"Людмила Фатеева. Знай свое место" - читать интересную книгу автора

Шура не презирал ту конвейерную муть, которая "на ура" фонтанировала в широкие
массы восторженных потребителей неиссякаемым потоком. Он считал, что делать
эти "пач-пач-пач" и "чап-чап-чап", тоже нужен своего рода талант. И не так
страшно, что это не имеет никакого отношения к Музыке по сути своей природы.
Раз это производится и поглощается в таком количестве, значит это кому-то
зачем-то необходимо. Шура не отказывался иногда подрабатывать сессионным
музыкантом и помогал с аранжировками подобной лабуды своим знакомым. В редкие
периоды умственного затмения Шура даже испытывал нечто вроде зависти к ним,
нашедшим свое место под коварным солнцем шоу-бизнеса, потому как знавшим свой
шесток и помнившим свой номер. Шура видел, какой это, тоже нелегкий, хлеб.
Просто, Шуре все это было абсолютно не интересно и глубоко скучно. А на
студийную запись собственных вещей требовались приличные деньги, которых
естественно никогда в его непутевой и бесполезной жизни не было. К тому же,
всё Шуре казалось, что написанное им в результате многолетних ночных бдений на
кухнях разных квартир и городов, мелко, вычурно, что музыка должна быть другой
- проще, добрее, естественнее.
Как в начале того давнего сна, который Шуре когда-то приснился. Самой
музыки из сна он вспомнить не мог, но вот ощущение восприятия Настоящей Музыки
осталось, и, похоже, стало для Шуры эталоном и мучительным терзанием души
навечно. Пусть хотя бы и во сне, но ведь та Музыка - Музыка его разума,
всплывшая во сне из глубин подсознательного.
Ко всему прочему, за окном и в мыслях отчетливо запахло скорым приходом
новой весны. Уже две недели в голове царил невообразимый раскардаш: носились
неуловимые строки, слова рассыпались трухой, не желая складываться в
единственно правильные фразы. Знакомое чувство творческих схваток истязало
по-садистски. Что-то новое крутилось в голове, а в руки не давалось. Впрочем,
Шура и не торопился. Он знал, что рано или поздно тема созреет и воплотится в
песню, может, в концепцию целого альбома. Но когда это случится?
На голодный желудок думалось и писалось легче - проверено не на один раз.
Но на слегка голодный. А если голодание становилось нормой жизни на несколько
дней, творческие мысли расплывались, трансформировались, постепенно обретая
форму всевозможных кулинарных изысков. Впрочем, он сейчас с восторгом
согласился бы и на бутерброд с ливерной колбасой. Неужели снова придется
искать очередного малолетнего балбеса, которому приспичило освоить азы
музыкальной грамоты, или идти в кабак к ребятам, чтобы лабать современные
варианты "Мурки" и новоиспеченные сочинения русских "шансонье" - "Три аккорда,
три аккорда я тебе сыграю гордо".
Такие перспективы предполагали довольно-таки долгое отвлечение от
собственной темы, а когда-нибудь записать и выпустить свой альбом хотелось
неистребимо. Шура сидел в любимом углу и вяло перебирал струны гитары, пытаясь
настроиться на творческую волну. Сумрак за окном сгущался, и в музыканте
затеплилась надежда, что, может быть, эта ночь придет на помощь.
Едва из-за крыши соседнего дома выглянул игривый месяц, казалось, протяни
руку с той крыши - и дотронешься до бело-желтого забияки, из глубины Шуриной
памяти стали воскресать строки. Что-то душевное, давно забытое настойчиво
рвалось наружу. Шура стянул длинные волосы, предмет зависти всех знакомых
женщин, резинкой в хвост, закрыл глаза и прислушался к внутреннему голосу.
Медленно, осторожно, но она появлялась на свет - новая старая песня. Боясь
спугнуть новорожденную, Шура, не открывая глаз, нашарил ручку и лист бумаги и
с закрытыми же глазами торопливо начал записывать. Строку за строкой, строку