"Константин Александрович Федин. Необыкновенное лето (Трилогия - 2) " - читать интересную книгу автора

Германовну и сбавил голос) - в отхожем месте удавленников из поясков
вынимали. Я тогда твердо думал, что все это мы немецким чертягам сквитаем.
И утек. В первый раз - с прапорщиком одним.
- Поподробнее, - вставил Александр Владимирович, усаживаясь как можно
удобнее.
- Дело простое. Русскому человеку плен - именно как поясок на шее.
Французы, те - другие. У нас в офицерском бараке было половина на половину
- французы и мы. Те как прибыли, так сейчас за устройство: крючочки
деревянные прибивать для фуражек, распялочки делать для мундиров - прямо
парижский салон. Барышни на стенках, песочек под ногами, посылочки от
Красного Креста, купля-продажа. Смеются, поют что-нибудь католическое,
по-латыни либо по-французски, веселое, как марш. И все чего-нибудь
пришивают, натирают, всегда руки в ходу. А русский сидит часами, глаза - в
небо, на облачко какое-нибудь, а если запоет, то плакать хочется. Вдруг,
правда, развеселится, пойдет в пляс, так что с чердака опилки сыпятся. А
потом опять сядет, куда-то в одну точку уставится, да этак на неделю. Ну,
вот и я смотрел, смотрел на небо и - прощай!.. Техника известная: надо
ждать, когда в полях хлеба поднимутся и колос отцветет. Вызвался я
работать: офицеры работали только по своей воле. Вместе с солдатами стал
ходить в поле, окучивать бураки. Пригляделся. В конце нашего поля - лесок,
небольшой, разрисованный, как все у немцев, - насквозь просвечивает. За ним
узкоколейка и дальше - хлебное поле. Начал я нарочно отставать, будто не
справляюсь, и вижу - один прапорщик, тоже из офицерского барака, все
норовит замешкаться, отстать еще больше, чем я. Скоро мы с ним объяснились
и, чтобы не мешать друг другу, решили пробовать счастья вместе. Первое
время за нами очень чутко приглядывали, потом свыклись. Ландштурмист из
конвоя все посмеивался - мол, крестьянская работа не для офицеров. Мы
поддакивали - спины, мол, непривычные, не умеют кланяться. Убежали мы за
полчаса до шабаша, к вечеру, перед самой поверкой. Расчет был такой, что
надо не больше четверти часа, чтобы перебежать леском через узкоколейку и
поглубже залечь в хлеб. А когда на поверке недосчитаются, конвоирам надо
будет вести пленных в лагерь, и пока дойдут и нарядят погоню - стемнеет, и
мы укроемся как следует, тут же, неподалеку, и заночуем. Обыкновенно
стараются уйти сразу как можно дальше, а я убедил компаньона, что надо
дольше лежать поблизости, потому что поиски ведут с каждым истекшим часом
все дальше от места побега, и мы перехитрим - пойдем не впереди, а позади
погони. Так все и вышло. Едва мы залегли в хлебе, как раздалась тревога:
конвоиры выстрелили и забили в трещотки, вроде таких, как у нас по садам
скворцов гоняют. Тут, к нашему счастью, проползал по узкоколейке товарный
поезд и все звонил, - колокол у них паром работает, как заведет - конца
нет. За этим звоном тревога была не очень заметна, сельчане в окрестности
не обратили внимания. Ну, мы-то хорошо слышали, у нас больше всего уши
работали. Ночь прошла тихо. Мы лежали в котловинке, посереди поля, и к
рассвету набили полные карманы зерна - оно уже сильно налилось, и мы
подкрепились. В хлебе мог остаться наш след, как мы ползли, но и тут нам
повезло: с восходом подул ветерок, расправил примятый колос, и мы пролежали
весь день, словно в тайнике. Жажда только мучила, воды мало захватили в
бутылочке из-под одеколона - французы дали бутылочку. Ночью мы пошли и в
первый переход перевалили горы на австрийской границе - мечтательные,
знаете, места. К утру опять оказались в долинке, опять залегли в хлеб. Это