"Михаил Федотов "Богатый бедуин и Танька" (книга романтических рассказов)" - читать интересную книгу автора

выкинутые штормом бревна. Арабы обещали привезти питьевую воду. За едой
три раза в неделю можно ходить пешком. Пятьдесят километров в неделю.
Двести километров в месяц. Тысяча четыреста километров в год.
Электрик из ашдодского гаража, которому он заплатил вчера двести долларов,
сказал: "Не нужно сердиться на людей!" Нужно писать, а вечером целоваться
в машине. Или вот тут, под пальмами. На костре стоял чайник с оплавившейся
ручкой, а рядом большое кресло, которое они взяли с собой вместо детской
кроватки.
Через три часа начинается суббота. За два года в Израиле он так и не смог
привыкнуть к тому, что суббота начинается в пятницу, а от пятницы остается
какой-то жалкий обрубок, который невозможно никак использовать. Километрах
в трех, на военном стрельбище, шло постоянное поколачивание.
- Может быть, перенесли шабат? - спросила она с участием.
- Шабат не переносят, - ответил он и безнадежно вздохнул. "Все-таки она
осталась очень дикой, - подумал он. - Хорошо, что ее реплику про шабат
никто, кроме меня, не слышал".
Солнце покатилось к морю, но было еще слишком жарко. Слишком жарко для
людей, которые родились на севере.


В августе из моря начало выносить гладкие двухдюймовые доски. Сначала мы
находили по одной-две доски в день: их выбрасывало на пляж, или они
застревали на отрытых кибуцем рифах. Но с середины августа досок стало
больше, и пора было уже установить какой-нибудь порядок сбора. Обычно мы
на самом рассвете бегали на берег или гоняли за досками детей, чтобы они
успели оттащить доски от воды, пока не появился кибуцный джип. Когда кибуц
"Ницаним" активно включился в охоту за досками, мы стали замечать, что,
как бы рано мы ни проснулись, берег уже пересекал свежий след вездехода,
местами зализанный волнами. И мы стали ходить за досками глубокой ночью.
Если Израиль не глушил передачу для строителей БАМа, то после концерта по
заявкам мы укрывали детей и долго бродили по воде, пытаясь подогнать к
берегу сосновых странниц, облепленных некошерными моллюсками. Потом я
зарывал доски в песок и делал для себя кротовые опознавательные
курганчики. В случае мировой войны я собирался обшить наше бунгало сосной
и основательно расположиться на зиму. Собственно, мы никогда не обсуждали
с Танькой, откуда эти доски. Я помню, что рассчитывал, что если так
пойдет, то за месяц их будет около ста. А Танька думала, что это вообще
такое море, из которого по ночам выбрасывает на берег высокосортную сосну
толщиной ту бай фор. Даже когда все мужчины на побережье от Тель-Авива до
Газа посходили с ума и каждый второй нес что-нибудь на плече, я все еще не
всполошился. Вот теперь я пытаюсь понять, как я Богом данным мне разумом
объяснял себе, почему по Средиземному морю плавает неимоверное количество
досок и им нет конца? И рву волосы от досады: досок было сколько хочешь, я
мог отдать все свои долги.


МАКЛЯ
Посвящается Травке

На бревне было написано "Глазго".