"Раян Фарукшин. Цикл произведений "Родина" " - читать интересную книгу автора

сможешь, так и помрешь холостым.
На что я, переполненный никому ненужным героизмом, ответил:
- Если и убьют, то только всех вместе. Я от своих братков не отстану.
Нехорошо. Кем я буду, если я живой приеду, а они, не дай Бог, не живые.
Довольно ухмыльнувшись и еще раз заглянув мне в глаза, комбат
неторопливо, словно растягивая буквы, произнес:
- Хо-ро-шо. Хре-ен с тобой. Я предлагал. Хорошо. Ладно. Поехали.
И мы поехали.
С первых дней августа и по декабрь месяц 1995 года я проходил службу на
разных участках невидимого чеченского фронта. В основном, приходилось
ошиваться в городе Гудермесе или его окрестностях. Стояли на блоках, ходили
на зачистки. Кормили вшей, голодали, худели, болели, стреляли, но выживали.
Служили, одним словом. Отдавали дань Родине, "великой и могучей России".
В день отлета из аэропорта "Северный", когда легкий декабрьский морозец
указывал на начавшуюся зиму, я в последний раз посмотрел на чеченское небо.
Вертолет с пацанами из нашей бригады, прощально нахмурив облака, ушел в
сторону "Гудэра". Они ушли, а я не мог насмотреться на небо. В Чечне небо
особенное. Когда в горячке боя падаешь вниз головой, то боишься открыть
глаза, - а вдруг что не так. Но вот когда глаза медленно, неохотно,
открываешь, то первое, что видишь - небо. Разное небо. Синее в белое облако,
красное в пламени пожара, черное во вспышках трассеров, серое в дымке
тумана. Небо. Одно большое счастливое небо. Счастливое потому, что если
видишь его, значит живешь. Пока еще живешь. В эту минуту испытываешь
огромный прилив энергии, радости, счастья. Счастья. Потом за это счастье
становится стыдно. Ведь кто-то из друзей уже не смог увидеть небо. Последнее
небо...
В этот ясный сентябрьский день небо над нашим блоком было чистым и
безоблачным, почти прозрачным насквозь. Я, как дежурный начальник караула
охранения, вышел на улицу и, вяло прислонившись к бетонному монстру
ограждения, устало уставился в горизонт. Пытался найти подвох, но ничего
подозрительного не видел. Глаза мои, требуя сна, самопроизвольно
закрывались, а я, последними усилиями воли, старался их вытаращить наружу,
выкатывая зрачки вперед, на сколько это возможно дальше. Не спать! Ночью
была слышна стрельба в районе соседнего поста. Вероятно, их обстреляли. Но
нас, слава Аллаху, не тронули. Заснуть такой ночью мы не смогли в любом
случае, вот и выходило, что не спали уже около двух суток. Спать хотелось
страшно. Но, приказ - есть приказ, и никуда от него не денешься, вот и
стоишь. Не знаю, сколько я так простоял, может час, а может, и все три. Уже
почти в полностью отключенном состоянии я заметил новый синий УАЗ-462, на
большой скорости мчавшийся в нашу сторону. Не успел я как следует
опомниться, как машина, за считанные минуты преодолев остаток расстояния до
поста, резко затормозила и, неприятно взвизгнув шинами, остановилась в метре
от бетонки, заграждавшей дальнейший путь. Я вышел за ограждение и, с
автоматом наперевес, шагнул навстречу открывающейся двери. Только тут я
заметил ярко-зеленую эмблему на передней правой двери УАЗика. Эмблему
Независимой Ичкерии! Палец правой руки автоматически обнял спусковой курок
АКСа, а я мгновенно очнулся от сладкой полудремы, в которой все еще
пребывал. Стараясь сохранять спокойствие, я бросил пытливый взгляд внутрь
машины. Несмотря на почти тридцати градусную жару, крыша и боковые стекла с
УАЗика сняты не были, поэтому почти ничего интересного я и не увидел. Да и