даже за руку. Все его существо кричало о глотке
воздуха, об искре света и двери, которая вывела бы его из этой камеры паники
и смерти. Где же та дверь, дверь, дверь? Где...?
Были минуты, когда сон почти отпускал его, когда он находился в
сумеречном мире словно в подвешенном состоянии между темнотой сна и светом
яви. В одну из таких минут он услышал голос, который показался ему
незнакомым. По звучанию он походил на женский: мягкий, ласковый и
сочувствующий. Иногда голос становился настойчив, давая понять, что ему
лучше и не пытаться что-либо утаивать.
Утаивать? Утаивать что? Что?
Один раз он ощутил - скорее почувствовал, чем услышал, - серию
сильнейших ударов, похожих на невесть откуда прогромыхавший гром, и испытал
чувство, будто его сжимают в гигантском кулаке. Потом прошло и это.
Голос на короткое время вернулся. Потом он постепенно затих, и Джонс
заснул.
Сон долго не отпускал его. Джонсу пришлось пробиваться сквозь ворох
наваленных друг на друга одеял полубессознательности, сбрасывая их одно за
другим с неистовством, которое сдерживалось отчаянной надеждой, что
следующее одеяло окажется последним. И когда он уже был готов сдаться и
снова погрузиться в удушье и в вязкие, сжимающие слои, перестать дышать и
бороться, он проснулся.
Громко крича и пытаясь махать руками, он вдруг представил, но лишь на
миг, будто открылась дверь чулана и вместе со светом вошла его мать.
Но это было не так. Он не был снова в запертом чулане. Ему не было
шести лет, и то была не мать, которая спасла его. И уж конечно, то был не ее
голос и не голос его отца - человека, который запер его в чулане.
Голос доносился из динамика, встроенного в стену. Вопреки ожиданиям
Джонса, голос говорил не на языке врага, а по-английски. Странный
полуметаллический, полуматеринский голос журчал и журчал, монотонно
пересказывая ему, что происходило за последние двенадцать часов.
Он поразился, узнав, что так долго был без сознания. Переваривая
услышанное, он обежал изучающим взглядом камеру, в которой находился. Она
была семи футов в длину, четырех - в ширину, и шести - в высоту. Она была
совершенно пустой, если не считать койки, на которой он лежал, и неизбежных
атрибутов сантехники вполне определенного назначения. Прямо над ним висела
пышущая жаром электрическая лампочка без абажура.