"Алексей Федорович Федоров. Подпольный обком действует (Книга 2) " - читать интересную книгу автора

торжественный завтрак с чаркой, а потом митинг. После митинга нас,
пришельцев, омолодил парикмахер.
Часов в двенадцать собрался обком.
Разговаривали в штабной землянке. Добротное помещение. Высокая
кровля, стеклянное окошко. Посредине стол на врытых в землю ножках. В углу
велосипед на специальных козлах. От его заднего колеса привод к динамке.
Товарищи часами "катались" на нем - заряжали аккумулятор радиоприемника.
Рядом, на ящике, и сам приемник, снятый с самолета.
Часть землянки отгорожена большой занавесью. Занавесь открыта, и
видны деревянные нары: "спальня" руководящих кадров. На этих нарах сено,
ватники, попоны, одеяла и даже две подушки. На табурете, в углу, ведро с
водой. Стены украшены портретами вождей. Вот, пожалуй, и все. На столе,
разумеется, карта, чернильница, лампа и остатки закуски.
Члены обкома, как и все бойцы и командиры, были одеты в ватные
пиджаки, ватные штаны. Только некоторые щеголяли в кожаных пальто или
куртках.
Собралось человек двенадцать. Плотно окружили стол. Николаю Никитичу
Попудренко предложили первому отчитаться, а вернее, просто рассказать о
делах отряда и обкома.
Слушая, я невольно сравнивал его с тем Николаем Никитичем, которого
знал по Чернигову. Выражение лица, манера держаться - все обличало в нем
партизанского командира. Он, несомненно, гордился своим новым положением.
Это и по одежде было заметно. Кожаная куртка перетянута ремнем. Через
плечо - новенькая портупея. Папаха заломлена, как у Чапаева. Два пистолета
за ремнем. Брови сдвинуты, взгляд полон решимости...
Я хорошо знаю Николая Никитича, Думаю, что правильно понял и эту его
склонность к внешнему параду. Человек он был очень добрый, а в семейных
отношениях и очень нежный. Он, видимо, боялся того, что бойцы легко
распознают его душевную доброту и мягкость и это может как-то повредить
его командирскому авторитету. Отсюда и стремление к грозному виду.
Однако доброта и нежность отлично уживались в этом человеке с большой
волей и непримиримостью ко всему, что противоречило его партийной совести.
Говорил Николай Никитич с воодушевлением, тоном митингового оратора:
- Мы не имеем права скрывать от обкома, от самих себя, что
надвигается зима, что запасы продовольствия и обмундирования истощаются,
что уже нет табака. И мы знаем также, что против нас ополчился, окружил
лес жестокий, коварный, неумолимый враг. Сейчас против наших отрядов немцы
выставили полторы тысячи солдат. Завтра, быть может, бросят против нас
четыре, пять тысяч. Что ж, мы гордимся этим! Каждый партизан стоит десяти
фашистов! И чем больше мы отвлечем на себя сил здесь, в тылу врага, тем
меньше будет их на фронте. Смелость, смелость и еще раз смелость, - вот
что от нас требуется, товарищи! Партизаны - мстители народные - презирают
смерть. С каждым днем дерзость наших ударов будет возрастать. Полетят под
откос десятки вражеских эшелонов, полетят в воздух немецкие штабы...
Кто-то из присутствующих, как бы про себя, сказал:
- Для этого нужна взрывчатка.
Я попросил Николая Никитича ответить на несколько вопросов. Почему
передислоцировались из Гулино? Чем занимается обком? В каком положении
связь, разведка? Как дела в районах?
Ответы меня не обрадовали. Передислоцировались по вполне