"Константин Александрович Федин. Первые радости (Трилогия - 1) " - читать интересную книгу автора

добродетели, но и пороки".
- Какая связь? - передернул плечами Цветухин. - И что здесь
противоречит изучению жизни?
- Ты не видишь связи? Толстой говорит, что художнику должно быть
свойственно высоко подниматься душою и низко падать. Бальзак говорит, что
выдающийся ум постигает добродетель и порок невольно. Связь в двух словах -
свойственно и невольно. Оба говорят о чем-то прирожденном художнику или
выдающемуся уму, говорят о том, что постижение высокого и низкого является
их свойством по природе, что добро и зло постигается ими помимо их воли.
Жизнь воображения - вот сущность художника или выдающегося ума. И, заметь,
Толстой говорит: подниматься и падать душою. Душою, дорогой мой Егор, то
есть тем же воображением, а не как-нибудь еще. Иначе получится карикатура
на Золя. Получится, что низко пасть - значит совершить подлость не в
воображении, а в быту, украсть, чтобы постичь душу вора. Вот этакому
изучению жизни Толстой и Бальзак и противоречат.
- Почему же Бальзак называет злом это невольное постижение выдающимся
умом добродетели и порока?
- Почему? Я думаю...
Пастухов вдруг ухмыльнулся и простодушно ляпнул:
- Я, правда, не думал. Мне это сейчас пришло на ум, нечаянно. Но вот
что я твердо знаю: реалисты Бальзак и Толстой нас обманули. Это - самые
фантастичные художники из всех, какие были. Они все выдумали, все сочинили.
Они совсем не занимались копированием подлинной жизни. Книги их - плоды
тончайшего воображения. Именно поэтому они убеждают больше самой жизни. И я
исповедую одно: мой мысленный взор есть бог искусства. Мысленный взор,
вездесущая мысль, понимаешь? Я вижу мысленным взором любой ночлежный дом
так же, как вижу египетского фараона, как вижу мужичью клячу или члена
Государственной думы. Вездесущей мыслью я поднимаюсь и падаю, совершаю
добро и зло. В воображении своем, в фантазии подвержен прекрасному и
отвратительному, ибо я художник.
Он поднял рюмку.
- За художника, против копировщика. За Толстого, против Золя. За бога
искусства - воображение!
- Поехали, - докончил Мефодий.
Они начинали пьянеть. Закуски расползались по столу все шире,
обращаясь из приманки в отбросы, окурки плутали по тарелкам, не находя
пепельницу. Мефодий достал из печи жаровню с тушеным мясом, табачный дым
отступил перед паром соуса, пышущего запахом лаврового листа и перца,
аппетит ожил, голоса поднялись и зашумели, фразы укоротились, бессмыслицы
стали казаться остроумными, веселыми.
- Ты пьяная затычка, Мефодий, - сказал Пастухов, - но у тебя есть
вкус. Я тебя обожаю.
- Я пьяница? - вопрошал Мефодий польщенно. - Никогда! Пьяница пьет,
чтобы пить. Я пью, чтобы закусывать. Я владею собой, я господин своему
слову! А разве у пьяницы слово есть?
- У него есть слово, - хохотал Цветухин. - Скажет: кончено, больше не
пью! И два дня маковой росинки в рот не возьмет!
- Послушайте, глухие тетери, - говорил Пастухов. - Вслушайтесь! Какой
язык, а? Маковая росинка! Если бы у меня был водочный завод, я выпустил бы
водку под названием "Росинка". И внизу, под этим словом, на этикетке,